Томаззо Ландольфи - Солнечный удар: Рассказы

• Название: Солнечный удар: Рассказы
• Автор: Томаззо Ландольфи
• Издательство: Известия
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1987

Советскому читателю предстоит первое знакомство с книгой рассказов известного итальянского прозаика Томмазо Ландольфи. Фантастические события и парадоксальные ситуации, составляющие фон многих рассказов, всепроникающая авторская ирония позволяют писателю с большой силой выразить свое художническое видение мира и показать трагическое одиночество человека перед лицом фашизма (ранние рассказы) и современной буржуазной цивилизации.

---

— Ну да… я сказал «имеет», потому что… В общем, я имел в виду «является».

— Каждый из них является небесным телом.

— (Они ни о чем не догадываются.) Нет, не небесным телом, а просто телом. Более того, они прикреплены к различным небесным телам, зависят от них и не могут от них отделиться, а если и могут, то с большим трудом.

— Значит, они вроде спутников?

— Не-ет… Хотя, если разобраться, почему нет? Вы вполне можете мысленно сравнить их со спутниками. Правда, это были бы спутники, так сказать, sui generis[51]. Судите сами: у них даже нет собственной орбиты, а находятся они непосредственно на небесных телах. Как какие-нибудь паразиты вроде клещей.

— Так, а дальше?

— (Честно говоря, я не ожидал такого спокойствия. Видимо, они еще ничего не поняли.) Что — дальше?

— Но… допустим, все это так; тогда какая здесь связь с… Нет, вы знаете, профессор, давайте говорить откровенно: мы считаем, что это ваше предположение, если его можно считать приемлемым, эта ваша история, если в нее таки поверить, ничего в себе не несет. Мы, попросту говоря, абсолютно ничего в этом не поняли.

(Так я и предполагал.)

— А для чего, собственно, нужно это… тело? Как оно выглядит и ведет себя? И как вообще можно обосновать подобный способ существования?

— Ну-ну, не так неистово! Давайте пока довольствоваться тем, что мы установили: во-первых, они существуют, во-вторых, представляют собой тела, и тела материальные.

— Даже материальные?

— Ну да, а что, собственно, здесь такого? Взять, к примеру, нас самих. Хотя у нас и нет тела, мы материальны, как материальна любая вещь, поскольку является комбинацией энергий. Просто в их случае мы сталкиваемся с большей степенью комбинации материи или энергии.

— Конечно, конечно, однако же… Нет, до нас все-таки еще не дошло, нам до конца не ясно, в чем тут дело. Знаете что: давайте продолжим, если понадобится, вернемся к самому началу. Возможно, тогда, профессор, вам и удастся донести до нас смысл подобного абсурда. Вот вы, к примеру, сказали, что не уверены, является ли это тело или бытие тел следствием или причиной. Что именно вы имели в виду? Нельзя ли поподробнее?

— По-моему, ясно, что я имел в виду: тело или его наличие вполне может являться следствием их способа восприятия.

— Восприятия чего?

— Их способа восприятия вообще, восприятия бытия, восприятия всего.

— Хм, ну а если нет?

— Если нет, то возможен обратный вариант, при котором уже наличие тела могло породить, а в каком-то смысле и обусловить необходимость их способа восприятия.

— Вот видите? Это уже кое-что проясняет. Мы начинаем постепенно вникать в суть дела.

— Ай да молодцы!

— Да, ну а теперь?

— Что теперь?

— Как нам быть с этим телом? Прежде всего, какое оно?

— Вы хотите знать, как оно выглядит, каковы его форма и размеры?

— Нет, нет, мы спрашиваем, каково оно, в каком качестве оно существует, каким образом связано с бытием и так далее.

— Поверьте, вы несколько преувеличиваете мои познания; все, что мы можем, — это предполагать, приводить различные доводы, обсуждать, да и то… в порядке дискуссии.

— Э-э, нет, сначала вы ошарашиваете нас неслыханными заявлениями, а теперь хотите пойти на попятный?

— Я… я говорю вам только то, что знаю, и было бы бесполезно…

— И еще: когда же наконец вы решитесь рассказать нам о смерти? Или вы уже успели об этом позабыть?

— (Они опять начинают дерзить, впрочем, это можно считать добрым знаком.) Что ж, думаю, теперь самое время поговорить и о смерти, более того — углубиться в самую суть этого вопроса.

— Так давайте же!

— Итак, они ограничены в пространстве…

— Или времени, если угодно. Это мы уже единодушно признали.

— Минутку, минутку. Пространство и время безусловно сводятся к одному и тому же; они безусловно составляют единое целое, но только в качестве понятия или понятий, а не в качестве…

— В качестве чего?

