Антология - Поэзия Африки

• Название: Поэзия Африки
• Автор: Антология
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1973

В настоящее издание включены стихотворения поэтов Африки.

Вступительная статья Роберта Рождественского

Составление и примечания: М. Ваксмахер, Э. Ганкин, И. Ермаков, А. Ибрагимов, М. Курганцев, Е. Ряузова, Вл. Чесноков.

Статья к иллюстрациям: В. Мириманов.

Стихи в переводе: М. Ваксмахер, М. Кудинов, А. Ревич, М. Курганцев, Ю. Левитанский, И. Тынянова, П. Грушко, Б. Слуцкий, Л. Некрасова, Е. Долматовский, В. Рогов, А. Сергеев, В. Минушин, Е. Гальперина, А. Големба, Л. Тоом, А. Ибрагимов, А. Симонов, В. Тихомиров, В. Львов, Н. Горская, А. Кашеида, Н. Стефанович, С. Северцев, Н. Павлович, О. Дмитриев, П. Антокольский, В. Маркова, М. Самаев, Новелла Матвеева, Э. Ананиашвили, В. Микушевич, А. Эппель, С. Шервинский, Д. Самойлов, В. Берестов, С. Болотин, Т. Сикорская, В. Васильев, А. Сендык, Ю. Стефанов, Л. Халиф, В. Луговской, A. Эфрон, О. Туганова, М. Зенкевич, В. Потапова.

---

Море

Перевод А. Ибрагимова

Море — старый ваятель, любовно
обтесывающий скалы и рифы, —
бродит среди погребенных сокровищ,
поблескивая голубыми глазами на пристань;
застывшие на устах его мифы
взбесили бы иконоборца любого.

А там, в глубине, под накидкой из тюля, —
обломки мраморных рук Афродиты,
растерзанной стаей акульей.
Надменной, как храмовая колонна,
богиней когда-то пленялся влюбленный,
но — бурные прежде — восторги уснули.

В чем рыбы окаменелой тайная сущность?
Зачем раскапывают торфяные болотца?
Напрасно мы, молодые, мучась,
ищем — разгадка никак не дается;
наша стихия — стихия любви
в ртутном сверкании солнца.

Ничего необычного Перевод А. Ибрагимова

Взгляд, как орел, воспаряет ввысь,
к сводам туч темно-серых. Неистовствуя,
ливень обламывает о плитняк
длинные иглы свои серебристые.

Громко булькает старый двор.
Ничего необычного — только разве что
горбун, отвечающий на окрик с веранды
без угодливости или развязности.

Странно, что ни одного деревца —
лишь налетающий ветер. Эту картину
сами запомните, память откидывает
все привычное и все рутинное.

Неожиданно хлынув, солнечный свет
золотом нашу улицу вымостил.
Окна закрыты по-прежнему. Скоро ли
мы отрешимся от нерешимости?

АЛАН ПЕЙТОН[418]

Санна[419] Перевод В. Рогова

Наш городок в воскреспый день
Печет нещадно зной,
И чинно взрослые идут
Суровой чередой.

Завесу едкой пыли взбил
Чужой автомобиль,
Но чинно взрослые идут,
Презрев и зной и пыль.

Болтает всевозможный вздор
Подонков наших сброд,
Но чинно взрослые идут:
Молитва в церкви ждет.

Костюм и взор любого строг,
Желанна благодать,
И чинно взрослые идут
Словам любви внимать.

И Санна семенит им вслед,
Играя скромно роль, —
Ей чрево жжет дитя любви,
А сердце — страх и боль.

С хозяйского плеча Перевод В. Рогова

Мы ей подарили какое-то старье,
Отслужившую ветошь, отжившую век.
Ее с восклицаньями надела она,
Глаза ее сияли, она ахала и восторгалась,
Ее тучное тело в пляске тряслось,
Она строила рожи, пела обрывки песен,
Возглашала хвалу на родном языке,
Взывала к подругам-служанкам,
К незнакомым и прохожим,
Ко всему Африканскому континенту —
Взглянуть на это чудо, принять участие
В ее невыносимой радости.

И так, задаром,
Куплены были верность и доверье,
Нерассуждающее повиновенье
Земной драгоценнейшей простоты.
Задаром —
Гибель целого мира.

Маленькому мальчику, умершему в Дипклоопфской исправительной колонии Перевод В. Рогова

Малолетний преступник, невинный ребенок,
Не имеющий представления и понятия
О громоздкой машине, пущенной в ход
Твоим пустяковым проступком,
О великом войске служителей власти,
О судьях, адвокатах и прокурорах,
Психологах, психиатрах и докторах,
Директорах, полицейских и социологах,
Черпающих силу и жизнь в твоей провинности,
Сегодня под ярким солнцем
Я предаю твое тело земле,
О дитя, о потерянный и одинокий.

