Ночная Всадница - Дочь Волдеморта

• Название: Дочь Волдеморта
• Автор: Ночная Всадница
• Жанр: Фэнтези

Пэйринг: Гермиона Грейнджер/Люциус Малфой/Новый Мужской Персонаж, Лорд Волдеморт/Беллатрикс Блэк/Джинни Уизли, Гарри Поттер, Нарцисса Малфой/Люциус Малфой/Северус Снейп, Рон Уизли, Драко Малфой, Новый Персонаж

Рейтинг: R

Жанр: General/Drama/Romance/Adventure

«…В дощатом этом балагане

Вы можете, как в мирозданье,

Пройдя все ярусы подряд,

Сойти с небес сквозь землю в ад…»

---

Белла говорила странным голосом. В нем смешались мечтательность и сила, страсть и убеждение, предвкушение и воспоминания. Это была не маниакальность убийцы, но хладнокровный азарт гурмана, истинного ценителя. Так говорят о дорогом, изысканном вине. Так умудренный опытом коллекционер описывает свои сокровища. Так воспевают произведения искусства, каждую грань красоты, каждый мазок, всякую деталь — легкую, тонкую, незаметную со стороны, недоступную простым смертным. Но затмевающую в глазах знатока всё вопиющее, напускное и поверхностное. Заставляющую дрожать от наслаждения, когда постигаешь её. Снова и снова любоваться одной ею. Когда даже не можешь передать словами всю глубину смысла, всю симфонию значений этой тончайшей черты. Черты, порой, доступной только тебе…

Гермиона слушала, словно в дурмане. Перед глазами вставали воспоминания: искаженное болью лицо старой женщины, её собственная занесенная палочка, невообразимый, нахлынувший, словно цунами, гнев…

Она своими руками истязала человека. Только из‑за нее теперь этого человека нет. Кем бы ни была Амбридж, какое право она, Гермиона, имела судить её? Чем она лучше теперь? И откуда взялось это страшное упоение чужой болью? Ужасно…

А ведь она действительно упивалась страданиями несчастной. И не боялась её глаз… Даже Беллатриса Лестрейндж поначалу хотела бежать без оглядки от глаз своих жертв, а она, Гермиона, спокойно смотрела в эти расширенные пыткой зеницы… И пусть сейчас одно воспоминание о них вселяло ужас, но тогда, тогда, когда ещё можно было остановиться, — не она ли раз за разом снова поднимала палочку и шептала проклятья? Не она ли всасывала каждую каплю чужой боли, смаковала каждую судорогу, пробивавшую тело обреченной жертвы?

Значит и она — такое же чудовище, как её родители? И она может так же хладнокровно играть чужими жизнями? То, что казалось раньше непреодолимым, невозможным для человека — оказалось так легко, так просто совершить. Будто сама природа подтолкнула её на это зверство.

И не сожгла ли Гермиона этой расправой последний ветхий мост назад?

Но если так — почему же так мерзко, так пусто и темно на душе? Почему перед глазами неотвязно стоит искаженная мукой гримаса обреченной? И эти глаза — преисполненные болью омуты, первые в её коллекции…

Из‑за приоткрытой двери соседней комнаты раздался странный скрежет и шорох крыльев. Белла, задумчиво смотревшая куда‑то вдаль невидящим взглядом, досадливо обернулась.

— Да, — рассеянно обронила она. — К тебе тут прилетел совенок.

Взмахом палочки женщина открыла дверь шире. Гермиона заметила на подоконнике высокого окна подскакивающего от нетерпения, взъерошенного и возбужденного Сычика Рональда Уизли.

Заметив девушку, совенок вскинулся и, взмахнув своими крошечными крыльями, полетел к ней. Опустившись на спинку дивана, миниатюрный почтальон протянул правую лапку с привязанным конвертом. Послание было больше него раза в полтора.

Гермиона отвязала письмо и быстро пробежала пергамент глазами.

— Это от Рона Уизли, — странным голосом сообщила она. Внутри шевельнулось что‑то тяжелое, неприятное… Давящее и удушливое чувство вины. — Рон зовет меня на свадьбу своего брата, — Гермиона сжала исписанный пергамент с болью и внезапным острым отвращением к самой себе. Она больше не имела права даже думать о своих друзьях. — Должна ли я написать ему отказ или просто забыть об этом? — вслух спросила девушка.

— Ты должна поехать туда, — невозмутимым голосом ответила Беллатриса. — И не забудь отослать подарок ко дню рождения Гарри Поттера.

— Зачем?! — вытаращила глаза Гермиона. После того, что она сегодня совершила, казалось диким даже думать о возвращении. — Разве не все мосты сожжены?

— Только если ты сама подожжешь их, — пожала плечами Белла. — Но к чему? Неужели тебе не хочется поиграть в том мире, который вдруг раскинулся под твоими ногами? Это очень увлекательно. Кроме того, tu peux faire le pont à ton Papá, Cadmine[12]… Но всему свое время, — она бросила взгляд на часы. — Прости, сейчас я вынуждена покинуть тебя — у меня ответственное, так сказать, задание.

— Куда ты? — рассеянно спросила Гермиона, сжимая в руках письмо и конверт.

