Борис Григорьев - Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке

• Название: Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке
• Автор: Борис Григорьев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03248-4

В этой книге, охватывающей период расцвета дипломатии Российской империи (XIX век и начало XX века), автор, привлекая богатый архивный материал, показывает практически все сферы дипломатической деятельности, благодаря чему читатель может прикоснуться к повседневной жизни чиновников консульств, миссий и посольств, побывать на дипломатических приёмах и переговорах, познакомиться с основными понятиями этой увлекательной сферы деятельности.

---

«Печальное заблуждение! — пишет С. С. Татищев. — Дело было ещё далеко от конца и вполне закончилось лишь шесть лет спустя вместе с Июльской монархией[126]».

Гизо рекомендовал Перье быть холодным к тем, кто проявлял холод в отношениях к нему, чуждаться тех русских, которые сторонились его; советовал почаще оставаться в семейном кругу и в здании посольства, частице Франции, но это мало помогало бедному французу. Он чувствовал себя обложенным со всех сторон волком и только ждал, когда егеря дадут команду борзым разорвать его в клочья.

На балу в Зимнем дворце Николай I, проходя мимо Перье, поинтересовался:

— Как поживаете вы с тех пор, как мы не видались с вами? Лучше, не правда ли?

Императрица Александра Фёдоровна спросила, когда же вернётся из Парижа барон Барант.

Перье казалось, что императорская чета просто издевается над ним. В официальном письме Гизо он написал, что, возможно, русский двор желает вернуть Палена в Париж, как только в Петербург вернётся Барант. Гизо обрадовался, но проинструктировал Перье, чтобы он говорил всюду и каждому, что Барант вернётся к месту службы лишь тогда, когда это сделает Пален. Нужно было сохранять вид и достоинство.

Прошло полгода, но всё оставалось по-прежнему. Только Николай I высказался в том смысле, что при данных обстоятельствах Пален в Париж не вернётся. Перье попросил отозвать себя, и Гизо был вынужден пойти ему навстречу. Временным поверенным остался второй секретарь барон д'Андре. 1/13 июля 1842 года в дорожной катастрофе погиб наследник французского престола герцог Орлеанский, но и этот трагический случай, позволивший обоим дворам на какое-то время позабыть протокольную распрю, не разрешил противоречия. Имела место также откровенная беседа Гизо с Киселёвым, но и она не помогла.

Всё это привело к печальным политическим последствиям: Франция стала сближаться с Англией, а это послужило зародышем антирусского союза последующих правительств этих стран и закончилось неудачной для нас Крымской войной. Конечно, отзыв посла Палена и последующие события не были истинной причиной русско-французского охлаждения, в этом были виноваты предубеждения Николая I в отношении Луи Филиппа, но протокольные мелочи послужили тем неблагоприятным фоном, на котором и произошёл политический разрыв между Петербургом и Парижем.

Большим мастером по части протокола славился княжеский двор в Карлсруэ, который довёл протокольные церемонии до степеней искусства, в то время как дармштадтский двор в этом отношении являл собой полную ему противоположность. На завтрак к семье великого герцога в Карлсруэ надо было являться во фраке с чёрным галстуком. Второй секретарь посольства Англии Джордж Бьюкенен вспоминает, как на 70-летнем юбилее великого герцога ему пришлось провести с восьми часов утра до семи часов вечера в голубом мундире с жёлтыми пуговицами. Но больше всего утомляли бесконечные приёмы после обеда во дворце, когда приходилось стоять на ногах по два-три часа, пока великий герцог с супругой обходил гостей. Даже в своих комнатах дипломатов не оставляли в покое. Каждого мог разбудить лакей герцога или герцогини и с улыбкой на лице сообщить «приятную весть» о том, что великая герцогиня распорядилась в 10 часов утра, чтобы дипломат сопровождал её при посещении с благотворительными целями какой-нибудь больницы. «Нигде не было такой скуки, как в Карлсруэ», — пишет англичанин в своих мемуарах.

В период, когда в международном общении отсутствовали универсальные правила протокола, применялись правила по месту аккредитации дипломата. Естественно, дело часто доходило до курьёзов и даже крупных недоразумений, особенно в отношениях между «цивилизованной» Европой и «варварским» Востоком.

Например, персы требовали от иностранных послов, чтобы они во время аудиенции у шаха снимали сапоги и натягивали на ноги длинные красные чулки, а сверх них — надевали калоши. Это требование было официально снято лишь после Туркманчайского мирного договора, но когда генерал А. П. Ермолов в апреле 1817 года приехал в Персию со своим посольством, ему пришлось столкнуться с этой унизительной и стеснительной во всех отношениях процедурой.

