Рамон Фолк-и-Камараза - Зеркальная комната

• Название: Зеркальная комната
• Автор: Рамон Фолк-и-Камараза
• Издательство: Радуга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989
• ISBN: 5-05-002402-1

Роман вводит читателя в сложный внутренний мир человека, вернувшегося на родину после долгого отсутствия и переоценивающего пройденный жизненный путь с тем, чтобы обрести устойчивые ориентиры для своего творчества. Книга отмечена ведущей литературной премией Каталонии «Рамон Льюль».

---

Подумав, что слишком обленился, я решил сесть за машинку, написал первое письмо домой: чувствую себя преотлично, жизнью доволен, книгу еще не начал, но, ей-богу, начну завтра же, да, как только приехал, первым делом положил в чемодан кассету, оставленную Эулалией в прошлый приезд (в Женеве она мне все уши про нее прожужжала).

Написав письмо, я тут же поднялся в комнату Эулалии, нашел кассету и положил в чемодан, чтобы снять грех с души.

Письмо можно опустить завтра, марки есть в ящике письменного стола. И, пока не поздно, надо позвонить в приход и спросить, когда начинается первая месса (на нее ходит мало народу); должно быть, в восемь, если новый священник не изменил прежние порядки, а если изменил, можно пройти лесом к церкви в Арпелья — там меня никто не знает, и не придется выслушивать от каждого встречного: «Ба, вы здесь? Какими судьбами?»

Ну вот, закончив письмо, не удержался и напечатал эти несколько строк, не имеющих никакого отношения к книге. Просто хотелось писать, но теперь довольно, потому что хочется есть. Попытаемся заглушить голод остатками сардин и чечевицы, а может, еще и пакетным супом — надо же щадить желудок. Но уж завтра, обязательно позвоню в лавку Жауме, пусть принесут мне мясо, а главное — хлеба, чтобы поджарить его на огне, а не на электротостере, штампующем все эти cracottes, toastines и прочий суррогат, что нам теперь подсовывают на каждом шагу.

Итак, завтра я приступаю. Приступаю к книге, разумеется. Если работа пойдет как задумано, пожалуй, можно одновременно продолжать этот дневник, впрочем, зачем он мне? Наверное, чтобы разговаривать хотя бы с самим собой и окончательно не одичать. Если времени не хватит, с дневником придется расстаться, не жертвовать же ради него книгой, которую я долго вынашивал! А главное — надо гнать от себя мысль, что закончу книгу «потом», в Женеве. Я не первый год даю такие обещания, а толку чуть.

Поужинав и позвонив в приход, я выкурю последнюю трубку в кресле у камина, а потом позволю себе рюмочку ликера из той бутылки, что стоит в буфете. Говорят, ликер способствует пищеварению. И хорошо влияет на сон…

Так что доброй всем ночи и приятных сновидений.

4

Вчера мое уединение чуть было не нарушилось, впервые после того как таксист-андалусец привез меня сюда. (Бедняга уехал в полной уверенности, что рано или поздно его вызовут в полицию как последнего человека, видевшего меня в ту ночь; а потом придется давать показания: «Помню помню, такой странный сеньор, но я сразу почуял неладное, чего это ради он приехал один в эту дыру?»)

Я говорю — чуть было, потому что уединение мое нарушил не человек, а телефон, телефон же в этом богом забытом местечке — трех маленьких селениях, прилегающих к нашей «усадьбе», — всегда таит в себе очарование чуда и лишний раз напоминает, в какое захолустье тебя забросила судьба. Еще несколько лет назад телефонной станции не было, крошечный коммутатор находился в галантерейной лавке Вальновы, и ее хозяйка вносила свою лепту — вполне успешно, но слишком усердно — в работу этого замечательного изобретения человечества: пока ты ожидал, когда освободится линия, она вникала во все твои проблемы, разделяла твои заботы и горести, а уж если кто-то собирался сообщить дурные вести, всегда подготавливала: «Послушай, Себастьа́ (а эта добрая женщина всю жизнь называла меня на «ты», с тех самых пор, как я приезжал в Вальнову на велосипеде, чтобы купить леденцов на те десять сентимов, которые выдавала мама — каждую неделю, уговор так уговор — за то, что я драил до блеска керамические цветочные горшки на террасе), послушай, Себастьа, сеньор Гревол хочет поговорить с тобой, у них такое несчастье, господи, такое несчастье, сейчас он сам тебе все расскажет». И только после этого небольшого вступления я узнавал, что скончался брат сеньора Гревола или его свояченица, которая, бедняжка, давно уже хворала.

Сейчас построили телефонную станцию, но это вовсе не значит, что телефон работает исправно, — ветви деревьев частенько рвут провода и станция оказывается без электричества. Но и в тех редких случаях, когда телефон в порядке, пользоваться им весьма затруднительно из-за расположенной неподалеку антенны национальной радиостанции, чьи невидимые всепроникающие волны «прочесывают» местность и держат в «радиоплену» всю округу, вклиниваясь при всяком удобном и неудобном случае в любые телефонные разговоры. Достаточно снять трубку и поднести ее к уху, чтобы послушать программу, которую в данную минуту передает радиостанция с благим намерением поднять культурный уровень населения и проинформировать его обо всем на свете. Разговаривая по телефону, можно попутно узнать о событиях в стране и в мире, о поразительных свойствах косметического мыла, а заодно насладиться модным шлягером, при этом твой собеседник, к сожалению, не пользуется той же привилегией — он слышит только тебя, и слышит прекрасно, а ты мучительно напрягаешься, чтобы различить его далекий и слабый голос в дребезжащем, засоренном эфире. В таких условиях нетрудно попасть впросак: во-первых, ты никогда не уверен, правильно ли понял собеседника, а во-вторых, разговор нередко бывает гораздо менее интересным, чем сообщения радио. Однажды один из моих многочисленных племянников, захлебываясь от восторга, рассказывал мне по телефону о прибавлении семейства — его жена родила мальчика, весит четыре с половиной килограмма, и пока все, слава богу, идет прекрасно и т. д. и т. п., — а именно в эту минуту радио сообщило, совершенно не считаясь с нашими маленькими семейными радостями, что где-то на Ближнем Востоке убили всех членов королевской семьи, включая женщин, детей и стариков. «Какой кошмар!» — вырвалось у меня, и слова эти едва не привели к окончательному разрыву с семейством племянника, всегда подозрительно относившегося к моей особе.

К счастью, человек ко всему привыкает, и со временем я приспособился к манерам нашего телефона и даже достиг высокого мастерства в обращении с ним: умудрялся одновременно благодарить некое юное дарование — поэта, приславшего мне последний сборник стихов, и даже выражать свое мнение по поводу оных и в то же время in mente[15] размышлять о последствиях какой-то воздушной катастрофы или — еще того хуже — о решении ОПЕК повысить цены на нефть.

Вскоре после того, как появилась антенна радиостанции, в нашей тихой обители едва не разразился скандал. Тогдашний приходский священник был прямо-таки помешан на электронике, электроаппаратуре и по собственной инициативе установил в церкви магнитофон и усилители, позволявшие ему во время мессы услаждать слух прихожан божественной музыкой (включая ее на полную громкость) и в то же время просвещать паству с помощью записанных на магнитофон назидательных рассказов из жизни святых и великомучеников (рассказы эти падре Себриа брал из двенадцатитомной агиографии Святой Римско-католической церкви). Алтарь, где священнодействовал этот слуга господень, положительно напоминал операционный стол, а еще больше — реанимационную палату: электрические провода, бесконечные кнопки, индикаторы и мигающие лампочки… Однако падре Себриа прекрасно ориентировался в этом хаосе и всегда вовремя включал запись Санктуса, фуги Баха или биографии святых из Кесарии Каппадокийской (кажется, именно там они водились в изобилии). Злые языки и богохульники поговаривали, будто падре Себриа собирается записать, как кровь Христа капает на каменный пол, и прокручивать эту пленку во время мессы.

В пылу увлечения электроникой священник, грешным делом, перестал выключать магнитофон, и только в ту минуту, когда совершалось таинство Причащения, в церкви царило торжественное благоговейное молчание, позволявшее направить помыслы свои к Господу.

Но однажды — кажется, это случилось в воскресенье на утренней мессе, которую я обычно не пропускал, — в ту минуту, когда священник говорил о превращении хлеба в Тело Господне, гробовое молчание под сводами церкви нарушили звуки песенки, где речь шла о некоей сеньоре весьма сомнительного поведения, разбившей сердце цыгана, о чем последний и завывал под аккомпанемент гитары. Ропот пробежал по рядам благочестивых прихожан, лоб падре покрылся испариной, щеки его запылали, он второпях закончил обряд, подозвал служку, шепнул что-то ему на ухо и отослал в неизвестном направлении. Поскольку служка долго не возвращался, а цыган продолжал упрекать в неверности вероломную сеньору, священник лихорадочным движением нажал какие-то кнопки «алтарной аппаратуры» и включил концерт Палестрины[16] на полную мощность, чтобы прихожане могли «насладиться тончайшими нюансами», как любила говорить наша соседка, когда слушала Моцарта. Наконец служка возвратился и, подойдя к падре, шепнул ему несколько слов на ухо, но тот только неодобрительно покачал головой и не издал ни звука, так что все остались в неведении.