Илья Сельвинский - О, юность моя!

• Название: О, юность моя!
• Автор: Илья Сельвинский
• Жанр: Историческая проза

---

— А уборная у нас вон там!

— Только ты сходи сейчас, — сказала бабушка, — а то на ночь мы спускаем Тюк-пая.

— А если Енисей в настоящее время не хочет? — за­пальчиво воскликнул дедушка.

— А если это нужно? — с раздражением ответила ба­бушка.

— А если нечем? — сказал дед, беря выше.

— А если Тюк-пай? — взвизгнула баба, взлетев, как ведьма, на самый верх.

— Ладно, ладно! — успокоительно сказал Леська.— Я собак не боюсь.

— Ты не знаешь Тюк-пая: это крымская овчарка. Слыхал про них? Но на сегодня его можно не спускать. А? Стыра?

— Можно не спускать, — спокойно согласилась ба­бушка.

Были уже сумерки. Леську невыносимо потянуло к ручью. Вышли звезды, теплые крымские звезды. Подойдя к тыну, он увидел белый силуэт девушки, задумчиво си­девшей над родничком. Это Гульнара. Разве мог Леська окликнуть девушку и вспугнуть эту очарованную ти­шину?

«Боже мой... — умильно думал Леська, глядя на бе­лый силуэт. — Какое счастье, что у меня это есть. Вот эти звезды, эти травы, эта задумчивая девушка, читаю­щая стихи, эта тишина, — вся картина, которую я вижу. Ведь этого никто другой сейчас не видит. Вижу я. Зна­чит, это все мое! Частица моей души, моей памяти на­веки, моего счастья».

Леська умел чувствовать себя счастливым — это нужно за ним признать. Но надо быть философом, а может быть, и поэтом, чтобы так легко завоевывать счастье!

Он лежал на траве у тына и глядел на девушку до тех пор, пока из глубины сада не донесся зов — голос пожи­лой женщины:

— Гюльнар!

Гульнара вздохнула, посидела еще минуту, потом под­нялась и прелестным движением оправила юбку.

— Гюльна-а-ар!

Девушка, не откликаясь, вошла в деревья. Но как она могла отозваться? Ведь нарушила бы тишину и все, что было у Леськи с ней связано.

Леська пошел обратно. По дороге сбился с пути и наткнулся на собачью будку. Белый курчавый Тюк-пай храпел во всю ивановскую.

Утром Леська проснулся от неистового крика: ба­бушка стояла в хате по одну сторону дверного окна, де­душка — по другую. Они гляделись друг в друга, словно в зеркало, делали гримасы, высовывали языки и паль­цами изображали рожки.

— Баба-яга! — кричал дедушка.

— Деда-яг! — кричала бабушка.

— Ведьма! Ведьма! Ведьма! — орал дед.

— Шайтан! Шайтан! Шайтан! — визжала баба.

— Тьфу!

Леська побежал к ручью умыться. Ручей был холод­ным и весь в пузырьках, точно сельтерская вода. Леська долго пил и думал: «Сад Гульнары... Сад Гульнары». Теперь будь что будет, он решил дождаться ее.

Вокруг Леськи стояли яблони. Подальше, ближе к хо­зяйскому дому, высились тополя, трепеща своей оловян­ной изнанкой так, что казалось, будто по их кроне бежит ручей. Леська к деревьям не привык, поэтому он разгля­дывал сад с любопытством эскимоса.

Послышались шаги. Леська отошел за деревья. Шаги приближались. И вот, помахивая пустым ведром, к ручью вышел Девлетка.

— Авелла! тихо сказал Леська.

Девлетка испуганно оглянулся и, узнав Леську, при­ложил палец к губам.

— Нигде мы с тобой не были, Леся. Ни на каком валу Турецком, не Турецком. Понимаешь? А то нам обоим...

Он рукой изобразил на шее петлю и повел от нее ве­ревку вверх.

— Понимаю. Но куда мне деваться?

— А где ты живешь?

— Да пока вон у них.

— У Синани?

— На одну ночь приютили, а больше не хотят.

— Захочут! — уверенно сказал Девлет. — Обожди здесь — я маму позову.

Пришла мама.

— Здравствуйте, Леся!

— Здравствуйте, Деляр-хатун.

— Девлетка мне все рассказал. Мы сделаем так: спать будешь у Синани, а кушать я присылаю тебе с Девлеткой к ручью. Умер-бей сюда никогда не ходит. А? Соглашайся.

Леська молчал.

— Он на это не может согласиться, — раздался деви­чий голос.

Из-за деревьев выступила Гульнара. Она держала себя величаво, как настоящая княжна, и Леська просто не узнавал ее.

— Мы пойдем с ним к деду, и он позволит ему жить у нас. Если я скажу — позволит. Пойдем, Леся.

Леся пошел за ней. Сзади шли кухарка и ее сын.

Дом Умер-бея был окружен службами: сараем, амба­ром для фруктов, конюшней, летней кухней. Сам же дом как две капли воды смахивал на домик Синани, только длиннее. Глинобитный, низкий, крытый тростником.