Послы Франции и Англии, заискивая перед Фетх-Али-шахом и его наследником Аббас-Мирзой, беспрекословно подчинились протокольным требованиям местного двора, но только не гордый Ермолов, «не приехавший ни с чувствами Наполеонова шпиона, ни с прибыточными расчётами купеческой нации». Надевать красные чулки он наотрез отказался. Не пожелал он выполнить ещё одно требование персов — оставлять свою свиту в прихожей, когда шёл на аудиенцию к Аббас-Мирзе в Тавризе. Аббас-Мирза был вынужден пойти на компромисс, но зато он принял русского посла не в зале, а во дворе перед своим домом. Перс тоже решил «насолить» Ермолову: двор не был застелен коврами, не терпящими прикосновения сапогов чужеземца, а сам наследник стоял на голом каменном помосте, у самого окна, под портретом своего родителя.

Аудиенция была назначена в полдень. От дома, занимаемого русским посольством, до дворца Аббас-Мирзы выстроены войска. Ермолов восседал на лошади, подаренной наследником престола, которая, по его ироничному выражению, «без уважения смотрела на воинов и, беспрерывно толкая их, заставляла опасаться, что он приедет во дворец по трупам половины ополчения персидской монархии».

Въехали в большой двор. Алексей Петрович и вся свита спешились и прошли в другой меньший двор.

Потом их повели по узким проходам, вдоль которых за деревянными решётками сидела челядь Аббас-Мирзы, на третий двор с бассейнами. В противоположном углу двора генерал увидел палаточный навес, а под ним — стоявшего Аббас-Мирзу Он сразу разгадал смысл ответного хода наследника и решил ему ответить дерзостью. Ермолов сделал вид, что не видит принца, и громко обратился к сопровождавшему его мехмендарю[127]:

— Где же Его Высочество?

Мехмендарь показал на навес, и только тогда Ермолов театрально снял шляпу. Свита последовала его примеру Аббас-Мирза сделал три шага вперёд и протянул послу руку. Ермолов поприветствовал принца и вручил ему высочайшую грамоту. Перс положил её на пристенок. Аудиенция состоялась.

И после этого персы не прекратили попыток навязать русским свой обычай. На следующий день Ермолова пригласили на учения персидской армии, и там Аббас-Мирза решил повторить попытку отделить свиту от посла. Он предложил генералу пройти в его шатёр и выпить чаю, а свите — остаться в соседней палатке. Но Ермолов был начеку и не поддался на эту уловку. Он ответил, что останется вместе со своими людьми, а от чая вежливо отказался, объяснив, что в России в это время чай не пьют.

Отъезжая от двора наследника в Тегеран, Ермолов не стал напрашиваться к нему на прощальную аудиенцию, поскольку полагал, что встреча с ним во дворе не носила характер официальной. Отъехав от двора Аббас-Мирзы, Ермолов отправил к нему советника Соколова с уведомлением: если персы и в Тегеране будут настаивать на том, чтобы он предстал перед падишахом в красных чулках, то немедленно уедет в Россию. И добавил, что теперь будет ожидать ответа от двора: продолжать ли ему путь в Тегеран или возвращаться домой. Во дворе Аббас-Мирзы поднялась суматоха, стали искать Ермолова, но его и след простыл.

Таким образом, Ермолов последнее «протокольное» слово оставил за собой. Трудно сказать, нужно ли послам во всех случаях вести себя так ригористически, как вёл себя по отношению к персам русский генерал и посол. Нам кажется, что в данном случае все поступки русского посла были оправданы. В ситуации, когда персы намеренно пытались показать своё превосходство над русскими и даже унизить их, его поведение было абсолютно адекватным.

Фетх-Али-шах принял Ермолова не в Тегеране, а в своей летней — палаточной — столице Султаниэ. Для русского посольства поставили палатки в тысяче шагах от шатра шаха. Шествие русского посольства открыли музыканты, игравшие бравурные марши, за ним шли гренадеры под командованием графа Самойлова, потом — двенадцать официантов, одетых в богатые ливреи, двое конных ездовых Коллегии иностранных дел и, наконец, сам посол на прекрасном жеребце в сопровождении важного вельможи Махмуд-хана и двух его советников. Далее следовали член посольства Худобашев, врач Мазарович (будущий посланник в Персии), адъютанты, свитские офицеры, кузен посла полковник Ермолов, Машков, князь Джанхатов с узденями, линейные и донские казаки.

Когда приблизились к палатке главного шахского телохранителя, процессия остановилась. Некоторое время спустя дали знать, что шах ждёт посла. Шах восседал в своём шатре на троне, устроенном на кирпичном постаменте, покрытом коврами. Подножие трона было украшено изображением отдыхающего льва. По правую сторону трона лежали обтянутые малиновым бархатом и унизанные жемчугом мутаки — подушки. На голове Фетх-Али-шаха была кеянидская[128]корона, сзади и справа от шаха стояли четырнадцать его сыновей, чиновник с блюдом и малой шахской короной, по левую сторону — четыре гулям-нишхидмета (стражника) с шахскими регалиями: щит, сабля, скипетр и государственная печать.