Анджела Картер - Ночи в цирке

• Название: Ночи в цирке
• Автор: Анджела Картер
• Издательство: Амфора
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2004
• ISBN: 5-94278-377-2

Роман американской писательницы Анджелы Картер (1940–1992) переносит читателя в загадочную, волшебную атмосферу цирковой жизни. Полуфантастический рассказ о приключениях главных героев – воздушной гимнастки Феверс и последовавшего за ней в турне по России конца XIX века журналиста Уолсера – выдержан в сочной, ироничной манере.

Чарующий мир циркового закулисья, роскошные покои великокняжеского дворца, затерявшаяся среди сибирских снегов тюрьма для женщин-мужеубийц – вот лишь некоторые из декораций, в которые автор помещает действие своего удивительного и при этом откровенно феминистского романа.

---

В нише всегда было темно, китайские вазы источали лиловые облака курящегося ладана Книжный шкаф у дальней стены, снабженный идеально смазанными петлями, легко открывался внутрь. Господин М., обходя комнату, гасил последние свечи.

«Малышка, это мамочка с папочкой пришли тебя навестить». Или: «Не выйдешь ли к своему муженьку? Неужели ты не хочешь вернуться к своему любимому?» В зависимости от клиента. Родственники сидели за столом, сцепив руки, и надеялись.

– Малышка, появляйся, когда я постучу по столу.

Одетая в ночную сорочку, из-за книжного шкафа в нише появлялась Миньона. Под сорочкой она несла электрический фонарь, чтобы был виден ее силуэт. Все было очень просто. Освещенная снизу, в облаке фимиама, наполовину скрытая кружевной шторой за сетчатыми листьями папоротника и ящиком камеры, она могла сойти за любую молодую девушку.

А когда глазам представал предмет сердечной тоски, слезы делали их слепыми.

Она улыбалась. Иногда держала в руке лилию, которой могла прикрыться, если в результате тактичных расспросов господина М. выяснялось, что у покойной были какие-то особые приметы: косоглазие, заячья губа и тому подобное.

В комнате дул легкий ветерок, заставляя тихонько позвякивать стеклянную арфу позади нее.

Господин М. нырял под темный капюшон камеры. При неожиданном громе и молнии света от вспышки для всех, кто видел лицо Миньоны, оно в точности походило на облик покинувшей их девушки.

Когда дым рассеивался, ее уже не было, и господин М. обходил гостиную, зажигая газовые лампы.

Почему он специализировался на вызове женских призраков? Потому что, – намекал он, вытаскивая свой пропахший табаком носовой платок и сморкаясь, словно по-мужски скрывая нахлынувшие на него эмоции, – когда-то, очень давно, он сам… «В царстве на берегу моря»[69]… Потом появился ее знатный родственник и увез ее, но господин М. договорился с ним о том, что будет вызывать призраков только такого рода, – исключительно молодых девушек.

Несмотря на все эти подробности, Миньона жутко перепугалась, когда он сфотографировал ее в первый раз. Влекомая любопытством, она последовала за ним в темную комнату и с волнением наблюдала за тем, как, словно по мановению волшебной палочки, на фотобумаге в ванночке с проявителем появлялась картинка. Но тут же закусила нижнюю губу своими весьма выдающимися передними зубами; ее охватило беспокойство. Смутно проявляющееся в кислоте лицо сходным образом всплыло и в ее памяти.

– Мама…

Господин М. обнял ее с искренним сочувствием.

– Бывают совпадения, – сказал он извиняющимся тоном.

Облаченный в похоронную одежду, он собственноручно разносил фотографии, тщательно завернутые в плотную бумагу. «Призраки осторожны, – убеждал он своих подопечных, – она хочет, чтобы в таком виде ее видели только самые любимые родственники. Никому не показывайте эти фотографии, иначе изображение исчезнет!» И неясные черты человеческого лица, растворяющиеся в окутывающей его темноте, становились тем, кем их делали смертельная тоска и воображение.

Он приподнимал свой траурный цилиндр и, как должное, принимал благодарности.

Миньона настолько успешно изображала почивших девиц, что господин М. даже мельком подумал о том, чтобы назначить ей, помимо содержания, еще и зарплату, но потом решил, что в этом случае она может скопить денег и сбежать. Их совместная жизнь так и оставалась странным сочетанием противозакония и респектабельности. Ему нравилось то, что она немного поет, и временами он размышлял о возможности применения ее чистого, непоставленного голоса в разыгрываемом действе; допустим, голос ангела? В конце концов он счел, что это слишком усложнит процесс, и большую часть времени, пока он экспериментировал в своем кабинете с инертностью зрительного восприятия, она проводила в гостиной, свернувшись калачиком в туго набитом кресле и предаваясь бессвязным грезам.

