Петр Игнатов - Записки партизана

• Название: Записки партизана
• Автор: Петр Игнатов
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

Из предисловия: Книга написана бывшим командиром партизанского отряда, в годы Великой Отечественной войны боровшегося с гитлеровскими захватчиками на Кубани в предгорьях Кавказа. Отряд этот был не совсем обычным: в него входили инженеры, рабочие высокой квалификации, технические служащие, ставшие минерами-диверсантами. Во вражеском тылу они взрывали мосты, электростанции, склады, пускали под откос эшелоны с боевой техникой.

---

Теперь все партизаны начальника штаба были одеты в немецкие шинели и дождевики. Они отправились к следующим немецким караулам. И, удивительное дело, с каждым немецким караулом повторялось одно и то же.

К исходу ночи все посты и караулы занимали партизаны. Оставались дзоты. Но их решено было не трогать: втихую с ними не разделаешься, а шум поднимать было нельзя.

Взрывы в Нижне-Баканской взбудоражили немцев в дзотах. Выскочив наружу, они с ужасом смотрели на огненные столбы, взмывавшие к черному небу, и слушали далекую трескотню выстрелов. Но вокруг на прежних местах стояли посты и караулы в дождевиках, никакого приказа не последовало, и немцы залезли в свои норы, не подозревая, что их «охраняют» партизаны.

В это время, спустившись по круче, в густой зелени кустов замаскировался другой отряд партизан.

Начинало светать. Скоро должна быть смена караулов. Если до этого на шоссе не появятся ожидаемые машины, придется уходить ни с чем.

Партизаны ждали. Минут через двадцать послышался шум моторов. За поворотом показалась небольшая колонна автомашин. Партизаны не тронулись с места: это была мелочь, не стоящая внимания.

Поднялось солнце. По шоссе началось обычное движение. До смены караулов оставались считанные минуты. Положение становилось критическим. Начальник штаба уже собрался было подать сигнал отхода, как вдали снова послышался шум моторов.

Теперь, наконец, шли те машины, которых ждали. Впереди — броневик. За ним — тяжелая грузовая машина, битком набитая автоматчиками. Чуть отстав на подъеме, за ними двигался длинный, как вагон, многоместный автобус, окрашенный белой краской. На солнце ярко блестели его никелевые части. За его широкими зеркальными окнами были видны офицерские фуражки. Колонну замыкал второй грузовик с автоматчиками. Под обрывом раздался крик горной совы, и почти одновременно прогремел взрыв тяжелых гранат, брошенных под передок машины. Автобус вздрогнул, свернул в сторону и упал в кювет. Еще взрыв гранат — и последний грузовик с автоматчиками взлетел на воздух.

Партизаны допустили ошибку: промахнувшись по броневику и оставив в покое головную машину с немецкими автоматчиками, они бросились к автобусу добивать немецких офицеров — и попали под перекрестный огонь. Бил вдоль шоссе остановившийся броневик, били спрыгнувшие с машин автоматчики, били пулеметы из дзотов с вершины обрыва. Правда, немцы в панике добивали своих же офицеров из автобуса, но от этого партизанам было не легче.

И тогда случилось нечто неожиданное. Немецкие часовые, одетые в дождевики, бросились к амбразурам дзотов, забросали их гранатами и заставили замолчать, а с противоположной стороны шоссе отряд молодежи, спасая своих старших товарищей и нарушив строгий приказ начальника штаба, открыл нестройный огонь из пистолетов, охотничьих ружей и карабинов. Фашисты решили, что на помощь партизанам у шоссе подоспела выручка, и перенесли огонь на вершину обрыва, откуда стрелял отряд молодежи.

Воспользовавшись замешательством у немцев, уцелевшие партизаны, громившие автобус, с огромным трудом взобрались на кручу к замолчавшим дзотам.

Снова над шоссе пронесся тоскливый крик горной совы. Услышав его, ребята прекратили огонь и, укрываясь за деревьями и камнями, быстро побежали к условленному месту встречи…

Часа через полтора у подножья горы Индюк собрались, наконец, все участники операции. Их осталось немного. Из партизан вернулось меньше половины. Не досчитались и нескольких ребят.

* * *

Через четыре дня в помещении клуба открылось торжественное заседание станичного Совета Нижне-Баканской. Председательствовал Николай Васильевич. В президиуме было много партизан и среди них — справа от председателя — маленький Вовка.

Николай Васильевич взял слово. Он говорил о тех, кто погиб смертью героев: о седобородом кубанском казаке деде Филиппе, о храбром солдате товарище Шпаке с его охотниками, о начальнике штаба отряда, о Валентине, об отважном маленьком Мише и о ребятишках Верхне-Баканской, убитых в схватках на шоссе.

