Евдокия Мухина - Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы

• Название: Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы
• Автор: Евдокия Мухина
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1982

Эту книгу на протяжении пяти лет писала санитарка сухумской больницы Евдокия Афанасьевна Мухина (Мельникова), в то время депутат и член Президиума Верховного Совета Абхазской АССР.

В сентябре 1941 года 16-летняя комсомолка вступила добровольно в ряды Красной Армии. Маленькая девчушка — ей давали 13—14 лет, — получив в армии специальность радиста, выбрасывалась в тыл врага. Она помогала разведчикам, подпольщикам и партизанам.

О своей военной юности, духовном и профессиональном росте Мухина пишет со свойственной ей простотой и непосредственностью.

Книга рассчитана на массового читателя.

---

— Давай, Евдокимова, давай, — сказал начсвязи, выходя из комнаты. — Через двадцать минут все должно быть готово.

— А где майор Зубр? — спросила я. — Нам бы с ним вместе писать…

Начсвязи сердито посмотрел:

— Ты что! Каждый пишет о своем и своему начальству. Твое дело — связь. Дай объяснение, как протекали сеансы, каковы были помехи, в каком состоянии был передатчик, быстро ли откликался на позывные штабной оператор. И последнее — по чьему указанию бросила рацию, за которую ты несешь такую же ответственность, как и за оружие.

А я, узнав о смерти Рыжика, разрыдалась, дрожали плечи, лист бумаги, который мне дал начсвязи, намок. Хорошо еще пришла Даша Федоренко. Увидев, в каком я состоянии, она взяла новый лист, быстро заполнила крупными буквами и сказала:

— Вот здесь подпишись — и пошли.

— Дай хоть прочитать.

— Читай, если хочешь. На все вопросы есть ответы. Ты же ночью рассказывала… Идем, идем, тебе полагается отдых…

И правда, моя подружка в две минуты составила полный отчет обо всем, что требовалось по форме. Начсвязи остался доволен.

— Вот чинуша, — сказала я, когда мы в обнимку с Дашей отправились к берегу моря.

— Дурная, — ответила мне Даша. — Чинуша бы придирался и держал тебя три часа. А наш начальник хороший парень, знает дело, знает, что мы ревы, любим переживать. Вот и завел порядок: отпишись и выкатывайся. У него много точек, и за каждую он в ответе. Тот погиб, тот искалечился; еще хуже, если пропал без вести: что писать — неизвестно. А пока не напишешь отчет, новую рацию не дадут. — Даша крепко выругалась. — Вот ты не нашла Сашку Зайцева — этого я тебе не прощу… Ладно, ладно, не куксись. Лучше слушай меня: на тебе лица нет, снова стала тощей и руки дрожат. Плохо, плохо привыкаешь к войне. Конечно, это ужас. Когда погибает такой красавец, как Генка Цыган, особенно если к тебе неравнодушен. Зато жив и здравствует Аверкий. По моим сведениям, не позже чем через неделю его отзовут из Тамани: кончается его практикантский срок…

— Что ты плетешь, Дашка? Какой практикантский срок? В Тамани пока еще фашисты…

…Удивительно нежная весна стояла в Сочи. Нам с Дашей, как только что вернувшимся с задания, разрешалось одеваться почти что не по форме: юбка, гимнастерка; мы даже береты не носили, ходили с прическами, как гражданские. Самое приятное — на ногах белые носки и тапочки. Существовал негласный приказ — пусть два-три дня отдыхают ноги. Очень заботились о ногах. Действительно, если вскоре опять выбрасываться, снова десятки километров по каменистым тропкам, а ноги у всех без исключения измучены.

…Мы уселись с Дашей на плоском камне, и я ее спросила, о каком таком практикантском сроке она ведет разговор. Моя подружка долго не отвечала — смотрела снисходительно. Я стала ее теребить и вот что услышала:

— Твой Аверкий, знаешь, с кем? Тебе я в голову не придет. Он ведь первый раз полетел за линию фронта. А в Тамани тот самый старик Тимофей, с которым ты практиковалась.

У меня вскипела душа:

— Как это я практиковалась? Это было подлинное задание, каждую минуту могли попасть в лапы.

— Ну и что? Нам никто не объявляет, а все-таки сперва дают вторую роль. И настоящая разведка, и в то же время проходишь вроде проверки. Разве не правильно?

Тут только до меня дошло, что, когда Аверкий через Клаву посылал мне привет, рядом с ним находился мой старый товарищ, а вернее сказать — второй отец. Значит, живет и действует. Я так обрадовалась, что забыла об Аверкии, которого знала всего-то три дня.

Даша это заметила и говорит:

— Я так, например, думала, что ты своего Верку любишь до беспамятства, а тебе хоть он есть, хоть его нет…

Разве я могла предполагать, что Даша нарочно меня подзадоривала, чтобы мне захотелось увидеть любимого? Удивительно — откуда могла узнать, я ведь ей не признавалась. Мне и признаваться было некогда. За день до моего возвращения из Геленджика Аверкий полетел в одну сторону, Даша в другую.

Спрашиваю:

— Неужели насчет меня говорил?

Даша смеется:

— Эх ты! Тебя видно было с той самой лекции. Как он глянет — румянишься, будто яблочко. Я ж прирожденная разведчица — проникаю на три метра вглубь. Могу не только замечать, но и предвидеть.

— Ну и что ты предвидишь?

