Александр Дюма - Графиня Де Шарни

• Название: Графиня Де Шарни
• Автор: Александр Дюма
• Жанр: Историческая проза

"Графиня де Шарни" — заключительная часть тетралогии, в которую также вошли романы "Джузеппе Бальзамо", "Ожерелье королевы", "Анж Питу".

Действие романа разворачивается на фоне знаменательных исторических событий французской революции и краха династии Бурбонов.

---

— Но вы же знаете, господин Жильбер, что господин де Мирабо не может принадлежать мне, потому что он состоит на службе у герцога Орлеанского.

— Ах, государь, с тех пор, как герцог находится в изгнании, у господина де Мирабо нет хозяина.

— Каким образом, по вашему мнению, я могу довериться человеку, который торгует собой?

— Купив его… Неужели вы не можете дать ему больше других?

— Этот ненасытный человек потребует миллион!

— Если Мирабо продастся за миллион, государь, то он его и отработает. Вы думаете, он стоит меньше, чем господин или госпожа де Полиньяк?

— Господин Жильбер!..

— Если король лишает меня слова, я умолкаю, — с поклоном отвечал Жильбер.

— Нет, нет, продолжайте.

— Я все сказал, государь.

— Тогда давайте обсудим сказанное.

— С удовольствием! Я знаю моего Мирабо как свои пять пальцев.

— Так вы — его друг!

— К сожалению, я не имею такой чести; кстати, у господина де Мирабо — только один друг, общий с ее величеством.

— Да, знаю: граф де Ламарк. Дня не проходит, чтобы мы его в этом не упрекнули.

— Вашему величеству следовало бы, напротив, защищать его и ни в коем случае с ним не ссориться.

— А какой вес в общественном мнении может иметь дворянчик вроде Рикети де Мирабо?

— Прежде всего, государь, позвольте вам заметить, что господин де Мирабо — не дворянчик, а дворянин. Во Франции не так уж много дворян, ведущих свою родословную с одиннадцатого века, потому что наши короли, желая окружить себя несколькими лишними людьми, имели снисходительность потребовать от тех, кому они оказывают честь, позволяя им сесть в свою карету, доказательство их дворянства лишь с тысяча трехсот девяносто девятого года. Нет, государь, он — не дворянчик, ведь его предок — Аригетти Флорентийский; в результате поражения партии гибеллинов он осел в Провансе, Он не может быть дворянчиком, потому что среди его предков был марсельский коммерсант, — вы ведь знаете, государь, что марсельская знать так же, как и венецианская, имеет привилегию не нарушать закона чести, занимаясь коммерцией.

— Развратник! — перебил его король. — По слухам, это мясник, мот!

— Ах, государь, нужно принимать людей такими, какими их создала природа; Мирабо всегда бывали в молодости шумными и необузданными; однако с годами они остепеняются. В молодости они, к несчастью, действительно именно такие, как вы сказали, ваше величество; но как только они обзаводятся семьями, они становятся властными, высокомерными, но и строгими. Король, который не желает их знать, был бы неблагодарным королем, ибо они поставили в сухопутную армию бесстрашных солдат, а во флот — искусных моряков. Я твердо знаю, что с их провинциальным мировоззрением, совершенно не приемлющим централизации, в их полуфеодальной-полуреспубликанской оппозиции они пренебрегали с высоты своих башен властью министров, а иногда и властью королей; я знаю, что они не однажды бросали в Дюрансу налоговых инспекторов, покушавшихся на их земли; мне известно, что они с одинаковым небрежением и даже с презрением относились к придворным и к приказчикам, а откупщик был для них то же, что писатель; они уважали только две вещи в мире: шпагу и плуг; один, как мне известно, написал, что «раболепствовать так же свойственно бледным и бездушным придворным, как свойственно уткам копаться в грязи». Однако все это, государь, ни в коей мере не свидетельствует о том, что он — дворянчик, скорее — наоборот: это показатель высшей морали и уж наверное — дворянского благородства.

— Ну, ну, господин Жильбер, — с досадой проговорил король, будучи уверен в том, что он лучше, чем кто бы то ни было, знает, кто в его королевстве заслуживает уважения, — вы сказали, что знаете ваших Мирабо как свои пять пальцев. Я их не знаю совсем, и потому прошу вас продолжать ваш рассказ. Прежде чем воспользоваться услугами каких-либо людей, недурно узнать, что они собой представляют.

