Сергей Трубецкой - Учение о Логосе в его истории

• Название: Учение о Логосе в его истории
• Автор: Сергей Трубецкой
• Жанр: Философия

В эту книги вошли: фундаментальная работа Сергея Трубецкого "Учение о Логосе в его истории", его работы "О природе человеческого сознания",  "Основания идеализма" и статья Пиамы Гайденко ""Конкретный идеализм" С. Н. Трубецкого".

"Учение о Логосе в его истории" публ. по: Трубецкой С.Н. Учение о логосе в его истории. – М.: ООО «Издательство АСТ»; Харьков «Фолио», 2000. В квадратных скобках - примечания автора, в фигурных - издателей.

Другие работы публ. по:

философское наследие Том 120 Сергей Николаевич ТРУБЕЦКОЙ СОЧИНЕНИЯ РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК институт философии издательство "мысль" москва - 1994

---

Мы указали, что идея искупления была, несомненно, присуща Ветхому Завету. Израиль представлялся как единое тело, и заслуги одного праведника, молитва и заступничество одного пророка могли иметь искупительное значение для всего общественного тела, коего он был частью. Особенно распространена была мысль об искупительном значении заслуг праотцев, и мы знаем, что Иоанну Крестителю и Христу приходилось обличать сынов Авраама, уверенных в своем грядущем наследственном оправдании. В апокалипсисе Баруха упоминается о небесных «сокровищницах (добрых) дел», которыми спасаются праведные (24, 1); и в связи с этим является мысль, весьма близкая к позднейшему католическому учению, – об избытке добрых дел, который может служить и всему Израилю (2, 2; 14, 7; 84, 10). IV книга Ездры (7, 102–115) и славянский Енох, напротив того, полемизируют против такого понятия, указывая, что на страшном суде никто не спасется чужими заслугами, но что каждый получит воздаяние исключительно по своим делам. В других памятниках, как, напр., в завещании Авраама или заветах Исаака и Иакова, мы находим чрезвычайно яркое выражение мысли о заступничестве праотцев

–  325  –

и о значении их заслуг[413]. Сам Филон вполне разделяет такое верование, а в талмудической литературе самым останкам праведных приписывается чудесная спасительная сила[414]. И тем не менее, несмотря на все это, именно в литературе эпохи, предшествующей Спасителю, мы не находим ничего об искупительном подвиге Мессии или об искупительном Его страдании. Древнее пророчество о страдающем Отроке Божием (Ис. 52 и 53) оставалось без применения, и нет никаких указаний, чтобы оно понималось в мессианическом смысле кем‑либо из книжников дохристианской эпохи. Искупителем (goel) Израиля является единый Ягве[415].

Правда, во II и III вв. дело меняется. Трифон иудей в «диалоге» Иустина соглашается с тем, что страсти Мессии предсказаны пророком, и притом соглашается в такой форме, которая позволяет предполагать, что многие из современных ему раввинов допускали в известных пределах правильность христианской эксегезы соответственных текстов книги Исайи[416]. Далее, в связи с бедствиями, испытанными народом, появляется даже особенное, странное учение о двух Мессиях – страждущем и прокаженном «сыне Ефрема» или «сыне Иосифа» и славном торжествующем «сыне Давида»[417]. Но и здесь еще нет речи об искуплении, и во всяком случае до означенной эпохи, т. е. до II в., мы не видим в еврействе никаких указаний на представления о страстях Мессии. И потому мы полагаем, что эти представления объясняются косвенным влиянием христианской эксегезы, а отчасти и теми глубокими бедствиями, которые испытал Израиль и которые могли привлечь внимание его учителей на таинственный образ страждущего Отрока Божия в Ветхом Завете[418].

–  326  –

Отсюда получается один в высшей степени важный вывод. Рассматривая апокалиптическую литературу эпохи пришествия Спасителя, мы убеждаемся в том, что христианство вложило совершенно новый смысл в идею Мессии и впервые придало ей центральное, основное значение в целом религии, которая определяет себя как религию Мессии, религию Христа. И эта коренная реформа объясняется всецело личным делом и учением Иисуса Христа, подготовленным проповедью Иоанна Крестителя.

Этот вывод подрывает те ошибочные мнения о происхождении раннего христианства, на которые мы указали выше. Прежде всего падает сама собою так называемая «мифологическая» теория, учившая, что евангельская «легенда» сложилась под влиянием народных чаяний и ходячих представлений о Мессии. В настоящее время эта теория оставлена, но отголоски ее сказываются и доселе в очень многих критических сочинениях о жизни Иисуса. Я не говорю уже о пресловутой книге Ренана, где доказывается, что Иисус «разыгрывал роль Мессии» (Jesus jouait le Messie), приспособляясь к верованиям и представлениям толпы[419]: именно в Своем мессианическом служении Он им в действительности более всего противоречил. Я разумею здесь те ученые сочинения, которые стремятся объяснить мессианическое «самосознание Иисуса Христа»[420] из литературно–религиозных влияний Его эпохи, либо же те, которые стремятся объяснить или оправдать Его «мессианизм» из таких влияний, прибегая до известной степени и к старой «мифологической» теории: новые поклонники «Иисуса» стремятся доказать, что Он не был и не хотел быть «Христом», и относят «христианство» на счет Его учеников, – если не всецело, то по крайней мере отчасти стараясь по возможности выделить

–  327  –

мессианизм из Его учения или отодвинуть его в «периферию» этого учения из того центрального положения, какое он действительно занимает в Евангелии[421].

