Неизвестно - Саласюк От июня до июня

• Название: Саласюк От июня до июня
• Автор: Неизвестно
• Жанр: Прочая старинная литература

---

- Успокойся, Павло, - говорил ему старый партизан Ивановский. - Все пере­мелется. Смирись. Смирись и стерпи, а там, глядишь, все обернется по-твоему. Может, и сойдетесь еще, молодые ведь, дите у вас, поживете. Неведомо что будет, а ты потерпи. Не отчаивайся. А Купареке ты правильно дал, подлюка он.

Пранягин молчал. Даже пьяной головой он понимал, что говорить сейчас о том, в чем ему признался Купареко, бесполезно - не поверят. Потому что сами на такое не способны. Да и как он будет пьяным языком им пересказывать историю гибели людей? Даже если и выслушают, за правду все равно не захотят призна­вать. Не правда важна или истина, а мнение начальства, нынешнего партийного руководства. В том числе и в первую очередь - из Москвы. Вот в чем горе-то...

Пранягину еще вынесли водки, он выпил. Сказал «хочу домой», все подумали, что хочет командир к жене своей, Дине, а он подумал о Волге, о маме и отце.

Ему помогли забраться в телегу. Плюхнувшись одуревшей тяжелой головой в сено, он застонал, заворочался, задергал ногами и заплакал, завернув голову фуфайкой. И под высоким ясным небом летней ночи увозила его партизанская лошадка сквозь дремучие леса по кривой, путаной дороге в будущее сиротство без любви.

А днем увезли, выслали его Дину. Что Павлик не пришел проститься, а прямо ночью из штаба уехал, поутру ее не удивило и не обидело: она отнюдь не ка­призная барышня, требующая постоянного сюсюканья в подтверждение того, что ее любят. Она великолепно понимала - не зашел поцеловать ее, малыша, значит, требовалось так спешно выезжать, что времени на сборы-то и было. Она вообще не претендовала на то, что в невыносимо тяжком партизанском существовании ей полагалась какая-то скидка. Но так случилось, посчастливилось ей, что именно здесь, в партизанской своей жизни, а не в беззаботной Варшаве или советском Белостоке, она встретила и узнала любовь, о которой прежде читала у поэтов. Любовь - это Павлик. И в этой любви родила ребенка. А любовь продолжалась вместе с жизнью, и она, окруженная его любовью, почувствовала себя беспечной. И жизнь, и даже война показались более легкими, чем воспринимались ею рань­ше, - как борьба и преодоление. И все три шалмана, организованные Вороговым, и последовавшие один за другим расстрелы бойцов, бывших узников слонимско­го гетто, уже воспринимались ею почти как череда случайных трагедий, которые в военное время приходится воспринимать и переживать как неотвратимость. Так повлияло на нее рождение ребенка. Так сказалось на ее восприятии реальности восхищение любимым Павликом. По сути, семейные заботы стали главенствовать в ее сознании, отодвинув на второй план даже происходящие вокруг события и саму войну. Сказал бы кто-то год назад, что с ней может такое случиться, не по­верила бы ни за что.

И вот утром ей сообщили, что начальник штаба Пранягин велел передать: их связь была ошибкой и заблуждением. Продолжения этому не будет. Видеть и слы­шать ее он больше не желает. И командиром соединения ей срочно приказано отбыть в еврейский семейный отряд товарища Зорина. Показываться впредь в расположении штаба соединения ей запрещается категорически. И еще - ребенок остается здесь, в крестьянской семье.

Она пыталась увидеть Сидорского, или Ворогова, или кого-нибудь еще, кто бы мог как-то разъяснить ей - что произошло этой ночью, что такое ужасное случи­лось? Никто с ней не стал разговаривать. Ее чуть ли не силой усадили в телегу и под конвоем повезли. Она не плакала, она окаменела.

СЕМЕЙНЫЙ ОТРЯД

Семейный партизанский отряд под командованием Зорина, бывшего партий­ного работника, был образован всего лишь пару месяцев тому назад из остатков других семейных отрядов.

Едва въехали на территорию лагеря, телегу, в которой истуканом сидела Дина, окружила шумная ватага чумазой детворы. Такого количества детей сразу и в одном месте Дина не видела давно. С восторженным криком «красные партиза­ны!» малыши бежали рядом с лошадьми верховых, сопровождавших Дину, и за телегой, норовя уцепиться, чтоб немного проехать.

Зорин немного знал историю прибывшей подчиненной и лишних вопросов за­давать не стал. Поинтересовался другим:

- Что умеешь делать, кроме как стрелять?

- Ремонтировать оружие.

- Хорошо. У нас собрано много испорченного оружия, и мастера-оружейники есть. Но сегодня все на уборке хлеба. Приказано заготовить пять тысяч пудов. Так что бери серп в руки - и в поле. Рабочий день с семи утра до девяти вечера. В от­ряде 556 человек. Минус мелюзга, что по лагерю бегает, минус караул и повара. Остальные - там. Задача ясна?

- Ясна.