Леську ввели в крошечную прихожую без окна.

— Бабай!— властно позвала Гульнара.

Послышались легкие, совсем не старческие шаги, и, согнувшись, чтобы не ушибиться о потолок, вошел Умер-бей в коричневом халате с вопросительными знаками, на голове бухарская золоченая тюбетейка. Войдя, он уста­вился на Леську своими красными глазами.

— Урус?

— Да. Он русский, — сказала Гульнара. — Папа при­слал его сюда, чтобы он занимался со мной по литера­туре и математике. Это постоянный мой репетитор.

Она намеренно говорила по-русски. Но Умер-бей по-русски не понимал и заставил внучку повторить по-та­тарски. Гульнара произнесла длинную татарскую фразу, в которой мелькали слова: «литература», «математика», «репетитор». Теперь Умер-бей как будто все понял.

— Отр сенс! — сказал он Леське и указал на табу­рет.

Через минуту кухарка принесла стакан холодной воды и на блюдечке розовое варенье.

— Если дедушка предложит тебе еще, ты отка­жись,— сказала Гульнара. — Так будет вежливо.

Умер-бей бросил какую-то фразу с вопросительной интонацией.

— Дедушка спрашивает, почему ты так плохо одет?

— Скажи ему: меня по дороге раздели красные.

Умер-бей кивнул. Гульнара что-то сказала старику тоном, не допускающим возражений. Старик тут же со­гласился. Леська понял, что Гульнара крепко держит своего дедушку в руках. Впрочем, иначе и быть не могло: просто невозможно представить себе, чтобы кто бы то ни было из тех, что попадаются на её пути, не покорялся ей с наслаждением. Леську ввели в комнаты. Первая, по-видимому нежилая, была на треть завалена зимними яблоками, прикрытыми соломой. От этого вся комната благоухала винным духом. Следующая, по-видимому, принадлежала Умер-бею, судя по двум-трем халатам, висевшим на стене. В третьей жила Гульнара. Во всех трех комнатах мебель одинаковая: длинные диваны, гро­моздкие комоды, карликовые столики.

— Ты будешь жить здесь! — сказала Гульнара, вер­нувшись в комнату с яблоками.

Леська подумал, что Сеид-бей скоро вернется из Кон­стантинополя и может приехать сюда. Если к тому же Алим-бей не убит и тоже заглянет в Ханышкой, Леське совсем несдобровать: Алим зарежет его спящего и зако­пает под любой яблоней.

— Я не хочу никого обременять, и если вы уговорите старичков Синани оставить меня у них, это бы вполне меня устроило,

— Как хочешь, обиженно сказала Гульнара. — Деляр-хатун, поговори со старичками — за это мы разре­шим брать воду из нашего ручья. А ты, Девлетка, возьми лошадь, съезди в Бахчисарай и купи Лесе гимназиче­скую форму на его рост. Ну и ботинки тоже. Какой у тебя номер?

— А деньги? — спросил Девлет.

— Какие теперь деньги? Возьмешь в долг. Умер-бея знают.

Так все и устроилось.

Весна была жаркой. Утром Леська приходил завтра­кать в дом Умер-бея. Сидели в яблочной комнате вокруг столика, скрестив ноги по-турецки. Потом тут же часа полтора занимались. К себе в комнату Гульнара его не приглашала: это сочли бы неприличным. Днем Леська шел к ручью, и хотя купаться в его ледяной воде было немыслимо, но плескаться и обтираться — одно удоволь­ствие. Затем обед. Ели почти всегда одно и то же: суп с макаронами и катыком, баранину с перцем и катыком и компот из чернослива с орехами и катыком. Катык был налит в глиняный кумган и всегда стоял на столе.

Старики Синани питались разнообразнее. К тому же они ревновали Леську к дому Умер-бея и к его катыку, поэтому старались приманить Леську лакомствами, на которые караимы большие мастера. Здесь повторилось то же, что было с Леськой у Бельских: старики влюби­лись в Леську и баловали его как могли. Но Леська и сам делал для них все, что мог. Он колол дрова, носил воду, ставил самовар, подметал двор, кормил собаку и крутил веселкой в тазу сладкую ослепительно-белую массу, из которой потом, если она хорошо прокручена, получался альвачик — нечто вроде твердой тянучки-халвы.

Но Синани привязались к Леське не оттого, что име­ли дарового батрака: старость всегда ищет утоления в молодости, старики в молодежи. Может быть, поэтому мы теплее относимся к внукам, чем к детям, которые спустя тридцать-сорок лет становятся как бы нашими братьями и сестрами. С тех пор, как появился Леська, Исхак-ага и Эстер-ханым почти перестали ссориться, а если иногда что и случалось, так только потому, что так или иначе не поделили Леську.

— Зачем ты, старик, называешь его Енисеем?

— А как же надо его называть, старуха?

— Елисей.

— А я как говорю?

— А ты говоришь Елисей.