— То, что он прилетит и вы еще сильнее будете любить друг друга и потом вместе отправитесь к партизанам… А сейчас тебе важно оттянуть срок под любым предлогом…

Я не могла понять, какой такой срок надо тянуть. От Даши не добилась. Она мне стала рассказывать, что летала с полковником Стариновым и с вновь прибывшим армейским капитаном Чепигой.

Чуть помолчав, она продолжала:

— У меня мечта — поскорее встретиться с Сашкой Зайцевым. Верю, что жив, хотя от Еремейчика определенного ответа нет.

И тут мне Даша рассказала, что радиосвязь с Еремейчиком твердая — он соединился с группой партизанского отряда…

Душой я почему-то сопротивлялась разговору обо всем, что напоминало нашу крымскую операцию. Говорю:

— Дашенька, погоди. Помнишь, начала о Старинове и Чепиге? Куда ты с ними летала, если не секрет?

— Теперь не секрет. Мы три раза вылетали. Ты еще находилась в Сочи, а мы небольшой группой вылетали под Темрюк. Поднимемся из Адлера — ясно. Туда прилетим — сплошной туман, выбрасываться невозможно.

Я вспоминаю:

— И в Крыму был туман.

Даша пригорюнилась:

— Хуже нет. Лучше бы сперва посылали на разведку погоды скоростной истребитель, а тогда уж подымались бы мы. Но истребителей на это дело не дают… Так вот, слушай. Еремейчик соединился с частью отряда Куликовского. От основных партизанских сил их отрезали фрицы. Завтра или в крайнем случае послезавтра… Нет, это пока секрет, а я узнала…

— Что ты узнала?

Даша прильнула ко мне, заглянула в глаза:

— Подруженька, расскажи о Зубре. Какой он? Хороший командир, хороший товарищ? С ним легко или тяжело? Сильно переживает? За неудачи на бойцах не отыгрывается?

Я начинаю тревожиться:

— В чем дело? Говори прямо. Наш десант считают неудачным? Майором и мною недовольны?

Даша стала серьезной:

— Сейчас в штабе идет совещание насчет второго, более крупного десанта в тот самый пункт, где были вы. Конечно, бывает невезение — дождь, туман и так далее… Я проходила и в открытое окно слышала, как твой майор кричал: «Я не прошу скидок и усталости не чувствую! Пусть во главе полетит кто другой — разведку береговой подземной крепости беру на себя! Радистке необходим отдых — я отдыхать отказываюсь».

Я вскочила:

— Сейчас же пойду к начштаба. Мне отдыха тоже но надо. Я там была, и никто другой лучше меня не сможет… Майор думает: если мала ростом и собой невидная…

Даша меня еле догнала.

— Ты что! Я ж не имела права слышать… Начсвязи видел сейчас, что ты ревела, — значит, нервы не годятся.

— При чем тут нервы, если жалко хороших ребят? Секретов от таких, как ты и я, быть не может. Идем в штаб, будем проситься лететь вместе. Ты — в группу Еремейчика и вместе с ним в отряд, а я потребую от Зубра — пусть скажет, чем я слабей его. Если ты настоящая подруга, должна понять мой принцип.

— А как же Аверкий?

— Он меня первый станет презирать, если узнает, что из-за него манкирую.

— Но ты понимаешь, двух девушек в одной группе не пошлют. Тем более вторым радистом уже назначен Женька Харин…

Я смотрю ей в глаза и твердо произношу:

— Тогда знай: полетишь, только если откажут мне!

…Начальника штаба я не нашла. Побежала к подполковнику Северскому. Ворвалась в кабинет.

— Конечно, если товарищ Зубр считает меня плохой радисткой, останусь отдыхать, но и во мне есть гордость.

Майор Зубр сидел тут же. У него на лице было все отражено, весь разговор с начальством, все переживания от неудачи. А в глазах его читалась решимость. Не знаю, отдыхал ли он этой ночью. Судя по синим отекам, покоя не имел ни минуты. За одно мгновение я оценила прошлый наш вылет. Догадалась о мыслях, о душевных муках, которые целиком захватили командира. Вспомнила все и не нашла, за что его упрекнуть. Чуть-чуть сердилась за то, что хвалил свою дочку, а меня называл пичужкой. Но ведь я, согласно моему прозвищу, Чижик.

Я на него бросила взгляд, показывающий готовность снова и снова вместе вылетать на задание.

Он меня понял и сказал:

— Я думал, наш Чижик устал и лететь не может. А смотри-ка, смотри — глаза горят… Пиши, товарищ подполковник, сержанта Евдокимову в приказ. Лучшего помощника не найду.

* * *

Сперва предполагалось, что во главе второй группы в район Семи Колодезей вылетит капитан Чепига — тот самый, который вместе с полковником Стариновым и моей подругой Дашей Федоренко пытался совершить выброску диверсионной группы под Темрюк. Об этом я узнала позднее, когда мы под командованием Чепиги выехали в Москву. Я бы не стала в связи с нашим вторым десантом вспоминать Чепигу, но случилось так, что в тот день меня с ним познакомила Даша. Я была в плохом настроении и очень сердилась на свою опрометчивость. Мы ругались с Дашкой. Это было на улице возле гостиницы «Сочи», где расположился штаб. На «козлике» подъехала группа командиров. Я заметила высокого бровастого майора с насупленным взглядом и назвала его про себя мрачным. Он меня вроде бы и не видел, однако я догадалась, что умеет с одного взгляда понять человека. И действительно — стрельнул по мне взглядом и отвернулся. А в эту же минуту выскочил из машины капитан — живой, быстрый, с виду ласковый. Он со всего размаху ударил по ладони Дашу Федоренко и сразу же спросил: