Николай Сухов - Казачка

• Название: Казачка
• Автор: Николай Сухов
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1960

Роман "Казачка" замечательного волгоградского писателя-фронтовика Николая Васильевича Сухова посвящен четырем годам жизни обыкновенной донской станицы. Но каким годам! Разгар Первой мировой войны, великие потрясения 1917 года и ужасы Гражданской войны — все это довелось пережить главным героям романа. Пережить и выжить, и не потеряться, не озвереть в круговерти людских страстей и жизненных коллизий.

Роман Николая Сухова успешно продолжает и развивает славные традиции истинно народного повествования, заложенные в знаменитой эпопее М. Шолохова "Тихий Дон".

---

Под Гниловской, перед Ростовом, где орудовали контрреволюционные войска Каледина, произошла какая-то заминка, головной эшелон остановился, и калединцы, чистенькие, во всем добротном, новом, смешались с высыпавшими из теплушек оборванными фронтовиками, повели с ними разговоры. Собственно, не разговоры, а уговоры: стать им, фронтовикам, на охрану донских границ. Вы, мол, — донские казаки и обязаны, как и мы, свои границы беречь. Фронтовики посматривали на них недружелюбно, огрызались.

— От кого беречь-то? — спрашивали они.

— Их пока никто будто не ворует!

— А буржуи что за родня нам? Никак со всей России поприперлись.

— Хорошо тебе улещать. Небось без году неделя тут охраняешь, а то по тылам все…

— Милый мой, ласковый, я четыре года дома не был, и ты уж, пожалуйста, зубы мне не заговаривай, они у меня и так слава богу.

В самом Ростове уговоры повторились. Но здесь уговаривал не кто-нибудь, а заместитель, или, как он назывался, товарищ войскового атамана Митрофан Петрович Богаевский, прозванный за краснобайство «донским соловьем». На перроне состоялся митинг, и Богаевский выступил с прочувствованным призывом. Толпой окружив заместителя Каледина, фронтовики посматривали ему в лицо, с любопытством наблюдали, как под пенсне мельтешили его возбужденные, горячечные с косинкой глаза, как изгибались его тонкие, подвижные под навесом русых усов губы. А когда он кончил говорить, толпа смутно загудела, послышались возгласы, те же самые, что и в Гниловской. Богаевский минуту слушал, скользил по толпе глазами, которые стали уже злыми, колючими, и, поняв, что проку от таких защитников — как от козла молока, гордо повернулся и ушел.

Из Ростова эшелоны направили не на Лихую — Лиски — Поворино, куда им следовало идти, но где путь был занят накапливавшимися советскими войсками, а на Тихорецкую и Царицын, в объезд. В Царицыне снова произошла задержка. Только здесь казаков не уговаривали, а ревком Юго-Восточной железной дороги категорически предложил им: «Сложите оружие, и час добрый вам, проезжайте». Казаки уперлись: «Как так? Оружие наше, войсковое, не отдадим!» Но с помощью красногвардейского отряда ревком все же частично разоружил их: забрал у них почти все пулеметы, телефонные аппараты и значительную долю запаса патронов.

Эшелоны выгрузились в Филонове, на родной казакам станции, и полк сразу же сократился вдвое: во взводах остались человек по пятнадцати, не больше. Все старые казаки, начиная со второй очереди и ниже, из вагонов — прямо на коней и по домам, не говоря начальству ни худа, ни добра. Выпрыгнет казак из теплушки, когда она, подойдя к вокзалу, все еще дергается взад-вперед, сведет по подмосткам похрапывающего коня, уже с накинутым на него седлом: «Тпру, тпру, Адам, теперь мы сами хозяевы!» — вскочит на него, и только этого казака и видели. А многие так обходились и без подмостков: сидя на коне, подогнется, прижмет к бедру винтовку и — горюшка мало! — махнет прямо из вагона. На станции остались только молодые фронтовики, которым еще не вышел положенный срок службы — четыре года.

Но и те фронтовики, молодые, которые не разъехались со станции сразу, простояли здесь недолго. Да и нечего им было тут бездельничать. На Дону в ту пору было так: в станице Каменской, сделавшейся областным революционным центром, готовился к смертельной схватке с Калединым Донской казачий военно-революционный комитет, руководимый Подтелковым и Кривошлыковым; в Новочеркасске и Ростове, окружая себя добровольческими отрядами и поднимая казаков, орудовал войсковой атаман Каледин; в округе, в Урюпинской станице, в январе был образован ревком — местные большевики во главе с Александром Селивановым при содействии комитетов ранее пришедших 1-го, 35-го, 18-го и других полков разгромили окружного атамана и всю его свиту; в станицах и хуторах большей частью держались пока атаманы, но были уже и Советы, и самобытные самоуправления, вроде древнего веча, и такие «советы», где председатель и атаман — одно и то же лицо: на мундире — погоны и красный бант, в Новочеркасск пишет — «атаман», в Царицын — «председатель». Царицынский Совет давал ссуду на посев, и так как атаманы ни получать, ни распределять ссуду не могли, они зачастую срочно выбирали «советы» и объявляли себя председателями.

