Ночная Всадница - Дочь Волдеморта

• Название: Дочь Волдеморта
• Автор: Ночная Всадница
• Жанр: Фэнтези

Пэйринг: Гермиона Грейнджер/Люциус Малфой/Новый Мужской Персонаж, Лорд Волдеморт/Беллатрикс Блэк/Джинни Уизли, Гарри Поттер, Нарцисса Малфой/Люциус Малфой/Северус Снейп, Рон Уизли, Драко Малфой, Новый Персонаж

Рейтинг: R

Жанр: General/Drama/Romance/Adventure

«…В дощатом этом балагане

Вы можете, как в мирозданье,

Пройдя все ярусы подряд,

Сойти с небес сквозь землю в ад…»

---

Я жалела Мариуса и часто втайне общалась с ним здесь, в глубине. Таскала ему всякие вкусности и развлекала, как могла. Ведь вы сами понимаете, что и близнецов, как и Бурги, воспитывала миссис Блэк, а я опять осталась не у дел.

Шли годы. Поллукс, пресытившийся мною в детстве, так никогда и не пытался полюбить свою жену. Он жил, как хотел, а я ревела и молчала, потому что самое важное — чтобы со стороны всё выглядело пристойно. Все мы, обитатели Блэквуд–мэнор, твердо усвоили это главное правило.

Дорэа выдали замуж за Чарлуса Поттера. Умер Кигнус–старший, отец моего мужа. После его смерти Кассиопея, вторая дочь миссис Блэк, переехала жить к сестре, чтобы помогать с маленьким Вальдемаром, и так уж и не вернулась в усадьбу.

Через год после смерти мистера Блэка мы выдали Бурги замуж за ее троюродного брата Ориона Блэка — Виолетта восторгалась этим союзом, как «одной из лучших своих затей».

Моя свекровь была крайне возмущена и обеспокоена распутством старшего сына. Я уже говорила, что приличия были для нее на первом месте, а уж после страшной катастрофы с Мариусом она и вовсе помешалась на них.

Тут как раз устроился брак младшего из близнецов, Альфарда, с Ансильведой Флинт — и вдруг мой муж заявил, что уезжает из усадьбы и будет жить в новом имении сына и его молодой жены — Блэквуд–мэнор должна была отойти Кигнусу.

Что могла я поделать? Как будто от меня когда‑либо что‑то зависело! Разумеется, он уехал, хотя миссис Блэк устроила страшный скандал. А когда не смогла удержать его — выставила меня виноватой во всем.

В ту ночь, когда Поллукс перенес свои вещи к сыну, была страшная гроза. Молния ударила в раскидистый зеленый дуб за окнами нашей спальни — начался пожар. В его отблесках из высоких окон Виолетта кричала на сына, а он орал на нее. Мне казалось, что они готовы вынуть палочки и убить друг друга.

Кигнуса не было, я испугалась до умопомешательства — и убежала в катакомбы, где не бывала уже много лет, с тех самых пор, как о моей дружбе с Мариусом узнали и строжайше запретили мне с ним видаться.

К моему огромнейшему удивлению, он всё еще был жив, и после того, что творилось наверху, даже этот полудикий сквиб здесь во мраке вечной ночи был мне милее и отраднее оставшихся там родственников.

Когда на следующий день я возвратилась наверх, в усадьбу, старый дуб превратился в большую черную головню, а Поллукс уехал навсегда.

Для меня, по большому счету, это не играло никакой роли. Но Виолетта думала иначе.

С того дня она превратила мою жизнь в истинный ад.

Когда Кигнуса не бывало дома, а он часто пропадал где‑то, она изводила меня обвинениями в том, что я опозорила ее семью, ее сына, что я не должна жить после того, как меня оставил муж — что каждый день такой жизни утраивает позор, который и так лег на ее несчастное семейство.

Виолетта считала, что искупить подобное бесславие я могу только самоубийством от отчаяния.

И вот настал день, когда она принесла мне этот кинжал, — Ирма кивнула на стену, где в слабоосвещенной подземной комнате висел изогнутый клинок с серебряной рукояткой. — Идеальный, как сказала она, — горько усмехнулась мертвая ведьма, — будто созданный специально для меня. Выкованный гоблинами и заколдованный мудрецами прошлого. Легко, будто в мягкое масло, войдет он в любое тело — и не причинит ни капли боли или мучений. За несколько секунд втянет в себя всю жизненную силу, и ты будто просто уснешь — но уснешь навсегда, — казалось, Ирма цитировала разученные наизусть слова свекрови. — Такая простая смерть, такая легкая, безболезненная и надежная. Я должна быть ей благодарна…

С этой песни начинался каждый мой день — и она была моей колыбельной. И вскоре уже сама я считала, что этот клинок — лучшее из возможных для меня решений. Но я не желала уходить сама с покорностью домового эльфа, — зловеще произнесла Ирма.

Мариус помог мне. Наша дружба возобновилась тогда, в ночь, когда горел большой дуб. Мариус ненавидел свою мать, заключившую его под землей.

