Владислав Бахревский - Голубые луга

• Название: Голубые луга
• Автор: Владислав Бахревский
• Издательство: Детская литература
• Жанр: О войне
• Год: 1987

В произведениях В. Бахревского отстаивается чистота нравственных идеалов в отношении человека к своему труду, к Родине, к любви, в стремлении прожить достойную и полезную людям жизнь.

---

Попрощались мальчишки с Оксаной, пошли домой.

Пальцы у Феди ныли, но было ему все-таки хорошо. Пусть маленькая вышла польза, но все-таки польза.

— Хороший жмышок, жирный! — похвалил Яшка. — Моим карапузам — праздник.

Федя разломил свой кусок пополам и половину отдал Яшке.

— Возьми.

— Ну уж нет, — сказал Яшка. — Этот жмых мы честным трудом заработали. Его грех раздавать.

— А я не раздаю — делюсь, — сказал Федя.

— И я тоже, — разломил свой кусок жмыха Кук. — Нам с мамой и половины вполне достаточно.

— Ладно, ребята! Спасибо! Вернется с войны отец — пир на весь мир устроим!

Глава восьмая

1

На бревне, у ворот, сидели и курили отцовские лесники: мужиков, с Горбуновым, трое, остальные — женщины. Мужики в форменных, довоенных еще, фуражках, женщины в платках.

«На собрание приехали! — возмутился Федя. — Как им только не стыдно в платках в район приезжать?» Самому Феде было стыдно. Отчего это женщины форму носить не любят? Приказывай им, не приказывай. Он мог бы пройти в дом через парадное, но пошел двором, мимо лесников: узнают его или не узнают. В других лесничествах узнавали: «Вылитый отец!»

Феде нравилось быть похожим на отца. Отца все хвалили, называли добрым. Ругали его одни хапуги: сам воровать не умеет и другим не дает.

— А ведь это старший сынок лесничего! — подскочил с бревна, срывая фуражечку, пожилой, но очень проворный человек.

Волос у него как бы и не было, а был тонкий, тоньше паутины, пушок, бесцветный, клочковатый. Припадая на правую ногу, лесник открыл перед Федей калитку и затараторил:

— А я тебя, милый, жду. Тебя, тебя! Вот именно. Погляди-ка, милый, чего раздобыл, памятуя, что у лесничего нашего лесничок подрастает.

— Нам по ежику дядя Митрофан Митрофаныч привез! — кинулись к Феде Милка и Феликс. — А тебе — лисенка!

— Лисенка! Вот именно! — заулыбался Митрофан Митрофаныч и, забегая перед Федей, манил его изуродованной, без указательного пальца рукой.

В глубине двора, в клетке из досок, билось рыжее пламя. Бабка Вера была тут как тут, губки поджаты, глазки умные.

— Всех кур передушит!

— Огневка! — прошептал Федя, садясь на землю возле клетки.

— Огонь! Живой огонь! Гляди, руку не сунь! — предупредил Митрофан Митрофаныч, и Федя опять увидал, что у лесника нет указательного пальца.

«На войне был», — подумал Федя уважительно.

— Спасибо вам! — сказал он. — Вы не беспокойтесь за него. Я его буду любить.

— Мы кормили лисенка, не ест, а наши ежики едят! — похвастала Милка.

— Не едят, а молоко пьют, — уточнил Феликс.

— Молоко для них настоящая еда, — заупрямилась Милка. — Есть существа, которые едят, а есть, которые только пьют.

— Хе-хе! — в кулак хохотнул Митрофан Митрофаныч. — Беда с вами, с ребятами! Ну, играйте, а нам пора речи слушать. Вон хозяин из конторы вышел.

Отец отворил калитку и позвал лесников во двор.

— Федя, — сказал он, — возьми ребят и ступайте домой. С лисенком еще наиграешься. У нас производственное совещание. В конторе и тесно, и душно.

— Папа! — взмолился Феликс.

— Потом, потом! — и заулыбался мимо ребят. — О, как вам идет наша лесная фуражка!

Это было сказано подошедшей Цуриной жене.

— Лесник — высший класс! — прохрипел тотчас Горбунов.

Лесники рассаживались на досках, на телегах, отец слегка нахмурился, голос у него загустел:

— Итак, товарищи, обсудим наши показатели за третий квартал.

Федя на цыпочках взошел на крыльцо и скорей домой: поесть и бежать трезвонить о лисенке. Только вот кому первому рассказать? Оксане, кому же еще?

— Федя! — сказала мама. — Митрофан Митрофаныч жмых привез. Чудесный жмых, почти халва. Но — не просить! Получите после обеда.

«Оксану угощу», — обрадовался Федя.

На обед прибежала из столовой тетя Люся.

— На полчасика отпросилась. Евгения! Милка, мама Вера! Глядите.

Она спрятала руки за спину, а потом и выставила правую напоказ.

С толстенького теткиного мизинца трепетало синее прекрасное сияние.

— Бриллиант чистой воды! — бабка Вера схватилась за сердце и села на Федин стул-пенек. — Домá имела, мельницу, золото, а вот бриллиантов — не было… Люська, какая же ты удачливая.