Фронтовики 30-го полка чувствовали себя здесь, в Филонове, не на службе, а дома и не хотели признавать ни командиров, уже выборных, ни комитеты. Как только сотни разместились по квартирам, отведенным атаманом Ново-Анненской станицы (станция Филоново — посреди этой станицы), офицеры стали настаивать на том, чтобы все винтовки казаки сдали в склад: сейчас они, мол, не нужны, а там целее будут. На самом же деле офицеры таким обходным путем пытались обезоружить казаков, и были случаи, когда офицеры тайком уносили из склада оружие и патроны. Но казаки не соглашались сдать «фронтовых женушек» — винтовки. Не соглашались они и на другие увещевания офицеров.

В полк наведывались купчики-землевладельцы и помещики, в частности Мокроусов, чью усадьбу по осени наполовину спалили, и милостиво предлагали услуги: содержать казаков на свой счет — и людей и лошадей, с одним только условием, чтобы казаки их охраняли. А Мокроусов, вкрадчивый, досужий старичок с огненно-рыжей эспаньолкой, не так давно прикочевавший всей семьей из столицы, просил перевести к нему на постой какую-нибудь сотню целиком, он-де завалит ее всем необходимым. Офицеры охотно на это шли, но уговорить казаков им не удавалось.

Глухи оставались многие фронтовики и к обращениям Хоперского окружного военно-революционного комитета. Отряды Красной гвардии, созданные ревкомом, были пока малочисленны, под боком у ревкома сколачивалась белогвардейская дружина из ярых монархистов. Ревком, спеша расквитаться с непрошеным соседом, попробовал было опереться на фронтовых казаков. Но казаки в большинстве наотрез отказались: мы-де нейтральные и воевать не желаем. После этого окружной ревком сказал им: тот, кто хочет послужить революции, пусть идет к нам, в Красную гвардию, а остальные сдайте оружие и расходитесь — кому куда угодно. Тогда белые офицеры начали внушать казакам совсем обратное тому, что они внушали им раньше: с оружием, мол, ни под каким видом не расставайтесь, оно вам еще пригодится.

Председателем полкового комитета в это время был избран Федор Парамонов — Зубрилин в числе старых казаков выбыл из части. Полковой комитет во главе с Федором приложил все силы к тому, чтобы выполнить распоряжение окружного ревкома и убедить казаков сдать оружие, но добился немногого. Фронтовики растащили по домам не только свои винтовки, но прихватили также и добрую долю патронов из склада, один станковый пулемет, несколько легких и большую часть полкового имущества. Полковых лошадей, брички и снаряжение казаки распродали с молотка, деньги поделили, а кое-какой запас обмундирования — гимнастерки, брюки — растрясли между собой жеребьевкой: на взвод досталось вещи по четыре. А один расторопный казачок еще и не то выкинул: в казенную бричку впряг пару казенных лошадей — и был таков.

Дня за два перед тем, как полк окончательно распался, на станцию приезжал один из членов окружного ревкома, хорунжий Нестеров. С Федором и другими революционно настроенными фронтовиками разных станиц вел разговор. Он рассказал им о делах в округе, о том, что ревком намерен полк распустить, потому что как боевая сила он ни на что не способен, и от имени ревкома поручил им, фронтовикам, чтобы они, придя домой, не сидели сложа руки и не ждали у моря погоды, а врезались бы в самую гущу борьбы, кипевшей сейчас в каждом хуторе, подбросили бы в нее революционного огня и установили в станицах и на хуторах советскую власть. При этом он, этот жилистый, уже немолодой, но очень живой и хлесткий человек в казачьей шинели, видно, носивший в себе клокочущую ненависть к старому режиму, назвал каждому фронтовику фамилии их одностаничников из ранее пришедших полков, которые уже имели такие поручения, и советовал им повстречаться с теми людьми, договориться и быть сообща.

«Какой молодец! — с уважением вспоминал Федор об этом человеке. — Задал нам задачу, ох, какую!»

Конечно, прятаться в кусты и отпираться от этой задачи, как бы ни была она тяжела, Федор не собирался. Но все же когда он начинал думать об этом, когда он мысленно переносился в свою Верхне-Бузулуцкую станицу, в свой хутор и пробовал представить себе, как все это там развернется, — к нему незаметно подкрадывалась робость.

XIV

Трудно было поверить, глядя на этого мозглявенького, лупоглазого, с худым острым личиком казака Блошкина, того самого, что когда-то в Натягаловке приходил к Наде с просьбой замалевать ему под глазом синяк, — трудно было поверить, глядя на него, чтобы в нем вмещался такой удивительно яркий и богатый голосина. Как гладевая на многокрасочном узоре стежка оживляет вышивку — голос Блошкина расцвечивал и оживлял голоса товарищей. И потому-то на вечеринке, устроенной перед отъездом на квартире Федора и Нади, Блошкин был душой компании, главным запевалой.