В зале было тихо. Тихо плакала, сидя в президиуме, внучка деда Филиппа, всхлипывала пожилая казачка, вдова Шпака, и старики глухо кашляли, стараясь перебороть слезы…

— Мне было тяжело вспоминать о погибших, — сказал мне Николай Васильевич, когда мы встретились с ним в Краснодаре. — Многие из них были моими старыми друзьями, с другими я сроднился в отряде. Но тут неожиданно мне пришла в голову мысль: «Подожди — представь себе на минуту: ты заранее знаешь обо всем — и о гибели Шпака с охотниками, и о том, что скалы обрушатся на деда Филиппа, и о смерти Валентина, и о геройской гибели Миши… Скажи, зная все это, ты бы отменил операцию?..» И я ответил себе: «Нет, я бы ничего не изменил. Даже если бы знал, что и меня самого ждет смерть. Потому что победа даром не дается. Ее завоевывают кровью. И не напрасно пролили кровь мои друзья…»

Глава VI

Мне хочется рассказать еще об одной диверсии — о последней диверсии наших «студентов» на последнем участке предполья «Голубой линии».

Трудно мне писать об этом… Когда я вспоминаю эту операцию, перед глазами невольно встает другая памятная мне октябрьская ночь, высокие тополя вдоль полотна дороги, таинственные световые сигналы в ночном небе, оглушающий взрыв мины под поездом и смерть моих сыновей…

Операция, о которой я хочу рассказать, была проведена воспитанниками нашего партизанского «вуза» — Михаилом Лангуновым и Феофилом Никитиным. Я хорошо помню обоих.

Лангунов — инженер. Он работал в железнодорожном депо Новороссийска. Ему было лет тридцать семь. Среднего роста, худощавый, очень подвижной. «В миру» (так в шутку иногда называли у нас в отряде жизнь до войны) он был известен как изобретатель и мечтатель. Но большинство его изобретений были какие-то уж очень фантастические. Скорее они подходили для научно-фантастического романа. Но в них всегда было много свежего, острого, оригинального, и кое-что из его фантастики претворилось в жизнь. Друзья не раз советовали ему начать писать — рассказывал он о своих мечтаниях действительно очень образно, живо, увлекательно. Но то ли не далось ему писательство, то ли душа не лежала к этому, но Лангунов так и не написал ни строчки. Зато книги он очень любил: с юношеских лет сохранил увлечение приключенческой литературой и научно-фантастическими романами. Даже в горы, в партизанский отряд, он ухитрился захватить несколько книг. Они были с ним и на Планческой.

У Лангунова было два сына. Они были еще слишком малы, чтобы ярко проявить свои наклонности, по которым можно было бы определить их будущность. Но отец уже твердо решил: старший будет конструктором, младший — океанографом. И он так увлекательно рассказывал о будущей работе своих малышей, что невольно верилось: останься Лангунов жив, он действительно сделал бы из своих ребят конструктора и океанографа.

С первых же дней пребывания на Планческой Лангунов увлекся минным делом. Он подолгу беседовал с Ветлугиным, строил грандиозные планы, мечтал о мине какой-то новой, необычной конструкции. И Ветлугин прямо влюбился в Лангунова.

Но Лангунов вскоре охладел к минному делу. Не то чтобы он совершенно забросил его или манкировал занятиями. Нет, он аккуратно посещал лекции, добросовестно выполнял все задания, но почему-то перестал мечтать о новых минах и прекратил свои горячие беседы с Ветлугиным. И Ветлугин, разочаровавшись в своем любимце, переменил свое мнение о нем.

— Помяните мое слово, — говорил он мне, — ничего из него не выйдет. Фантазер — и больше ничего.

Геронтий Николаевич, конечно, был несправедлив. Я хорошо помню выпускной экзамен. Теорию Лангунов отвечал блестяще: чувствовалось глубокое понимание существа дела. Свою дипломную работу на минодроме Лангунов провел на редкость красиво. Правда, он не внес в нее ничего нового, оригинального. Но это и не было простым, заученным шаблоном. Это было именно красиво, потому что — я знаю это твердо — рельс можно взорвать изящно, со вкусом и можно взорвать скучно, обычно, неинтересно. Так вот, Лангунов сделал это именно красиво, хотя и с какой-то нарочитой небрежностью. У него не было той скрупулезной педантичной аккуратности и точности, которая требуется от минера-диверсанта.

Точно так же вел себя Лангунов и на практических работах, когда вместе с Кириченко подорвал мостик на шоссе в тылу у немцев.

— У него какая-то красивая храбрость, — рассказывал мне Кириченко. — Он идет на смерть легко, с улыбкой, будто и не сознает, что жить ему, быть может, осталось одну секунду. Это красиво, не спорю. Но можно ли так? С этой манерой легко проглядеть пустяковую детальку и сорвать всю операцию. Нет, без внимательной няньки я не пускал бы его на большое дело, хотя, повторяю, работает он смело и легко.