Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)

• Название: Мой отец генерал (сборник)
• Автор: Наталия Слюсарева
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-386-04046-8

Книгу прозы замечательной современной русской писательницы Наталии Слюсаревой составили получившая диплом журнала «День и ночь» за лучшую мемуаристику яркая документально-мемуарная повесть «Мой отец генерал», повествующая об отце автора, легендарном летчике, а также другие повести, рассказы и эссе, отмеченные престижной литературной премией – Международной Отметиной имени Давида Бурлюка. Это автобиографическая проза о внутренней жизни личности, своего рода «биография благодарной души», соприкасающейся как с современниками, так и с теми, кто уже оставил свой след в истории России.

Выразительная, динамичная, точная в деталях и смелая в обобщениях, мгновенно узнаваемая проза Наталии Слюсаревой – прекрасный подарок всем истинным ценителям настоящей литературы.

---

18 августа 1938 года, в День авиации, на рассвете, наша группа в составе девяти самолетов СБ – я ведущий – стартовала с аэродрома, расположенного недалеко от линии фронта. После набора высоты – 6500 м экипажи легли на курс и стали пользоваться, как обычно, одной третьей частью кислорода. Многоярусная облачность и густая дымка затрудняли обнаружение цели. У порта Хоукоу в просвете мы увидели группу кораблей. Пока подходили, их закрыла облачность. Впереди по курсу просматривалась еще одна группа в составе 30 военных и транспортных судов. Бомбардировщики к тому времени находились уже на высоте 8000 м. Долгое пребывание в полосе цели позволило противнику обнаружить нас, и вскоре зенитная береговая, а потом и корабельная артиллерия открыли интенсивный заградительный огонь. Разрывы ложились в ста метрах позади, левее и ниже самолетов. В момент открытия люков и сбрасывания бомб мой самолет резко подбросило вверх. Как позже выяснилось, осколком зенитного снаряда перебило кислородный трубопровод.

На обратном курсе я тотчас начал ощущать нехватку кислорода. Внимание ослабло. Стало трудно следить за ведомыми и показаниями приборов, возникло безразличие к окружающему. В моем сознании зафиксировались две основные задачи: не терять высоты, а идти с набором ее и держать ориентир на свой аэродром. Солнце находилось справа по курсу. Периодически мне казалось, что нас атакуют японские истребители, а мой самолет горит – это при повороте головы в глазах вспыхивали разноцветные искры. Я машинально делал резкие маневры от воображаемых истребителей, отклоняясь при этом от маршрута и вновь возвращаясь на него, подсознательно ориентируясь на тепло солнца, справа от меня. Мои непонятные маневры спутали весь строй наших девяти самолетов. Экипажи догадались, что с ведущим что-то неладно, и самостоятельно отошли на свою территорию. Так продолжалось около часа, за мною следовали только два моих ведомых. Когда горючее подошло к концу, мой самолет стал постепенно снижаться. На высоте 6500 м начала возвращаться ясность сознания. Я услышал в переговорной трубке голос стрелка-радиста: «Товарищ командир, что с вами? Куда мы идем?»

Мне казалось, мы только что вышли из воздушного боя, а моторы не работают из-за поражения их пулеметным огнем истребителей. Стараясь как можно дальше уйти от линии фронта на свою территорию, я держал самую выгодную для планирования скорость. На высоте около 1500 м, открыв крышку фонаря, стал осматривать местность. Она была гористая. Я подыскивал площадку для посадки. Впереди по курсу внезапно возникла гора. Чтобы избежать лобового удара, я резко развернул самолет на сто восемьдесят градусов. От сильного сопротивления воздуха он потерял скорость и чуть не сорвался в штопор. Отдавая штурвал от себя, я снизил самолет почти до самой земли, а затем резко рванул штурвал на себя. В результате самолет снова взмыл вверх и начал парашютировать. Коснувшись земли, он прополз метров пятьдесят и остановился на краю оврага. Я сильно ударился лицом о штурвал и потерял сознание...

* * *

Летом 1920 года стояла сильная жара. В воскресный день на Дезертирском базаре я купил большой желтый огурец. Съел его по дороге, а после напился воды в уборной на вокзале. Пройдя половину пути до дому, а идти надо было четыре-пять километров, я почувствовал резкие боли в животе, появились сильные позывы и потянуло меня по нужде: понос лил как из ведра. Дошел я еле-еле, корчась от схваток в желудке и бегая в кусты. Перед самым домом у меня началась обильная рвота. День был выходным: все наше семейство и соседи сидели у ворот на скамейке или просто на земле. Когда я появился, мой вид всех перепугал. Уже было известно, что в некоторых районах Тифлиса отмечались случаи заболевания холерой. Я не мог стоять на ногах, а последние метры до нашего подвала полз на четвереньках. Никто мне не помог, все сразу разбежались и стали обливать себя уксусом. Такое поверье осталось у населения еще от войны с Наполеоном, когда основными лекарствами от всех хворей считались уксус, чеснок и огонь.

Глянув в осколок зеркала, я себя не узнал: все лицо пожелтело, скулы резко обострились, мутные глаза глубоко ввалились, губы покрыты черным налетом. Беспомощный, я свалился на лежанку. Меня мучили сильная жажда, страшные боли до судорог в животе, непрекращающиеся позывы к рвоте и по нужде. Наша уборная размещалась в северной части двора, метрах в двадцати. Первое время я еще полз туда, а потом улегся на земле рядом, корчась в нечистотах. Собравшись вокруг меня, соседи и зеваки обсуждали это происшествие. На их лицах чередовались различные чувства: сожаление, возбуждение, у кого-то злорадство, что, мол, это не со мной, а с ним. Каждый предлагал свои советы, чем и как лечиться. Кто-то предлагал дать мне огуречного рассола с дегтем, водку с касторовым маслом, вплоть до сажи с соляной кислотой.