Твоя смерть призвала чиновников к действиям;
Все твои документы аккуратно собраны
И перемещены из отдела живых в отдел мертвых.
Вот свидетельство о рождении,
В нем сказано, что ты родился, а также где и когда,
Но нет в нем и намека на радость или горе,
Сияло ли тогда солнце, шел ли дождь,
Что за птица с песней пролетала над крышей,
Когда твоя мать рожала. А вот твое имя,
На языке белых оно значит: «Он пришел».
Но зачем, с какой целью — не сказано.

А вот последнее свидетельство о Смерти, —
Опережая власти, оно дает тебе свободу.
Ты, что пришел когда-то, отбыл теперь,
Заключенный в единственном добром объятии,
Которое когда-либо видел от земли.
Столь небрежная с тобой при жизни, теперь она запоздало
Осыпает тебя щедрыми дарами,
Изливает изобилье на трепетный лес
И тебя пеленает там, где ни град, ни гроза,
Ни ветер, ни снег, ни знойное солнце
Тебя не обидят, и холодные тонкие копья
Дождя на вершинах вельда, что раньше пронзали тебя,
Упадая на твою могилу, лишь крепче тебя прижмут
К сердцу, полному глубоким раскаяньем.

А вот ордер на погребение.
За твой проступок, о маленький и одинокий,
За это нарушение, в котором насчитаешь
Миллион соучастников на земле,
Ты обречен. И тебя я обрекаю,
Твое хрупкое тело, — ожидающей земле,
Твой прах — праху вельда.
Лети домой, душа, к великому Верховному Судье,
Который, не отягощен крайней необходимостью
Охранять общество, может тебе вынести
Приговор неопределенного сострадания.

КОСМО ПИТЕРС[420]

Земле, изгнавшей любовь Перевод А. Сендыка

Я не стану грустить
Вдалеке от тебя,
Приютившей любовь, которая мною владеет.
Ты — и подмостки страсти моей,
И постель бессонная.
В сердце твоем я нашел приют,
Хотя, вероятно, у крыльев мечты силы достанет
И пронести меня над океанами,
И к тебе возвратить невредимым, о любовь моя, навсегда.
Зерно этой мысли в том,
Что мы неизбежно соединимся, подхваченные потоком времени,
Как все социальные группы, что крылья к полету готовят
Во имя счастья народа;
И в том, что порою необходимо
Проходить мимо дивных цветов,
Чтоб вырваться из минувшего, и воедино слиться,
И прорасти в века.

УИЛЬЯМ ПЛУМЕР[421]

Скорпион Перевод Андрея Сергеева

Стремились к морю в разьяренных
Струях Лимпо́по и Тугилы
Соломенные крыши, дыни,
Маис, деревья, крокодилы.

Щепу плотов, обломки лодок
К разбухшим устьям прибивало.
Порою — тело негритянки,
Все иссеченное о скалы.

Качали волны равнодушно,
Тащили по ракушкам мели;
Глаза и грудь кровоточили,
На шее бусины звенели.

Мы знали Африку такою.
Гуляя в полдень раскаленный,
Мы видели ее эмблему:
На плоском камне — скорпиона.

Трансваальское утро Перевод Андрея Сергеева

Он вдруг проснулся. Был в шафранном блеске
Хозяйский дом, когда в тиши внезапно
Какой-то птицы голос резкий
Нарушил дважды замкнутость веранды.

Приезжий видел призрачный покой
В сернистом африканском небе,
Скелеты пальм над высохшей рекой,
Молчаньем предвещающие беды.

На склонах гор белели кварца лица,
Как полупогребенные скульптуры,
И пылью, тонкой, как корица,
Все трещины ущелий затянуло.

И вновь двойная нота дерзкой птицы!
И сам певец, зеленый мшистый дрозд, вдруг
Запрыгал по окну, готовый взвиться
В тяжелый бездыханный воздух.

Страна чужая, как струна, дрожала
В груди пришельца: «Я слыхал не раз,
Что солнце здесь, в краю клыка и жала,
Дурманит ум и ослепляет глаз.

Сторожкий птичий взгляд и крик: «Qui vive!»[422] —
Быть может, объясняют что-то.
О, если б, над страною воспарив,
Ее увидеть с птичьего полета!»

Развалины фермы