Поль Фор - Александр Македонский

• Название: Александр Македонский
• Автор: Поль Фор
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-235-03423-5

Уже более двух тысячелетий идут споры о жизни и свершениях этого человека, прожившего на свете недолгую, но необычайно яркую жизнь, полную победоносных битв, лишений, страданий от ран и невзгод, пиров и всяческих услад. Одни говорят о нем, как об Александре Великом, другие — как о жестоком и жалком пьянице-тиране. Несомненно одно: он оставил неизгладимый след в истории человечества.

Автор книги, известный французский исследователь Поль Фор сам прошел маршрутом походов Александра Македонского. Он попытался приоткрыть завесу тайны, окутывающей личность этого то ли героя, то ли полубога, и поведал о своих открытиях читателю.

Перевод осуществлен по изданию:

Paul Faure. Alexandre. Paris, Librairie Arthème Fayard, 1985.

---

Кровожадность, страсть к убийству, жестокость, являющаяся одной из постоянных составляющих глубокого характера Александра, — мы вновь обнаруживаем их не только на поле брани, но и в частной жизни, в его политической карьере, при отправлении мнимого правосудия, посреди мира, на пирах и попойках. Не будем вспоминать ту кровавую баню, с которой началось его царствование осенью 336 года; ни тот способ, которым он мстил за Грецию, пострадавшую от персидских вторжений и зверств в 490 и 480 годах, когда разграбил Персеполь и перебил его жителей, предав огню самый большой и прекрасный в мире дворец (25 апреля 330 г.); ни устроенную им резню всех потомков милетских жрецов в Тармите (Термез) на берегу Амударьи в июне 329 года (Курций Руф, VII, 5, 28–35). Оставим в стороне даже убийство Клита Черного в ходе попойки в Самарканде осенью 328 года, когда ни тот ни другой просто не могли себя контролировать. Однако пытки и казнь Филота, главнокомандующего кавалерией, лучшего из соратников Александра, убийство Пармениона, отца Филота, пытки и казнь Александра из Линкестов, совершенные заодно с ними и с тем же хладнокровием осенью 330 года, требуют дополнительного расследования и более спокойного обсуждения.

Мнения по этому вопросу разошлись. Для всей античности это были невинные жертвы, принесенные скорее гордыне или зависти, чем мстительному духу монарха, сделавшегося тираном. Исследователи же Нового времени могут себе позволить защищать Александра: на протяжении не менее чем шести лет между царем, с одной стороны, и двумя родами, Пармениона и Александра Линкестидского, которые все стояли в представлении солдат не ниже Александра и были его соперниками, — с другой, существовали глубокие разногласия. Мы уже говорили, что Александр, сын Аэропа и зять регента Антипатра, был арестован в 333 году по подозрению в тайном сговоре с неприятелем и в заговоре против Александра (Арриан, I, 25). Во всех сражениях и после них Парменион не переставал неодобрительно отзываться о мероприятиях молодого государя. В октябре 330 года во Фраде (ныне Фарах) в непокоренной Дрангиане, имея у себя за спиной взбунтовавшиеся северные сатрапии, видя, что кавалерия, вспомогательные силы и войска тают за недостатком провианта, Александр впустую ждал войска и деньги, задержанные Парменионом в Экбатанах (ныне Хамадан), расположенных на расстоянии 1300 километров.

После египетской кампании, когда ему посоветовали не доверять амбициям и образу жизни гиппарха Филота, Александр не переставал подозревать своего дорогого «друга» и даже установил за ним наблюдение. Кажется, для него все завершилось точно так же, как и для Александра Линкестидского: «Мать царя написала Александру, наряду с прочими дельными советами, также и о том, почему следует остерегаться Александра Линкестидского. Человек выдающегося мужества и полный честолюбия, он повсюду следовал за царем с прочими друзьями и пользовался его доверием. Поскольку к этой клевете были прибавлены многие другие правдоподобные утверждения, Александр был схвачен и в оковах ввергнут в темницу, чтобы дожидаться суда» (Диодор, XVII, 32, 1–2). Огорчает то, что как в одном, так и в другом случае обвинение в заговоре ни на чем не было основано (в лучшем случае — лишь на ненависти царицы-матери), что обвиненным пришлось иметь дело с пародией на правосудие, что они были подвергнуты пыткам и преданы жестокой смерти, идущей вразрез со всеми обычаями, а также то, что их осуждение, решение о котором было принято Александром до приговора, повлекло за собой гибель также и их семей. Прибавим, что даже если Филот и не был безупречен, избранная в отношении него процедура была из ряда вон выходящей, и уж во всяком случае принятые меры были недостойны справедливого царя.

