Леонид Семаго - Гнездо над крыльцом

• Название: Гнездо над крыльцом
• Автор: Леонид Семаго
• Издательство: Издательство Воронежского университета
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1989

---

Когда аист собирал на сельской улице ветошь для гнезда, колхозные шоферы останавливали у енинского дома машины, сигналили и просили: «Мартыныч, прогони своего долговязого с дороги!». За одно лето птичья семья приобрела популярность: о ней написали в газетах, ее сняли для телевидения. За аистами было легко и интересно наблюдать. Доброжелательность взрослых передалась и детворе. На следующую весну аистов встречали, как своих. Ждали, что с ними прилетят и другие, и на высоких деревьях соорудили помосты для гнезд.

Аисты вернулись, подмостили гнездо, но только самка начала греть яйца, случилась беда: погиб ее кормилец. Утром он улетел на обмелевшие усманские разливы за лягушками, а возвращался с ношей, когда над полями разыгрался степной ветер. И едва длиннокрылая птица, гася скорость, пошла в красивом вираже на посадку, неожиданным порывом ее, словно лист бумаги, бросило на переплетение проводов у трансформаторной будки. Мгновенное касание оголенных проводов с пустяковым, бытовым напряжением убило аиста.

Гибель аиста видели игравшие неподалеку дети. Ребята постарше, убиравшие улицу перед школой, хотели сразу похоронить птицу и уже начали копать яму рядом с церковной стеной. Но младшие, оставив игру, подняли тревогу. Жизнь, как им казалось, еще не покинула тело аиста. Кто-то попытался сделать ему искусственное дыхание, как делают его пораженному током человеку. Кто-то позвонил от Ениных в участковую больницу, и там дежурные врачи, поняв, что речь идет о спасении аиста, приготовили все для реанимации. Кто-то, собравшись ехать в Воронеж, высадил пассажиров с заднего сидения «Жигулей», положил на него аиста и помчал на другой конец села. Вслед за машиной, не разбирая, где сухо, где лужи, припустила гурьба ребятишек. И когда безжизненному уже аисту сделали несколько уколов, применили дефибрилляцию сердца, к больнице подбежали первые с полувысохшими слезами на щеках. На вопрос одного из больных, зачем прибежали, они ответили: «Мы кровь сдавать аисту. Аиста током убило».

Никто из этих пацанов не знал, как делать искусственное дыхание птицам, но делали. Никто не знал, что кровь человека годна для спасения только человеческой жизни, не знал, как берут донорскую кровь, но отдали бы ее и были потом счастливы и горды, если бы это вернуло птице жизнь.

Лично у меня гибель аиста вызвала не больше, чем простое сожаление. Немало крупных птиц, еще более редких, интересных и особо охраняемых гибнет на токонесущих проводах. Меня потрясло другое: вместо обычного любопытства у детей было одно общее желание — как угодно, но спасти аиста. Маленькие трагедии в природе именно детьми переживаются острее. И чем душа моложе, тем острота переживания сильнее. Старшеклассники, хотя потом и пытались помочь овдовевшей аистихе, сразу поступили как могильщики, пацаны — как спасатели. Вот оно то, чего многим не хватает для доброго отношения к природе, — способности делать для другого больше, чем для себя. Без всякого понуждения со стороны проявилось высоконравственное стремление детских сердец. Можно быть уверенным, что если кто из них и возьмет в руки ружье, то станет охотником, а не алчным дичекрадом. Жизнь уже сделала им испытание на доброту.

У этой истории счастливый конец. Самку на гнезде кормить было некому. Те же дети, наловив для нее лягушек, не могли забросить их на двадцатиметровую высоту. Но на третий день изголодавшуюся наседку уже кормил живший где-то неподалеку холостой аист, который составил ей пару. Это быстро сгладило печаль утраты и у взрослых, и у детей, но до сих пор помнят в Рыкани то происшествие в солнечный весенний день, и под общим покровительством живут там белые аисты.

Сова афины

Многокилометровые улицы степных сел и в прежние времена, когда жизнь в них ключом била, в летний полдень поражали своей безлюдностью. А потом и вовсе пустовато стало, особенно в глубинке. Нежилых домов, неухоженных, дичающих садов в них сколько угодно. Ветшают дома, сады не дают урожая, и лишь на спелую вишню еще находятся потребители — отъевшиеся на вольных кормах скворцы.

Занимаясь летним учетом сурков-байбаков, заехали мы в один хуторок, где из пятнадцати-шестнадцати сохранившихся домов жилыми были два крайних. Остановились возле чистого колодца и разбрелись кто куда. Я, чтобы записать впечатления о дорожных встречах, устроился в тени небольшой ветлы, в сизоватой листве которой тараторила скворчиная стая. Окончив писать, я от нечего делать стал подсчитывать, сколько их над моей головой. Скворцы то и дело в одиночку и скопом, но не все вместе слетали на вишневые деревья у забора, так что с точным подсчетом ничего не получалось.