— Мамка, не пропадем! Офицерик один, из десантников, — загнал. Пять бутылок, дьявол, запросил.

— Ой, Люська! — ахнула Евгения Анатольевна. — Смотри, попадешься.

— Волков бояться, сестрица, в лес не ходить. Пять бутылок — дело, конечно, рисковое, но перстенек стоит риска. Где долью, где не долью… За две недели обернусь. Так-то, сестренка! Кто хочет жить, тот рискует… Одна кручина, пальцы толсты, на мизинец едва налез.

— Мама, дай! — Милка косила двумя глазами сразу.

— Все тебе, все тебе останется! — тетя Люся подхватила Милку на руки и стала целовать ее, плакать и смеяться. — Ничего, и без мужика проживем.

Милка, дразня мальчиков, повертела сверху перстеньком, приставила ко лбу.

— А во лбу звезда горит! — сказал зачарованный Феликс и тоже потянулся к бриллианту.

Евгения Анатольевна легонько стукнула его по рукам.

— Такие вещи не для детей. Давайте обедать.

— А у меня лисенок! — сказал Федя тихо. Синий прекрасный пламень горел и не погасал в нем. — Лесник папин привез. Митрофан Митрофаныч.

— Вот и тебе повезло! — тетя Люся погладила Федю по голове. — Через год матери воротник. Не чернобурый лисенок-то?

— Огневка, — сказала мама.

— Красная лиса — это вполне прилично.

«Я не дам убить лисенка!» — поклялся про себя Федя.

— Пусть живет! Зачем мне воротник? — сказала мама.

И Федя кинулся к ней и прижался, до того счастливый, что не смог удержать слез.

— Садитесь, ребятки, ешьте. Сегодня стол богатый. Лесники кусок барсучьего мяса привезли.

2

— Мама, дай мне побольше жмыху! — попросил Федя.

Мама вопросы задавала редко, отломила сыну два хороших куска, каждый с книгу, и отпустила.

Федя пошел через двор, хотелось на лисенка поглядеть, но собрание не кончилось еще. Отец стоял к Феде спиной. И возле него Цурина Прасковья. Одной рукой отец держал ружье, другой чуть обнимал Прасковью за талию. И говорил:

— Вот тебе, лесник, защита от дезертиров и диких зверей. Дробовичок, но все-таки оружие. Наш трофей. У дезертиров захватили.

Не любил Федя, когда отец обнимал вот так чужих женщин, до смерти не любил. Он даже не пошел через двор, пошел через парадное. И всю дорогу бежал до мельницы, изо всех сил бежал, чтоб не думалось.

Оксана сидела на запруде, полоскала белье.

— Вот, — сказал Федя. — Тебе!

Он дал ей плитку жмыха. Оксана отерла красные, как у гуся, руки о подол и взяла жмых.

— Пошли, — сказала она.

— А белье?

— Кто его тут возьмет? Да и чего брать? Пеленки старые.

Она схватила Федю за руку, потащила за собой. За кустами остановилась, выглянула.

— Не видали.

Пригибаясь, они проскочили луговину, нырнули сверху в заросли черемухи, высоких высохших трав, ползком пролезли под сводом колючего боярышника и очутились в доме, у которого не было крыши.

— Это мое гнездо, — сказала Оксана, — потому что я — птица.

— Лебедь?

— Нет. Я — журавль, с длинными ногами и с длинным носом.

Гнездо было круглое. Стены его сплела черемуха, трава стояла здесь летом в рост взрослого человека, теперь она полегла, и в центре гнезда глядел в небо синий глаз озера, величиной в детскую ванну.

— Ты думаешь — это лужа? — спросила Оксана. — Это — настоящее озеро. И в нем живет мой карась.

Оксана на коленях подползла к воде и тихонько свистнула.

— Смотри! — прошептала она.

Федя увидел темную тень, потом мелькнуло золотое.

— Он меня знает! — Оксана нажевала жмыху и жижицу рукой опустила в озеро. — Не шевелись.

Раздались чавкающие звуки.

— Оксана, — сказал Федя, — я думал, ты — просто девчонка и девчонка. А ты тоже думаешь о волшебном.

— Нет, — сказала Оксана. — Я о волшебном не думаю, я здесь прячусь, когда слишком много работы и когда меня хотят отколотить. Хочешь, положи голову мне на плечо и давай капельку заснем. Согласен?

Все тело у Феди налилось благодарной лаской. Он осторожно положил голову на маленькое плечо Оксаны и закрыл глаза.

И было тихо, тихо. Только карась посасывал и чавкал в озере, и что-то покачивалось: то ли стебельки трав, то ли растерявшие листья ветки черемух, то ли сама земля.

— Все! — сказала Оксана. — Я проснулась.

— И я.

— Теперь иди домой, а то меня будут искать, будут на меня кричать. И в школе давай с тобой говорить так, как будто ничего не было.

— Я ходил к учительнице. Она сказала, что ты можешь посещать школу.