— Да, государь, — подхватил Жильбер, задетый за живое едва уловимой насмешливостью, с какой король произнес эти слова, — я скажу вашему величеству так: в тот день, когда господин де Лафайет открывал на площади Побед статую Виктории вместе с символическими изображениями четырех наций, именно один из Мирабо — Брюно де Рикети, проезжая вместе со своим полком — гвардейским полком, государь, — по Новому мосту, остановился сам и приказал остановиться всему полку перед статуей Генриха Четвертого; он снял шляпу со словами: «Друзья мои! Поклонимся ему, ибо он один стоит многих других!» Другой Мирабо, Франсуа де Рикети, в возрасте семнадцати лет возвращается с Мальты, видит, что его мать, Анна де Понтев, в трауре, и спрашивает о причине траура, потому что его отец умер десятью годами раньше. «Меня оскорбили, — отвечает мать. — Кто, матушка? — Шевалье де Гриак. — И вы за себя не отомстили? — спрашивает Франсуа, хорошо знавший свою мать. — Я бы рада была это сделать! Однажды я застала его одного; я приставила ему к виску заряженный пистолет и сказала: „Если бы я была одна, я бы снесла тебе башку, как ты понимаешь, но у меня есть сын, и он сумеет более достойно отомстить за меня!“ — Вы правильно поступили, матушка!» — отвечает юноша. Не успев прийти в себя после возвращения, он немедленно надевает шляпу, берет шпагу, отправляется на поиски шевалье де Гриака, забияки и бретера, вызывает его, запирается с ним в саду, бросает ключи через стену и убивает его. Еще один Мирабо, маркиз Жан-Антуан, был шести футов росту, красив, как Антиной, могуч, словно Милон; однако его бабка говаривала на своем провансальском наречии: «Разве теперь есть мужчины? Вы — жалкое подобие настоящего мужчины!» Будучи воспитан этой бой-бабой, он, как сказал потом его внук, почувствовал вкус к невозможному; став в восемнадцать лет мушкетером, закалившись в огне, он любил опасность так страстно, как иные любят наслаждения; он возглавлял легион головорезов, столь же неистовых и неугомонных, как он сам; когда они проходили мимо, другие солдаты говорили им вслед: «Видел вон тех, с красными обшлагами? Это солдаты Мирабо, легион дьяволов под предводительством самого Сатаны». Но они напрасно называли так командира, потому что это был весьма набожный господин, столь набожный, что однажды, когда в его лесах вспыхнул огонь, он, вместо того, чтобы приказать погасить пламя обычными способами, приказал отнести туда святые дары, и огонь погас. Справедливости ради стоит прибавить, что его набожность была сродни благочестию феодального барона, и капитан не прочь бывал порой выручить верующего из беды, как это случилось однажды: дезертиры, которых он собирался расстрелять, укрылись в церкви одного итальянского монастыря. Он приказал своим людям взломать двери. Они хотели было выполнить приказ, как вдруг двери распахнулись, и на пороге появился аббат, in pontificalibus[10], со святыми дарами в руках…

— Что же было дальше? — спросил Людовик XVI, захваченный красочным и остроумным рассказом.

— Он на мгновение задумался, потому что положение было не из легких. Потом его словно внезапно осенило:

«Вот что, дорогой мой! — сказал он, обращаясь к адъютанту. — Прикажите позвать сюда полкового священника и пусть он заберет тело Христово из рук этого чудака». Полковой священник так и сделал, государь, ну, разумеется, все чин-чиком; его, конечно, поддержали эти дьяволы с красными обшлагами да еще с мушкетами!

— А я помню этого маркиза Антуана, — заметил Людовик XVI. — Не он ли в ответ генерал-лейтенанту Шамилару, пообещавшему после того, как маркиз отличился в каком-то деле, замолвить за него словечко Шамилару-министру, сказал: «Сударь! Вашему брату очень повезло, что у него есть вы, потому что, не будь вас, он был бы самым глупым человеком во всем королевстве»?

— Да, государь; вот почему, когда маркиза представили к очередному званию, министр Шамилар не поддержал это предложение.

— Ну и как же умер этот герой, напоминающий мне Конде? — со смехом спросил король.

— Государь! Кто красиво жил, тот и умирает красиво! — с важным видом заметил Жильбер. — Получив в битве при Кассано приказ защищать мост, подвергавшийся атакам имперских войск, этот великан приказал солдатам лечь, а сам остался стоять под градом вражеских пуль; он стоял не шелохнувшись, словно врос в землю. Одна пуля угодила ему в правое плечо; однако, как вы понимаете, государи, это было для него сущей безделицей. Он взял носовой платок, подвязал правую руку и схватил в левую руку топор, привычное свое оружие, так как он с презрением относился к сабле и шпаге, полагая, что они наносят слишком слабые удары. Не успел он это сделать, как вторая пуля попала ему в шею. На сей раз дело было посерьезнее. Однако, несмотря на страшную рану, колосс некоторое время еще держался на ногах; потом, захлебнувшись кровью, рухнул, как подкошенный. Увидев, что произошло, упавшие духом солдаты бегут, с потерей командира полк лишился души, а Мирабо остался лежать на мосту, по которому прошла вся армия принца Евгения.