Владимир Соколовский - Возвращение блудного сына

• Название: Возвращение блудного сына
• Автор: Владимир Соколовский
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: Криминальный детектив
• Год: 1982

Действие романа происходит в 20-е годы. В столкновении драматических жизненных обстоятельств и нравственного выбора решается серьезная этическая проблема.

---

Одной загадки не стало, но и муть не рассеялась, и безразличны уже были и вечер, и кино, и тянуло домой из холодных мозглых улиц, где нет укрытия ни от взгляда, ни от ветра.

Фролков!

Это было второе предчувствие.

— Здравствуй, Паня! — степенно поздоровалась Маша со сменщицей-билетершей.

Та посторонилась, пропуская их:

— Вся, как говорится, компания в сборе? — и вежливо посмеялась вслед.

Они вошли и сели на предпоследний ряд, на места, всегда оставляемые администрацией для разного рода экстренных случаев. Вдруг Абдулка толкнул Малахова в плечо:

— Смотри-смотри! Тот опер, в кепочке! Видишь, с кралей в зеленой кофте? Он, точно он!

Двое — парень и девушка — и верно усаживались в передних рядах, самых дешевых. Они ни разу не обернулись, и Малахов не видел их лиц. Зачем он здесь, этот парень? Нет, неспроста он пришел на тот же сеанс…

Третье предчувствие опахнуло его уже в темноте, когда погас свет и на экране по бескрайней прерии потащился обоз фургонов и дилижансов — в поисках лучших земель, тучных пастбищ, сладкой воды.

56

Семенова спутница, случайная знакомка, сразу забыла о нем, только началась фильма. История горькой любви мустангера к Луизе, прекрасной креолке, поглотила ее, засосала, и напрасно было думать, что она возвратится из черно-белых гасиенд, лесов, таверн и каньонов раньше, чем восторжествуют наконец добро и верность и уничтожено будет зло, повержено в прах. Кашин к картине был довольно равнодушен: слишком хорошо знал эту повесть, чтобы увлечься происками какого-то гнусного капитана из плантаторских прихвостней. «Вот Мишки-то нету, — подумал он и опечалился. — Ему бы наверняка понравилось». По теперешним догадкам самого Семена, добро и зло находились в более сложных отношениях, чем толковалось со старого, засиженного мухами экрана. Он чувствовал себя старым и умудренным, даже чуть-чуть закряхтел, но тотчас опомнился, спохватился и, взяв спутницу за теплый локоть, пожал его. Она зашипела и выдернула руку. Семен затосковал окончательно и стал вертеться по сторонам, вызывая яростный шепот.

С трудом он досидел до конца сеанса, переживая безразличное отношение спутницы. Когда зажегся свет и загрохотали стулья, она довольно долго не двигалась с места, вытирая глаза платочком. Глядеть на нее было смешно и грустно, но Кашин ничего не мог с собой поделать: девушка нравилась ему. Поскольку не терпелось на улицу, где свежо и прохладно, он переключил внимание на толкотню у выхода. К образовавшемуся там круговороту подходили новые и новые, втягивались и исчезали в нем. Вдруг от двери донесся чей-то внимательный и настороженный взгляд, и Семен, невежливо бросив знакомке:

— Мне, извини, надо быстрей! Жду у выхода! — побежал вдоль ряда, сбивая колени об откинутые сиденья. Ввинтившись в толпу, моментом настиг Малахова и, напряженно улыбаясь в испуганное лицо, сказал:

— Здравствуйте, Малахов! Есть разговор, вы подождите…

Кашина развернуло в толпе, Малахов исчез, и перед агентом нос к носу появилось удивленное лицо Лебедяевой:

— Эй, привет, Купидон! Как живешь? Кого ищешь? Теперь, поди-ка, и работать нечего?..

— Да нет! — ответил он, застеснявшись. — Есть кое-что, маленько!..

Но вот всех выбросило в тоннельчик, и они оказались все четверо друг против друга.

— Мне надо поговорить с ним! — указывая на Малахова, сказал агент Маше и Абдулке. — И с вами. Но сейчас вечер, здесь шум, люди; наверно, лучше бы все-таки завтра, в губрозыске. Однако главный вопрос я хочу задать теперь. То есть не здесь, конечно, а по дороге — провожу вас, ведь это можно?

Они ничего не ответили. Маша, нервно комкая ридикюль, шатнулась назад, в тень, чтобы не видеть малаховского лица, а Абдулка, забежав вперед, на цыпочках крался к выходу из тоннеля, окидывая иногда взглядом шествующую впереди троицу. Желтый свет одинокой тоннельной лампочки кончился, и в редкой уже толпе они вышли на улицу.

Приемыш выскочил первым — и тотчас темный, терпеливый силуэт, уже знакомый ему по сегодняшнему дню, откачнулся в сторону и замер у витрин, прячась за прохожими.