- А может, пойдешь на скотный двор? Доить умеешь?

- Нет.

- Ладно, идем покажу, где располагаться. И до конца дня помогай на кухне.

Жилье в семейном лагере состояло из еловых шалашей и нескольких земля­нок - обычный набор лесной партизанской архитектуры.

Штаб располагался в крестьянской избе, в следующей хате разместился ла­зарет.

Еще несколько строений хутора Подмышье, хозяева которого были выселены немцами, занимали службы отряда. Пища - завтрак и ужин - готовилась здесь же.

Зорин подвел Дину к одному из шалашей.

- Здесь поживешь. Тут, кстати, жила докторская дочь из Слонима, Софа.

- Что значит «жила»? - испугалась Дина.

- Значит, что живет в другом месте, с мужем.

- Софа вышла замуж? - Сквозь состояние отупелости, безразличия и жгущего сердце горя в душе шевельнулось удивление. Приезжала на роды, о предстоящем замужестве не говорила. А может, тогда и сама ничего не знала?

- Кто муж?

- Хороший парень - Леня Оппенгемер. Стрелок, командир отделения боевой роты. Я их брак официально зарегистрировал.

До конца дня Дина помогала на кухне. Таскала воду из колодца, чистила мо­лодую бульбу, мыла, убирала. Четверо молодых ребят, пилившие и коловшие во дворе дрова, выворачивали шеи ей вслед всякий раз, как она проходила мимо. По­вариха Фрида Матвеевна заметила это.

- Разбаловались эти подростки насчет женщин, - поясняла она Дине. - Муж­чин взрослых в отряде мало, да и многие с женами. А женщин три сотни, из них больше половины - молодые вдовы. Парни к ним и липнут. А семейный отряд живет до первой немецкой блокады, что потом - и думать страшно. Так что - как себя поставишь.

Дина даже не усмехнулась. Она не могла представить, подумать, что кроме любимого Павлика рядом может быть другой мужчина. Других - просто не су­ществует.

И потянулись дни работы в поле. Жали серпами, обмолачивали, ссыпали в мешки и свозили в отряд. Там мололи - у зоринцев, оказывается, была своя мель­ница, - и согласно разнарядке центра отпускали муку боевым отрядам. Мололи зерно, привозимое из других отрядов и бригад. Здесь же пекли хлеб для тех от­рядов, где не имелось своих хлебопеков или возможности самим испечь. Хлеб­ных полей оказалось много. Во-первых, у пустующих полусожженных деревень, засеянных еще крестьянами, и своих лесных, малоконтурных, но многочислен­ных. Убрать весь хлеб считалось делом жизненной необходимости. Потом копали картошку. Когда закончили уборку хлеба, Зорин вернул всех специалистов на их места. Мастера по ремонту оружия - слесари-оружейники, столяры по изготовле­нию прикладов и ружейных ложей - опять же трудились весь световой день.

Сапожники и мастера по ремонту седел просто оказались завалены работой - ремонтировали сапоги и ботинки, подшивали валенки и, как умели, валяли новые. Из доставляемых партизанами овчин шили тулупы и полушубки, а из обрезков - шапки, жилетки, рукавицы. Из штабов бригад и штаба соединения потоком шли заявки с просьбой прислать «гинекологов со всеми необходимыми инструмента­ми», так что оба гинеколога семейного отряда Орлинская и Лившиц нечасто по­являлись дома. А и здесь для них находилось занятие по профессии.

Осенью, когда начался забой скота, по первому морозцу к зоринцам повезли из отрядов свинину, говядину, жиры - нашлись умельцы и оборудование для изго­товления колбас. «На сегодняшний день нами изготовлено 290 кишок колбасы, - писал в отряд имени Суворова Зорин. - В наличии еще имеется мяса приблизи­тельно еще на 150-180 кишок, но не хватает жиров около 15 и свиного мяса около 20 килограммов. Прошу дать указание: делать колбасу без жиров или ждать, когда привезете необходимое».

Окунувшись полностью в рабочую жизнь отряда, Дина жила только работой, запрещая себе думать и чувствовать. «Никакого вчера и никакого завтра, - словно сказала она себе. - Есть только работа - и никого на свете».

Впрочем, была Софа. С момента последней их встречи Софа заметно похоро­шела. Безусловно, главной причиной ее оживления, повторного расцвета стала любовь. Леня Оппенгеймер был рослый, интересный молодой человек, в про­шлом рабочий Гродненского стеклозавода. Софа нашла в нем то, что потеряла год назад, - любимого и любящего, заботящегося и думающего о ней человека. Леня оказался ответственным парнем с твердым мужским характером. Планируемое человеком ненадежно и сомнительно, а в военное время - особенно зыбко. Но Леня Оппенгеймер, ни минуты не сомневаясь в скорой победе над фашизмом, строил планы на жизнь послевоенную. Рассказывал о них Софе. А она, боясь ве­рить, загадывать, тем не менее увлекалась и уже почти верила, что будет именно так, как им мечталось, хотелось.