Рассказ Плутарха, наиболее ясный и трезвый, не оставляет и тени сомнения в вине Александра в этой мрачной истории. «Обращаясь во хмелю к любимой им женщине, этот молодой человек (Филот) наболтал немало такого, что слышишь обычно из уст заносчивых вояк: он утверждал, что самые значительные дела были совершены им и его отцом, а Александра называл юнцом, который через них добился видимости власти… Слыша дурные о себе отзывы, он (Александр) утрачивал разумность, становился жестоким и неумолимым… Несмотря на тяжесть свидетельств, выдвинутых против Филота, Александр держал себя в руках…» («Александр», 48, 5; 42, 4; 49, 2) до того самого дня, когда один македонянин по имени Димн[36] не замыслил настоящий заговор против Александра. Брат юного возлюбленного Димна попросил Филота устроить им аудиенцию у царя: речь должна была пойти о важнейших и неотложнейших вещах. «Однако с Филотом, похоже, что-то случилось (ясности здесь нет никакой), потому что он не представил их царю, сославшись на то, что у царя были дела поважнее. Так повторялось дважды. Братья стали уже подозревать Филота и, обратившись к кому-то другому, были приведены к царю. Вначале они изложили историю с Димном, а затем тишком донесли на Филота, как он дважды не обратил на них внимания. Это чрезвычайно обеспокоило Александра, и когда за Димном послали, а он оказал сопротивление и был убит, царь еще больше взволновался, считая, что лишился главной улики заговора. Негодуя на Филота, он привлек тех (военный совет), кто уже давно его ненавидел… Поскольку слух царя был теперь открыт для таких речей и подозрений, ему сообщили много неправды в отношении Филота. Он был схвачен и допрошен, причем товарищи царя присутствовали при пытках, а сам Александр подслушивал снаружи, скрываясь за пологом. Говорят, услыхав жалобный и заискивающий голос Филота, который обращался с мольбами к Гефестиону, царь сказал: „И сподобило же тебя, Филот, слабака и труса, замахнуться на такое?“ Когда Филот был казнен, Александр тут же отправил людей в Мидию, чтобы они устранили Пармениона, много помогавшего Филиппу, а также единственного из старших друзей Александра, кто его ободрял в замысле похода в Азию (или по крайней мере был в этом деятельнее прочих)» (Плутарх «Александр», 49, 5–13).

Ужасный протокол или изложение следствия, допроса и казни! С полной отчетливостью, как при свете дня, мы видим здесь страх Александра, столь же дурной советчик, как и гнев (при том, что и то и другое совершенно недостойны героя). В этом случае он был более не в состоянии владеть собой, как случилось и несколькими месяцами спустя, когда он повелел отрезать нос и уши лжецарю Бессу, прежде чем устроить над ним суд, или когда распорядился выпороть у всех на виду Гермолая, молодого человека, принадлежавшего к высшей знати, повинного лишь в том, что он первым нанес удар кабану, которого царь намеревался сразить самостоятельно. Случай с Гермолаем заронил в душу молодого человека смертельную обиду и привел к еще одному заговору, закончившемуся самым роковым образом в Самарканде осенью 328 года.

Итак, после гибели Дария в июле 330 года вокруг Александра остались лишь те старшие, кто был ему враждебен: знатные пажи шли по пятам старых полководцев Александра, его современников, вроде Клита, своих воспитателей, которые, подобно Каллисфену, посланцу Аристотеля, побуждали их выказать себя мужчинами. Ибо, как полагали они все, Александр переставал видеть себя человеком, хоть в чем-то равным своим товарищам из македонской знати, все более убеждаясь в своей божественной сущности, и, полагая себя сыном Зевса-Амона, требовал от своих азиатских подданных (а также и от прочих) поклонения и даже культа, который причитается лишь богу. Македоняне со смехом наблюдали, как победитель Дария заставлял мидийских, персидских и согдийских вельмож простираться перед ним, вставая на колени и зарываясь лбом в пыль, однако не допускали и мысли, что он вынашивал замыслы унизить так же и их, свободных людей, привыкших лишь к воинскому приветствию. Они отдавали себе отчет, что до окончательной победы так же далеко, как и прежде, ибо теперь им приходилось биться уже не за свободу или честь Греции, но ради удовлетворения безграничного честолюбия человека, одержимого манией величия. Такова суть высказываний Клита, которому в Самарканде в октябре 328 года вино развязало язык. Клит припомнил Александру даже то, что без его отца, без старых военачальников, павших в бою или убитых им самим, без молодых товарищей уделом Александра были бы лишь похвальба и пустозвонство. In vino Veritas, «истина в вине». Однако есть истины, которые не стоит высказывать тому, кто не может и не хочет их слышать.

После ареста племянника Аристотеля в Бактрах-Зариаспе той же зимой 328/27 года и его заключения в подземелье отношения между старым учителем и прежним его учеником еще больше обострились. Некоторые фразы одного письма, известного нам только в арабском переводе, которые напоминают Александру, что он должен обращаться с греками как вождь, то есть как справедливый и достойный любви человек, но с варварами — как господин, вызвали угрозы со стороны убийцы Филота, Клита, Гермолая и Каллисфена. «Македоняне побили юнцов камнями, но что касается софиста (философа Каллисфена), я накажу его сам, как и тех, кто его прислал (читай: Аристотеля, дядю Каллисфена) и кто в своих городах привечает злоумышляющих против меня» — так писал Александр Антипатру, и Плутарх («Александр», 55, 7) прибавляет, что это явный намек на Аристотеля. Не менее очевидно и то, что если Аристотель хотя бы на мгновение смог поверить в то, что ему удалось сформировать из Александра великодушного человека (я уже не говорю — героя), он заблуждался точно так же, как заблуждался завоеватель, который обеспокоенно вопрошал себя, кто же он — полубог, Ахилл или Геракл, или же воплотившийся бог, Дионис или Амон-Ра. Время от времени вспыхивавшие бунты солдат, как в Пенджабе и Описе, потеря трех четвертей личного состава на обратном пути из Индии, наконец, наступивший в Вавилоне горестный конец самого Александра и его завоевательного похода должны были доказать, как говорит Софокл, что «все мы, живущие на этом свете, лишь призраки или легкая тень» («Аякс», 125–126).