…Что-то оглушительно треснуло в стылом воздухе, и Малахов, выбросив вперед руки, начал падать на заляпанный грязью тротуар. Он почувствовал грохот прежде, чем тот раздался; удивленно повернувшиеся в сторону его глаза, еще не заполненные болью, четко отразили бледный, мелькнувший в оранжевой вспышке лик. Тогда не стало другой загадки, вспомнилось: он лежит в повозке, и седой человек что-то приказывает мужчине, таинственное отношение к смерти которого в ресторане «Медведь» имела его нынешняя жена, Мария.

А потом стало больно, и он не мог уже вспоминать, только видел неестественно большие и темные, заслоняющие фонари, лица склонившихся над ним. Они плыли, уносимые кровавым туманом, боль колола сердце, и вот только трое остались, и он узнал их и шевельнул губами; они обозначили его жизнь и сейчас требовали его возвращения: женщина, с лентой вокруг волос, в ореоле тополиного пуха, давшая ему любовь; мальчуган, встреченный на берегу, в низине утренней реки тогда, когда пришло время задуматься о смерти, и незнакомый парень, с которым предстояла, но так и не случилась длинная, добрая и задушевная беседа.

Он уходил от них, а они звали, чтобы он вернулся.

Николай еще мог сказать им — тогда бы они все поняли, простили его — но глаза, открывшиеся последним, усилием, стекленели уже, сердце остановилось, и он умер.

После выстрела, когда Малахов стал падать, будто наткнувшись на тонкую стенку и обрушив ее, Семен, забыв обо всех оперативных заповедях, даже не обернулся в сторону, откуда вылетела губительная пуля. С одной мыслью: спасти этого человека! — он кинулся к Малахову, но не успел даже подхватить его. Тот дышал еще, хлюпая грудью, силился что-то сказать агенту, но и прислонившись ухом к его губам, Кашин не разобрал ни слова.

Маша с воем ползала на коленях вокруг простертого тела, пластая чулки.

Не было и не будет плача горше.

А Абдулка, приемыш, бежал в это время по темным переулкам, задыхаясь и припадая к земле. Жался к заборам, когда возле редких столбов с подвешенными на них бледными лампочками останавливался, оглядываясь и отдыхая после убийства и бега, Спиридон Вохмин.

* * *

…Той ночью на улице Борца Революции Рыбина, подожженный Абдулкой, сгорел дом старого Спиридона. Выследив его, а затем проникнув в избу, мальчишка не обнаружил там хозяина: Лунь успел уже скрыться известной только ему дорогой.

Той же ночью Абдулка, спасаясь от сырого, хлещущего по сторонам товарняка ветра, корчился на тормозной площадке, направляясь в далекую сибирскую сторону — туда, где в синем краю братва обитает вольно и зажиточно, без крови, обид и житейской неразберихи. Свет звезд провожал его, ветер, срывающийся с крыши вагона, студил худое тело, и далекая впереди лежала дорога. И не в Сибири она кончалась, не мерены были ни ее версты, ни часы, ни годы.

Той же ночью ушел из города нищий Бабин с дурачком Терешей Рюпой. Они пробирались в заветную Лавру, к скудному, но надежному монастырскому куску — до следующей весны.

Этой ночью самовольно окончил свою жизнь, прекратил ее движение в потоке чужого и непонятного времени ресторанный баянист, бывший консисторский чиновник Витенька Гольянцев.

Разбрелись по деревням артельщики, унося память о знойном лете, дождливой осени, городских мостовых, уложенных большими, сплюснутыми вечной работой жёсткими руками. Вряд ли эта память была долгой; во всяком случае, когда они другими годами приезжали в город за утварью или по каким-либо иным крестьянским делам, то лишь отмалчивались, слушая Анкудинычев рассказ о малаховской гибели. И то — мало ли у них было своей беды!

А наутро старый Бодня, оценщик городского ломбарда, пришаркав на работу, отпер большим ключом кованую дверь и, бросившись к прилавку, заласкал, щупая чуткими пальцами, изящные, когда-то кропотливо сработанные иноземные часики, недавно снова отданные в залог красивым парнем в кепочке и кожаной куртке.

ЭПИЛОГ

Прошло пятьдесят пять лет.

И встретились два человека.

Встреча не была случайной, перед этим один искал другого — долго, настойчиво, неутомимо, пока не нашел. Родной сын Николая и Маши, войдя в зрелые, близкие к старости года, поставил себе цель — разыскать мальчишку с блеклой, бережно хранимой им фотографии, с которой, молодые, живые, глядели мать и отец.

Сын Малахова не носил его фамилии: скоро после описанных в романе событий Маша уехала из тех мест куда глаза глядят и приткнулась на жительство в рабочей слободе небольшого волжского городка. Там и родился Колька. Когда горе приглохло, Маша вышла замуж за мастерового человека. Детей у них не было, и они баловали Кольку. Но в войну погиб на фронте хозяин, а чуть погодя ушла следом сама Мария Аверьяновна: полезла за картошкой в погреб да и осталась там, в темном подвале, схватившись рукой за сердце. Прибежал из ремесленного сын, спустился в открытый погреб и закричал, заколотился о стылую землю. Горе, горе! И не было ему, рано узнавшему одиночество, с той поры покоя, особенно в долгие осенние вечера, когда свищет на улице ветер и рвет мокрое белье с веревок…