Это он показал мне сию комнату, он помог в ночь, когда Кигнуса не было дома, затащить миссис Блэк сюда. И я убила этим кинжалом сначала ее, а уже потом себя, — блеснула глазами призрачная женщина. — Действительно не больно, и даже приятно, — усмехнулась она. — Но только дальше я не отправилась. Виолетта следовала приличиям и в смерти — она не могла оставаться неупокоенной. А мне плевать на приличия, которые — только видимость и не более того.

Мариус оттащил наши тела наверх. И вроде как считается, что мы обе добровольно покончили с собой от отчаяния. Сбылась мечта моей свекрови.

Кигнус, кажется, вскоре женился. Я не знаю — не поднималась туда. Мои дети всегда были для меня чужими, а я была чужой для них. Что делать мне там, где меня осудят, среди тех, кому я не нужна? Позорные предки, — скривилась Ирма с иронией. — Еще отнимут у меня мое прошлое, с них станется. Они всегда у меня всё отнимали — детство, детей, свободу и жизнь. Осталось только прошлое — не стоит его показывать. А тут у меня, по крайней мере, есть Мариус.

— В каком смысле? — вздрогнула Габриэль, слушавшая призрачную Ирму с напряженным вниманием.

— Разве от сквибов остаются призраки? — удивилась в свою очередь Гермиона.

— А он не призрак, — сверкнула глазами миссис Блэк. — Он просто сумасшедший полуслепой старик, который ест землю и общается с привидением. Хорошо, что сквибы видят нас, правда?..

Глава XXXV: Crimina belli[144]

Когда‑нибудь пустая темнота

Посмотрит мне в глаза и улыбнется,

И я тогда пойду за ней туда,

Где всё былое резко оборвется.

Там будут только ночь и тишина,

Ни слов, ни памяти, ни даже привидений.

И каменная твердая стена

Оставшихся от прошлого сомнений.

Новая Гермиона полюбила громкую музыку и летние ливни.

В этом году июль и август выдались особенно дождливыми. И леди Малфой долгими часами могла сидеть у окна и под оглушительную музыку смотреть, как яростные капли безжалостно лупят зелень в саду.

Странные мысли посещали ее в это время.

Именно в первую июльскую грозу Гермиона впервые подумала об этом.

Подумала вскользь, ненароком — и мысль неотвязно стала преследовать ее изо дня в день.

Мысль о том, что теперь и она может стать Черной Вдовой. Во всех смыслах этих страшных для Магической Великобритании слов.

Стать такой, как Maman. Именно потому, что теперь она тоже вдова. Опять вдова.

Надеть безликую маску и пойти убивать.

Просто так.

Гермиона смотрела на ливни и думала, что она на это способна.

Кажется, чуть ли не все кругом развлекаются таким способом. И злодеи, и герои. И чужие, и свои.

А в ее коллекции еще так мало глаз.

Выцветшие зеленые со странным, неестественным свечением — на самом деле Гермиона мечтала только об этих…

* * *

Сентябрь пополнил гимназию четырьмя с лишком десятками Легендарных Леопардов[145], ставших подопечными профессора Вэйс.

Гермиона начала преподавать окклюменцию Ужасным Всадникам Амаранты. Среди ее новых учеников сразу выделилась очень способная девочка, мисс Селвин, которая быстро полюбилась мадам Малфой, и та стала заниматься со смышленой гимназисткой дополнительно, совершенствуя ее таланты.

Моника Селвин была дочерью одного из Пожирателей Смерти, толстяка Барри, которого Гермиона видела лишь однажды в воспоминаниях Ады Афельберг. К тому же девочка приходилась племянницей Томазине Селвин, психологу Министерства магии, проводящей беседы с родителями магглорожденных волшебников — когда‑то очень давно именно тетушка Моники познакомила Гермиону с миром чародейства и волшебства.

Возможно, как раз благодаря воспоминанию о мадам Селвин Гермиона, обратив на девочку особое внимание, вызвалась шлифовать ее таланты во внерабочее время.

Моника заняла, если так можно выразиться, место окончившей в минувшем году гимназию Женевьев Пуанкари.

Но и мисс Пуанкари, как это ни странно, отнюдь не выпала из жизни Гермионы, подобно многим, даже ставшим очень близкими, студентам до нее. В середине сентября мадам Малфой сделала невероятное открытие, столкнувшись с той на пороге привратницкой Рона.

Женевьев зарделась как маков цвет, извинилась и скрылась с какой‑то невероятной поспешностью, а Рон на законное недоумение своей подруги, краснея и бледнея, признался… в начавшемся еще в конце позапрошлого учебного года романе, круто перевернувшем всю его жизнь!

Он рассказал выпучившей глаза Гермионе о том, как они разговорились с Женевьев впервые — случайно, в день, когда мадам Малфой, мучимая прóклятой книгой Парвати Патил, позабыла о вечерних дополнительных занятиях с гимназисткой, и та вместо преподавательницы легилименции нашла в ее кабинете привратника, тоже ждавшего зачем‑то Гермиону. Тогда и началась дружба, которая впредь только крепла и летом переросла в любовный роман.

Теперь пораженная Гермиона припомнила и прошлогоднюю внезапную рассеянность лучшей ученицы, начавшуюся еще в конце предшествовавшего курса, и неожиданное внимание Рона к своей внешности, и то, как часто Женевьев бывала у него в привратницкой после уроков в тот период, пока Гермиона караулила Габриэль в своем блошином обличии.