— В Азкабан. Но что с твоим лицом, девочка? — Беллатриса присела рядом с ней. — Непроницаемость. Холод. Любые эмоции — внутри, под маской. Для других — всегда статуя. Тот, за кем я сегодня ухожу, сможет дать тебе в этом несколько весьма полезных уроков.

— Что?

— Глупенькая. Ну не сдаваться же я иду, в самом‑то деле! Готовься, Кадмина, сегодня небольшой праздник — в честь возвращения хозяина этого поместья домой.

* * *

Но праздника в ту ночь так и не получилось. Беллатриса вернулась с победой, и всё было бы хорошо, но Люциус Малфой плохо перенес долгий год Азкабана. Его лихорадило, он был слаб, требовал ухода. И, несмотря на ухмылку Волдеморта, Гермиона взялась помогать Нарциссе с этим. Сейчас ей было просто необходимо чем‑то отвлечься, как‑то занять свою голову, чтобы не думать, не оставаться наедине с ужасающими, давящими воспоминаниями.

Уход за больным стал для Гермионы спасательным кругом в той пучине, куда девушка ухнула в подземельях старинного поместья.

Недостатка в хороших зельях в этом доме не было, зато были другие проблемы. Аристократка Нарцисса не привыкла быть сиделкой, как и её спесивый сынок, Беллатриса не собиралась этим заниматься, домовых эльфов не переваривал сам мистер Малфой.

Звать же кого‑то или нанимать сиделку бежавшему заключенному Азкабана было бы просто смешно. На несколько минут воображение Гермионы услужливо нарисовало Темного Лорда у постели больного с маггловским градусником в одной руке и чашкой куриного бульона в другой. Девушке стало так весело, что пришлось искать темный уголок, чтобы озабоченные ситуацией родственники не посчитали её сумасшедшей.

По сути ничего сложного в уходе за больным не было — но уже через два дня Нарцисса превратилась в привидение с огромными синяками под глазами. Именно тогда Гермиона выдвинула свою кандидатуру в постоянные сиделки.

Первое время после расправы над Амбридж она боялась оставаться одна, раз за разом прокручивая в голове ужасающие воспоминания. Они накатывали то и дело, приливами: нет–нет, да и покроется холодным липким потом спина, глаза застелет туман, и в голове застучит тяжелым молотом: убийца, чудовище.

Гермиона не могла понять. Если это зверское упоение чужой болью — наследственность, то почему же она не проявлялась в ней и раньше? Ведь никогда не замечала за собой таких кошмарных устремлений… Влияние окружения? Да, её взгляды на многие вещи пошатнулись, и нельзя было не признать, что Волдеморт пугающе прав во многих своих суждениях. Но бессмысленные жестокие убийства оставались далеко за гранью понимания и оправдания! Должны были там оставаться. Вот только память неотвязно поднимала со дна эти полные муки глаза и это страшное, звериное упоение.

Первые две ночи Гермиона спала без снов. Эльфиха Джуня жалела её и сочувствовала, пыталась успокоить и примирить с действительностью всеми способами, на какие только была способна. Она же (сама или по указанию Волдеморта — Гермиона не знала) поила девушку на ночь безвкусной сиреневой жидкостью, от которой та очень быстро засыпала и не видела сновидений.

Джуня носилась с ней, как с заболевшим капризным ребенком: взбивала подушки, подтыкала одеяла, таскала бесконечные подносы с травяными чаями и заманчивыми яствами; выманивала в огромный парк, где, гуляя с ней в тени многочисленных густых тисов, рассказывала истории о жизни своих господ: в основном вспоминая детство сестер Блэк, Друэллы Розье и Марии Берестенёвой. Домовиха щебетала о беззаботной и счастливой поре каждой из своих любимых хозяек, и истории о быте волшебников, такие простые и домашние, так непохожие на все описания, читанные ранее Гермионой в библиотечных книгах, увлекали девушку и уводили от пугающих, неотвязных размышлений о самой себе.

Все попытки облегчить затрачиваемые на нее труды домовихи разбивались об искреннюю обиду последней на то, что «госпожа не хочет помощи старой Джуни». Эльфиха так искренне и естественно трудилась для своих хозяев, что Гермиона на её примере наконец‑то со всей отчетливостью поняла всю бессмысленность созданной ею некогда ГАВНЭ и всей идеи борьбы за «права» домовых эльфов. Просто она никогда не жила в одном доме с эльфом–домовиком. Школьные эльфы не попадались на глаза — а когда попадались, Гермиона предпочитала делать вид, что не замечает их подобострастного раболепия. Но правда заключалась в том, что некогда пытался вдолбить в её голову Рон — им нравилось жить в рабстве. Они не могли иначе. Они преданно любили своих господ и умирали от тоски, если теряли их…

Иногда Гермионе казалось, что Джуня следит за ней. Когда эльфихи не было рядом, девушка могла пойти куда угодно и заниматься, чем хотела — но стоило ей снова замереть где‑то от волны нахлынувших мыслей, стоило её взгляду остекленеть привычной теперь туманной поволокой — и из ниоткуда неизменно появлялась вислоухая старая домовиха с корзиной изумительных пирожков по затейливому эльфийскому рецепту или очередной историей о том, как за маленькой Мари увязался в роще и чуть было не сожрал там одряхлевший и плешивый старый подгребин[13].