Предприятие это просуществовало довольно долго, потому что, будучи корыстным, господин М. не был жадным и всегда действовал с тактом, осторожностью и даже добротой. Кончилось все тем, что одна мамаша не удержалась и показала фотографию умершей девочки ее старшей сестре, которая так взревновала явление покойницы, что, не смирившись с мыслью, что даже на том свете сестренка ее «обставила», выкрала фотографию и отнесла ее в полицию. Как только господин М. выстрелил вспышкой, изображавший безутешного дядюшку дородный детектив отодвинул фотокамеру и поймал Миньону за подол сорочки в тот момент, когда она пыталась поспешно ретироваться через шкаф-дверь. Как она хохотала! Для нее все это было не больше, чем игра.

Игра была окончена. В любой ситуации сохраняющий благоразумие, господин М. во всем сознался и в качестве неопровержимого доказательства представил суду Миньону в ночной сорочке. К сожалению, разразившийся скандал убил его старую тетушку, но из шести присужденных лет господин М. провел в тюрьме только два – максимальная «скидка» за примерное поведение, – заключив за это время немало выгодных контрактов с откровенными казнокрадами, мошенниками и жуликами. Освободившись, он сразу переехал в другой город, где через несколько нелегких месяцев заново наладил бизнес, поставив (на этот раз без всякого спиритизма) на поток довольно прибыльное производство порнографических фотографий.

Он возобновил переписку с г-ном Полом, да с таким успехом, что через пару лет смог полностью отказаться от порнографии и заняться кинопроизводством. Он процветал, но иногда, вопреки собственному скептицизму, его так и подмывало приподнять завесу потустороннего, но по-настоящему, и перекинуться парой слов с тетушкой, которой ему очень не хватало.

Многие из жертв господина М. так и не смогли поверить в его признание. Они доставали из пропахших лавандой комодов лелеемые фотографии, которые лежали в старой коробке из-под перчаток вместе с хранящимся в конверте первым детским локоном или погремушкой из выпавших молочных зубов, и, сколько ни всматривались в глянцевые снимки, видели лицо не Миньоны, а другой девушки и слышали тихий знакомый голос, требующий невозможного: «Мама, папа, не плачьте!» Можно сказать, что разоблачение господина М. все оставило на своих местах. Вот они, старые добрые иллюзии! Мама по-прежнему спит с фотографией под подушкой.

Миньона отделалась легким испугом, избежав каких бы то ни было обвинений. Защита потерпевших не сомневалась в ее невиновности. Теперь у нее была приличная одежда, она работала официанткой в благопристойном баре, имела собственную комнатушку и благодарила судьбу за такую удачу. Когда в бар заглядывал аккордеонист. Миньона пела. Она любила петь. Иногда она уходила домой вместе с аккордеонистом, иногда нет; она стала разборчивее. Это были самые счастливые дни ее жизни, хотя в ее облике сквозила какая-то беспомощность; было что-то вялое, чуть ли не пугающее в ее слишком частых улыбках, так что видевшим Миньону радостной всегда приходила на ум мысль: «Это ненадолго». Веселость ее была лихорадочной, как у создания, не имеющего ни прошлого, ни настоящего, но именно так она и жила: без воспоминаний, без запечатлевшихся в ее памяти событий. Прошлое было слишком мрачным, будущее – слишком ужасным, чтобы в него заглядывать; она была сломанным цветком настоящего времени.

Как-то вечером в субботу в баре появился джентльмен во фраке и изысканной накидке на красной подкладке и привел с собой за руку миниатюрную копию самого себя во всем, кроме ступней: его маленький, припадающий к земле, длиннорукий спутник не нашел бы себе подходящей обуви ни в одном магазине. Они уселись в угловом кабинете, и Миньона, сгорая от любопытства, поспешила принять их заказ. Черные прилизанные волосы малыша были причесаны на прямой пробор. С важной чопорностью он вытащил из петлицы цветок гвоздики и протянул его Миньоне. Она рассмеялась. «Уважайте его чувства», – проговорил Обезьянник с милым французским акцентом. Миньона взяла цветок и вплела его себе в волосы.

Обезьянник заказал бутылку вина, а Миньона выпросила на кухне банан. «Мой друг и коллега – Профессор. Поцелуйте милую леди. Профессор». Профессор отвлекся от внимательного исследования банана, аккуратно положил его перед собой на тарелку, встал на стул, потянулся через стол, обнял Миньону за шею и наградил ее звонким щекочущим поцелуем. Можно было подумать, что Профессор выполнял за Обезьянника ритуал ухаживания. Конечно, она с удовольствием выпьет с ними вина.

Миньоне было тогда всего пятнадцать лет и Обезьянник взял ее исключительно для того, чтобы поиздеваться. У него был настолько развит нюх на жертву, что было удивительно, как он решился провести всю жизнь среди сообразительных шимпанзе, которые разбегались врассыпную от его сапог и, если он их не кормил, валяясь в пьяном угаре, выкрадывали бумажник из кармана его куртки и сами покупали себе еду. Это был брюнет со сросшимися на переносице бровями, родом из Лиона. Миньона пошла к нему в фургон, он работал тогда в шапито; и на следующее утро она, как ребенок, таращилась на умных обезьян, которые умывались в ведре и стояли в своей клетке в очереди, чтобы причесаться перед треснутым квадратиком зеркала.