Константин Локотков - Верность

• Название: Верность
• Автор: Константин Локотков
• Издательство: Центрально-Черноземное книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1967

---

— Скажите мне в таком случае, — почти до торжественности поднял голос Недосекин, — до какого предела возможно углубление в атом?

— Предела нет! — ответил Трунов. — Надеюсь, вы так объяснили студентам? А?

— Да, я так и объяснял студентам, — с возможной осторожностью сказал Сергей Львович. «По обязанности», — подумал он, но не добавил.

— Правильно объясняли. И вы могли утверждать это со всей смелостью еще и до открытия нейтронов, то есть до 1932 года.

— Как? — недоверчиво-иронически удивился Недосекин.

— «Электрон так же неисчерпаем, как и атом». Это сказано Лениным за двадцать три года до открытия новых элементарных частиц!

— Позвольте. — Недовольное, скептическое выражение на секунду тронуло уголки губ Недосекина, затем что-то вроде заинтересованности и удивления — отзвук пришедшей мысли — отразило его лицо, он энергично переменил положение в кресле. — Позвольте! Неисчерпаемость атома — это, если разобраться, и есть отправная мысль современной атомной физики! При чем здесь Ленин?

Недосекину встречались в работах соотечественников ссылки на Ленина, на его положение о неисчерпаемости атома. Но память не задерживалась на этих ссылках, они казались необязательными, притянутыми со стороны, намеренными, необходимыми авторам для того, чтобы доказать какую-то связь между физикой и партийной наукой, или, в лучшем случае, если и объясняли научные открытия, то лишь по следам их, ничего не предвосхищая, а только устанавливая факты.

Вообще знание произведений марксизма-ленинизма Недосекин считал необходимым лишь для партийных и общественных работников, и поэтому интерес к этим произведениям со стороны людей науки всегда вызывал у него недоумение; он считал эти книги, во-первых, грамотами за семью печатями, а во-вторых, ненужными для науки.

…На вопрос Недосекина: «При чем здесь Ленин?» — Трунов воскликнул изумленно:

— Как при чем? Вот это мило! Да без марксистско-ленинского диалектического метода нет современной физики!

— Но… позвольте! — все больше возбуждаясь, продолжал Недосекин. — Неисчерпаемость атома на Западе давно уже — так или иначе — признана учеными.

— А как давно?

— Ну… со времени открытия новых элементарных частиц — с 1932 года!

— А Ленин утверждал это в 1909 году! Есть разница? — И Трунов весело расхохотался, откинувшись на спинку стула. — Эх, Сергей Львович! Вот насколько вы увлеклись! Богатство-то у нас, а вы за границу поехали за ним!

Помолчав, Трунов вдруг спросил:

— Читали сегодня передовую в «Правде»: «Наука на службе у советского народа»? — И, не ожидая ответа, развернул газету, нашел нужное место, прочел: — «Строго научное мировоззрение, свободное от всяких примесей поповства, идеализма, метафизики, является условием свободного научного порыва, смелого проникновения мысли во все области познания. Таким мировоззрением является марксизм-ленинизм…» — Трунов свернул газету, задумался на минуту. — Так вот, Сергей Львович, — продолжал он, — вы физик. Запомните: без марксистско-ленинского метода нет физики как науки! Он самый верный и ясный и самый плодотворный метод! Ну-ка, ну-ка, каким еще другим методом вы объясните вот такое явление: нашли новые элементарные частицы, а они — бац! — оказались не вечными, могут появляться и исчезать! Совсем как световые атомы — фотоны. Или вот: при некоторых условиях нейтроны могут превращаться в протоны, электроны и протоны — в световые кванты! Только марксистско-ленинский метод объясняет это: нет вечных, неизменных субстанций. И, опираясь на свой метод, Ленин на двадцать три года предвосхитил открытие в физике.

Трунов говорил с гордостью за советскую науку, которая служит своему народу. Он встал, лицо его преобразилось, и в глазах появился тот особенный блеск торжества, какой появлялся у него на лекциях.

— Никакой черт не страшен нам! — неожиданно сказал он так, как будто постоянно думал об этом; он действительно не то что думал постоянно об этом; но и всегда знал и помнил: никто не страшен нам. Он не мог не знать этого, как не мог не знать, что ему светит солнце. Главной заботой его жизни в науке было стремление делать свою страну прекрасной, значит, естественно, и такой, чтобы ее никто не победил. Все, что есть в нашей советской жизни красивого, доброго, хорошего, оно также и самое сильное.