К концу дня прибыла «скорая помощь». Подъехала холщовая фура, запряженная лошадью, которой правил угрюмый возница в нечистом халате с подозрительными пятнами. Я потерял сознание и не помню, как мы доехали до холерных бараков. Когда я пришел в себя, то первым, кого увидел, был старик с острой седой бородою. Он склонился надо мною: на меня смотрели добрые блестящие глаза. Я слышал, что он что-то ласковое говорил мне, но понять не мог: очень сильный шум стоял в ушах. В ответ я лишь улыбался этому милому старичку с добродушной улыбкой и светлыми глазами.

В бараке стоял стон. Больные метались, охали, звали кого-то, выкрикивали бессвязные слова. Тяжелые запахи карболки, хлорной извести, испарений, рвоты – все перемешалось. К горлу поминутно подкатывал комок. Казалось, что пребываешь в нескончаемом хаосе и, задыхаясь, сам начинаешь кричать что есть силы, зовя медсестру, врача подойти: дать напиться воды или чтобы вынесли во двор подышать свежим воздухом. Но на меня никто не обращал внимания: были дела и поважнее. Доктор, видимо старший, Иван Петрович Ильченко гулким басом покрикивал на студентов и добровольцев, торопя принимать все новые партии поступающих. Рядом практиковал еще один медик – высокий, с черными усиками, из кавказцев. Он весело и громко отдавал распоряжения – подать сулемы, растереть ноги, положить больного в горячую ванну.

– Эй вы, как вас там, Петров, а ну-ка потрите ему ноги, только полегче, а не то сдерете с него кожу.

Это уже про меня. Я сильно мерз, ноги у меня были как ледышки. Меня тоже клали в горячую ванну. Больные все прибывали. Некоторые еще по дороге к бараку умирали, и их сразу отвозили в мертвецкую. Холерных перекладывали на матрасы. Исхудавшие тела, землистый цвет лица, липкая, с едким запахом пота кожа, зеленые пятна под мутными глазами, кровавая пена на почерневших губах, страшные судороги едва живых людей – все это сжимало мое сердце невыразимой тоской. Не помню, сколько дней я пролежал в бараке; откуда каждую минуту выносили мертвецов. Но однажды, проснувшись, я снова увидел лицо добродушного старичка доктора. Улыбаясь, он поздравлял меня с выздоровлением.

– Ну, дорогой мой, – торжественно произнес Абрам Львович, – молись Богу за свое спасение, а более всего твой крепкий организм и молодость победили старуху холеру. Теперь тебя не возьмет никакая другая болезнь. Ешь побольше, набирайся сил, а как встанешь на ноги, будешь нам помогать. – С этими словами он похлопал меня слегка по щеке и отошел к другому больному.

Мне сразу стало радостно и светло на душе. Сердце ровно отстукивало в груди четкий ритм, и я чувствовал, как с каждым приливом крови во мне прибавлялосьсил. Через десять дней я был уже совсем здоров и помогал сам, как мог, санитарам и студентам. К тому времени из России прибыло пополнение медотрядов для борьбы с холерой. Всему населению поголовно начали делать прививки, и болезнь резко пошла на убыль.

Когда работы стало меньше, меня, от мысли, что я мог умереть, еще не познав жизни, не встретив ничего прекрасного, ласкового и доброго, не видев ничего, кроме голода, холода и нищеты, сильно стало тянуть в лес, в поле, на свежий воздух. Я любил уходить подальше от бараков. За бараками расстилалось широкое поле скошенной пшеницы, уложенной в копны, поднимались высокие стволы кукурузы. На южных склонах раскинулись виноградники. В садах зрели яблоки, груши, инжир, чернослив. Японская хурма обсыпала свое деревце круглыми упругими мячиками плодов. В дальней стороне темнела полоса смешанного леса, где в дождливые летние дни так много грибов: шампиньонов, лисичек, маслят, которые я так любил собирать, а вечером жарить на костре. За лесом сверкала серебром река Йори. Вдоль реки пролегала полевая грунтовая дорога в Кахетию, обсаженная по краям ветвистыми тутовыми деревьями.

Солнце садилось за гору. Его лучи сверкали на золоченых крестах церквей. Из-за темных очертаний садов и леса просматривались крыши города, снующие вверх и вниз вагончики фуникулера. В окнах домов отражалось розовое зарево заката. Где-то играл духовой оркестр. В воздухе стоял сложный сочный аромат цветущих деревьев. Со стороны леса веяло теплым смолистым запахом опавшей хвои, прелыми листьями. Душистые волны теплого ветра ласкали лицо и все тело. На сердце было так тихо, радостно и светло, что хотелосьпеть и кричать во весь голос. Сознание того, что ты перенес такую страшную болезнь, был на пороге смерти, а сейчас жив, здоров и чувствуешь, как с каждым днем в твое тело вливается бодрость и сила... о, наверное, не было человека счастливее меня! И я все шел и шел, жадно вдыхая чистый свежий воздух. И мне казалось, что вот за тем холмом я встречу что-то новое, до сего времени мне неизвестное.