Внезапно, оборвав спокойный гомон, скворчиная ватага сорвалась с деревьев и помчалась на другую сторону широкой улицы, но тут же, едва не долетев до крытого соломой сарая, раздраженно вереща, возвратилась обратно. Ни у сарая, ни на нем никого не было.

Я заинтересовался атаками скворцов на неизвестного противника только после третьего раза. Было ясно, что стая, как по команде, на кого-то нападала, а не спасалась бегством, потому что все от сарая летели обратно, на мою сторону. Их врагом не были ни собака, ни кошка, которых, наверное, вообще на хуторе не водилось. Идти к сараю было лень: жарко. А пока доставал бинокль и на несколько секунд отвел взгляд, скворцы совершили еще одну вылазку, и снова — впустую. Пока я разглядывал прогнувшуюся соломенную кровлю и щелястые, из толстых жердей, стены сарая, скворцы успокоились, и ничего подозрительного в поле зрения бинокля не попало.

Солнце, удлиняя тени, заглянуло краешком под ветлу, когда скворцы подхватились куда-то, закончив вишневый пир. Но что-то вроде дозора из нескольких птиц осталось на дереве. Этой группой они и метнулись через улицу в пятый раз. Но прежде чем они пролетели половину расстояния, с земли под соломенный навес вспорхнула ширококрылая и короткохвостая птица, цветом похожая на пересохшую глиняную обмазку. Сыч, домовый сыч! Он охотился на каких-то жуков, высматривая их из-под крыши, и успевал схватить и спрятаться снова, пока скворцы летели через улицу. Около сарая не было ни деревца, и там караулить своего врага (сыч пусть маленькая, но все-таки сова) им было не с руки.

Затеял эту охоту средь бела дня сыч вовсе не для того, чтобы подразнить скворцов. На озорство его действия были не похожи. Он ловил жуков то ли для себя, то ли для проголодавшихся сычат, которым по времени как будто пора было охотиться самим. Но, наверное, родители не хотели подвергать их преждевременному риску и до наступления темноты из сарая не выпускали. Взрослым сычам охотиться при ярком солнце привычно, особенно там, где нет докучливых соседей. И когда к речным камышам улетели последние скворцы, сыч вылетел и уселся на столб спиной к солнцу. Не хуже других сов ночью и не хуже всех дневных птиц при солнце видит он самую мелкую и бесшумную добычу, потому и ловит ее, когда хочет.

Домового сыча издавна знали повсюду, и за ним долго держалось имя мифической птицы Сирина, существа с птичьим телом и женской головой. Хотя тут, видимо, произошла какая-то путаница: по внешности на никем не виданного Сирина должна походить совсем другая сова, ястребиная. В облике домового сыча больше явно «мужских» черт. Светлые, сходящиеся у клюва брови, большие желтые глаза под ними, короткая и окладистая «бородка», необыкновенно ясный, без надменности взгляд — все это вместе взятое придает сычу вид мудреца.

Богатое воображение сделало домового сыча символом мудрости: не какая-то сова вообще, а именно домовый сыч стал совой Афины Паллады и Минервы. Забыты культы и греческой, и римской богинь, но почтительное отношение к их птице в тех странах осталось. А в научном названии сыча осталось имя Афина.

Есть в поведении домового сыча одна особенность, которая порой придает ему вид чудака с клоунскими ужимками. При встрече с человеком (и не только с человеком), не имея возможности или не желая обращаться в бегство, птица начинает делать странные полуприседания-полупоклоны, не отводя свой неподвижный взгляд от глаз того, кто стоит перед ним. Иные поклоны так глубоки, что широколобая голова оказывается у него между ног. Встретившегося с ним впервые это может привести в некоторое замешательство: будто и не страшно, да как знать, что у него на уме. То ли пугает, то ли сам боится. Но перо не ерошит, клювом не щелкает, крылья не разворачивает и не шипит, а как бы гипнотизирует, внушая страх движениями и взглядом.

Семейная привязанность и постоянство сычиных пар не стали поводом для пословицы только потому, что нашлись более видные и «благородные» птицы, но его верность месту подмечена давно. Самец и самка неразлучны, пока живы, и гнездятся в одном и том же убежище годами. И не только гнездятся, а, как настоящие домоседы, живут в нем. Удобное дупло в стволе старой липы на городском бульваре или аллее парка, трещина или нора в меловом береговом обрыве, пустоты в кладке кирпичных стен или в железобетонных плитах и просто широкие, несквозные щели служат им жильем. В одном из старых амбаров в Каменной степи был глубокий вентиляционный ход, который занимало, сменяя друг друга, несколько поколений сычей более тридцати лет. Когда обветшавший амбар стали перестраивать, птицы выбрали укромное местечко на чердаке соседнего дома, изгнав из него голубиную пару.