…Недосекин сидел в кресле в неловкой, неподвижной позе, как-то боком, смотря перед собой тяжелым, потускневшим взглядом, и лишь игра мышц на лице говорила о том, что в его мыслях полное смятение; можно было предположить, что слова Трунова запали ему в душу. Но вот он повернулся к Трунову, судорожно шевельнул губами, в лице на миг проскользнуло растерянное и жалкое выражение. Он провел ладонями по щекам, выпрямился. И перед Труновым уже сидел прежний Недосекин — чуть-чуть обрюзгший, будто помятый, но полный сознания своего достоинства и своей непогрешимости.

— Все это… хорошо, — произнес он, приподнимаясь, — однако… перейдем к практическим делам. Я прошу решить вопрос о моей дальнейшей работе в институте.

— Решение есть… есть. Между прочим, вас приглашал к себе Ванин. Вы были?

— Да, я был, спасибо.

Ванин, желая побеседовать с Недосекиным, пригласил его к себе. Сергей Львович явился, но лишь за тем, чтобы, поблагодарив за внимание, заявить, что он — да не обидится секретарь парткома! — не ждет никакой пользы для себя от этой беседы и не видит в ней необходимости, поэтому отказывается от чести быть собеседником. Ванин, как был уверен в этом Недосекин, обиделся.

— Что касается вашей лекционной работы, мы пока не изменили прежнего решения, — сказал Трунов.

— Что же мне предстоит делать в таком случае?

— Мы выделили для вас одну из лабораторий. В полное ваше распоряжение. Работайте.

Недосекин некоторое время не двигался, опустив руки и выпрямившись, как если бы он — робкий подчиненный — стоял перед новым начальником. И растерянность, и сомнение, и подобострастная готовность услужить, и облегчение оттого, что начальник оказался лучше, чем он слышал о нем, — все это в одно короткое мгновение отразилось в позе Недосекина.

— Кому я обязан? — наконец низким, срывающимся, голосом, словно он поперхнулся, выговорил Сергей Львович. — Вам?

— Ванину.

Недосекин постоял еще с минуту, потом вдруг спохватился, заспешил и, поклонившись, быстро вышел из кабинета.

Глава двенадцатая

Вторая половина учебного года — самая напряженная для студентов: подготовка к экзаменам, сами экзамены, а для выпускников — завершение работ над дипломными проектами, защита их. Для Федора этот период в нынешнем году был вообще едва ли не самым трудным за все время учения в институте. Но никогда прежде он не испытывал такой бодрости, как сейчас. Федор работал, не щадя себя. Вместе с тем умелый распорядок дня позволял находить время — больше, чем раньше, — для ребенка, для семьи.

Разными путями к разным целям шли Федор и Марина в своей личной жизни: Федор — молчаливо боясь за Марину, она — ожидая Анатолия, лишь с ним связывая свое будущее.

— Марина поддержала твое предложение, — сказала Надя Степанова, — мы написали заметку о Прохорове. (Ах, Сережка, Сережка! В этой истории с ним Федор готов был теперь обвинять только себя.)

Надя рассказала о дальнейшем поведении Прохорова: декан разрешил ему сдать курс по химии, а Сережка и в ус не дует. Вместо того чтобы готовиться, он ходит и грозит, что куда-то пойдет и «потолкует», — имеет удовлетворительную отметку по химии, а его заставляют снова сдавать.

— Завтра появится заметка и сразу же — общее собрание, — сказал Федор.

Дальше Надя говорила о том, какой порядок установился в группе после избрания нового старосты. И хотя никто не устанавливал какого-то нового учебного режима, по рассказу Нади выходило, что он совершенно новый и очень хороший. Рассказывая, Надя останавливалась на тех подробностях, которые особенно должны были интересовать Федора, и вместе с тем так, как если бы это необходимо вытекало из существа дела.

Просто и открыто смотря в лицо Федору, Надя проговорила, качнув головой:

— Вот скажи, Федор, а? Чего бы, казалось, вам не жить?

Помолчав, добавила тихо и с удивлением.

— Чего не поделили, не знаю!

Федор, склонив голову, задумчиво водил карандашом по столу. Что он мог ответить?

— Я этого не понимаю! — сказала Надя уже у дверей. Постояла, думая о Викторе, и решительно вышла. У нее так не будет!

…Федор, особенно в-последнее время, часто раздумывал о Семене Бойцове; удивляла замкнутость товарища, желание остаться незаметным.

«Почему он чуждается людей? — думал Федор. — Почему малейшая товарищеская услуга вызывает у него такую болезненно-стыдливую реакцию?»