— Не знаю! Видите ли, они разграничивают оба эти понятия. Во всяком случае, разграничивали в течение долгого времени или воспринимали как некое двоякое или парное понятие, насколько я себе представляю… Впрочем, не знаю и точно сказать не могу. Кроме того, я предполагаю, что к единому понятию пространства или времени прийти нельзя, по крайней мере они к нему не смогли прийти, не расщепив его предварительно на два параллельных понятия, точнее, абстрагировав его от них, почти как понятие понятия.

— Ничего себе закрут!

— Погодите, погодите. Да, я, как и все мы, нахожусь как бы на грани между воображением и предположением. Но я твердо убежден, что, если мы решили составить себе представление о смерти, мы должны придерживаться того старинного разграничения, которого, по праву или нет, придерживались они.

— Хорошо, давайте теперь над этим головы ломать. Продолжайте, пусть даже нам придется пятиться раком, неважно: делайте как знаете. Итак, пространство…

— Пространство, оно пространство и есть, и вам о нем известно уже предостаточно.

— Ну хорошо, а время?

— Время… понимаете, дело в том, что по той или иной причине они установили для себя последовательность событий…

— Это как?

— А вот так: последовательность событий в бытии.

— Да, но что, собственно, означает эта «последовательность»? «Система»?

— И да и нет. Нечто большее чем просто система. Хотя это можно было бы назвать динамической системой, когда каждое событие берет начало во времени от другого события… (Выдумываю черт знает что!)

— Непонятно, но пойдем дальше. Хорошо, а во имя чего, для какой цели все это нужно?

— Вы думаете, я знаю? Может, все потому же, что прежде всего они тела.

— В любом случае до этого момента понятие времени пока не отличается от понятия пространства.

— Совершенно верно. Но вот взгляните… о боже, с какого конца тут начать? Взгляните: вон та звезда ограничена в пространстве. До этого момента все ясно?

— Хм, да.

— Это значит, что в какой-то точке она кончается.

— Ну не то чтобы звезда прямо-таки кончалась, ведь она той же природы, что и все ее окружающее. Но ради интереса постараемся себе это представить.

— Тогда постарайтесь представить и то, что эта звезда внезапно исчезла.

— Как это исчезла?

— Очень просто. Помните ту звезду, которая взорвалась, сейчас трудно уже сказать когда, прямо перед нами? И что же осталось на ее месте?

— Внешне ничего, но только внешне.

— Мне этого вполне достаточно. Так вот я спрашиваю вас: есть ли, на ваш взгляд, какая-нибудь разница между двумя концами, то есть между концом-завершением чего-либо в пространстве и концом-взрывом-исчезновением этой самой звезды? По-вашему, оба эти события абсолютно схожи между собой?

Джорджо Де Кирико. Возвращение Одиссея. 1968.

— Да, конечно. Хотя… если вдуматься, становится понятно, что вы имеете в виду. Значит, этот второй конец и есть время?

— Не время, а то, что дало этим людям основание говорить о понятии времени, точно так же как первый конец дал основание говорить о понятии пространства. Таков, во всяком случае, отправной момент, — весьма призрачный, с моей точки зрения, — из которого, по моему предположению, они исходили, строя свое разграничение.

— Следовательно, время — это система концов?.

— Пока что можно сказать и так.

— Но и пространство, судя по тому, как вы нам все представили, тоже является системой концов?

— Да, но…

— А-а, ясно: к пространству относятся концы первого представленного нами типа, а ко времени — второго.

— Именно.

— Допустим, значит, у них существуют или существовали две разграниченные между собой понятийные системы. И что же дальше?

— По поводу разграниченности надо еще подумать. Я действительно разграничил оба понятия, но лишь для того, чтобы затем сразу же их объединить. Дело в том, что они как бы сливаются в другом понятии — понятии смерти. Более того, суть этого последнего понятия именно благодаря им и проявляется нагляднее всего.

— Тогда к чему вся эта канитель? К чему нужно было забивать нам мозги этим замысловатым разграничением?

— Я разграничил их по двоякой причине. Во-первых, потому, что, как уже было сказано, их нельзя воспринимать в качестве единого понятия, предварительно не разделив. Во-вторых, потому, что смерть, несмотря ни на что и совершенно непостижимым для меня самого образом, относится скорее ко второму виду, второму роду единой идеи, чем к первому.

— Так, снова загадки пошли. Кажется, вы опять противоречите самому себе. Вы хотите сказать, что смерть скорее представляет собой конец во времени, чем конец в пространстве?

— В общем, да.

— Но в таком случае у нас получается два понятия.

— Отнюдь.

— То есть как? Вы шутите?