Все эти попытки рушатся о свидетельство фактов, которые показывают нам, что до Иоанна Крестителя, до пришествия Христа индивидуальный Мессия не занимал центрального места в религиозном сознании евреев. «Закон и пророки свидетельствуют о Нем»; но только Иисус Христос впервые сосредоточил в себе, как в едином фокусе, разрозненные лучи ветхозаветного откровения, именно потому что Он был носителем еще большего откровения – Нового Завета.

Мы уже видели, что умолчание некоторых апокалипсисов о Мессии еще не доказывает, чтобы их составители отрицали грядущего Царя во дни спасения Израиля. Оно доказывает, безусловно, только одно – что лицо этого царя не занимало центрального места в их эсхатологии. То же доказывают и те апокалипсисы, в которых Мессия играет второстепенную, чисто пассивную роль. Представления о спасении, о суде, о царстве лежали на первом плане, занимали центральное положение; представления о Мессии находились как бы в периферии. Отсюда объясняется их разнообразие при единстве основных религиозных мотивов еврейской апокалиптики. Как видно из Нового Завета, ожидание Мессии было живее в народе, чем среди книжников. Но учение о Мессии, представления о нем нормировались все же не народом, а его учителями. Эти представления были разнообразны, но все же, подвергая их тщательному рассмотрению, мы не найдем среди них ни одного, которое бы соответствовало христианскому идеалу. Сам Креститель в смущении спрашивал Иисуса, тот ли Он, которому надлежит прийти, или должно ожидать другого (Мф. 11, 2). Как мы уже сказали, дохристианские представления о Мессии объясняют нам первоначальное различие мнений о Христе, но, разумеется, ни одно из них не объясняет нам единого и живого Христа.

–  328  –

Мы надеемся, что это явствует уже из предшествовавшего краткого изложения. Тем не менее вопрос настолько важен, что мы считаем полезным остановиться на нем еще несколько подробнее, чтобы уяснить себе более точно образ Мессии в еврейской апокалиптике.

XIV

Прежде всего обратимся к самому имени грядущего царя Израилева. Он называется Мессией (Пс. Сол. 17 и 18), Ен. 48, 10; 52, 4; Ап. Бар. 39, 7; 40, 1; 72, 2 и др.[422], Помазанником (Unctus IV Ез. 12, 32) или Христом Божиим, Избранником (Ен. 45, 3, 4; 49, 2 и др.) или Сыном Божиим, подобно ветхозаветному царю (Ен. 105, 2; IV Ез. 7, 28–9; 13, 32, 37, 52; 14, 4). В книге Еноха (в «притчах») Он называется «Сыном Человеческим» (Ен. 46, 1–4; 48, 2; 62, 7. 9. 14; 63, 11; 64, 26–7; 70, 1) и однажды даже «Сыном жены» (62, 5). Наконец, одним из самых употребительных наименований, как мы знаем это из Нового Завета, является «Сын Давидов» (Пс. Сол. 17, 5, 23 и IV Ез. 12, 32).

Рассмотрим происхождение и значение этих наименований. Во–первых, «Мессия». Обозначался ли этим именем грядущий царь в Ветхом Завете? Он несомненно признается «помазанником» и «Сыном Божиим», ибо помазанниками и сынами Божиими признавались цари, а он есть царь по преимуществу, помазанный и рожденный свыше. Мы имеем псалом второй, в котором впервые говорится о царе как помазаннике и сыне Божием. Но относили ли сами евреи этот псалом к грядущему Мессии? Первое прямое свидетельство об истолковании пс. 2 в мессианическом смысле находится в псалмах Соломона (эпоха Помпея) 17, 26 и 18, 8. Но это едва ли не единственное дохристианское свидетельство. В позднейшей раввинической литературе пс. 2 объясняется иногда в мессианическом смысле, а иногда «сыном» и «помазанником» признается

–  329  –

сам Израиль – на основании текстов, о которых мы уже говорили в первой нашей статье о еврейском мессианизме. Если бы такое толкование было справедливым, то во всем Ветхом Завете не было бы ни одного текста, в котором грядущий царь назывался бы именем «Мессия»[423].

В эпоху Христа термин «Мессия» был, несомненно, общеупотребителен, точно так же как и термин «Сын Божий». Но является вопрос: как понимали эти термины современники Христа? Мы знаем, в каком смысле понимали их Христос и Его апостолы; но это еще не дает нам права отожествлять это высшее понимание с пониманием народа или его книжников. Мы знаем, что по–еврейски или по–арабски слово «сын» далеко не всегда обозначало прямое рождение или физическое происхождение (напр., «сыны гнева» или «сыны чертога брачного»): Израиль считал себя сыном, первенцем Ягве (Исх. 4, 22), но это еще не значит, чтобы он вел от Него свое родословие или чтобы он считал себя сыном Ягве в том безусловном божественном смысле, в каком Христос понимал Свое отношение к Отцу.