Евдокия Мухина - Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы

• Название: Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы
• Автор: Евдокия Мухина
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1982

Эту книгу на протяжении пяти лет писала санитарка сухумской больницы Евдокия Афанасьевна Мухина (Мельникова), в то время депутат и член Президиума Верховного Совета Абхазской АССР.

В сентябре 1941 года 16-летняя комсомолка вступила добровольно в ряды Красной Армии. Маленькая девчушка — ей давали 13—14 лет, — получив в армии специальность радиста, выбрасывалась в тыл врага. Она помогала разведчикам, подпольщикам и партизанам.

О своей военной юности, духовном и профессиональном росте Мухина пишет со свойственной ей простотой и непосредственностью.

Книга рассчитана на массового читателя.

---

В рубке полутемно. Дядька сбрасывает измазанный нефтью тулуп, стирает с лица мокрый снег — у него черные брови, на щеках черная щетина, черные глаза сверкают. Я думала увидеть старика, а передо мной парень. Смотрит недоброжелательно, строго:

— Куда следуешь? Давай документы!

— Вам разве в порту не сказали? Вы куда держите путь? Моя часть…

И тут я окончательно теряюсь. Чувствую — произошла ошибка. Даже догадываюсь какая: я неправильно расшифровала радиограмму. Наверно, приказали идти не на баржу, а на  б а р к а с. Действительно, чего б это меня послали на баржу?

Думаю, что делать, как быть. Говорю:

— Нет у меня документов…

Неожиданно хозяин баржи — или как его там назвать — распахивает руки и кидается с объятиями:

— Дуся Мельникова! Откуда? Как попала? — Хохочет, обнимает меня, прижимает к сердцу. — Ах ты маленькая, ах дорогая! Спускайся в кубрик. Скорей! Вижу, дрожишь, вижу, замерзла. Вино есть, коньяк есть — согреешься… Ну? Чего стоишь?

И тут только я его узнаю. Не помню, как зовут. Помню, что работал на хлебозаводе, часто бывал у нас, в селе Ачадара. Одно время приударял за Мотей. Хороший парень, веселый.

Он сверкает улыбкой, я тоже стала отходить душой и улыбаться — обрадовалась: первый раз за полтора года встретилась не то чтобы с земляком — с близким знакомым, почти с товарищем.

Спустилась в каюту, он зажег фонарь, хлопочет, усаживает:

— Устраивайся, Дусенька. Ай, как изменилась, какая стала хорошенькая… Хочешь мандарин, апельсин?.. Что же ты? Садись, Дусенька, садись!

Такой приветливый, а я окаменела. Я ж теперь под другим именем. Узнавать земляков не имею права.

— Вы, товарищ, ошибаетесь… Документов, правда, у меня нет, но никакая я не Дуся и не Мельникова…

Глупо вышло. Чувствую — краснею, заполыхали уши. Вот положение! Он смеется:

— Ладно меня морочить! Знаешь, недавно был я в Ачадаре, видел твою маму, отца. Сестренку Веру тоже видел. Она мне дала Мотин адрес — номер полевой почты… Что смотришь как неживая? Я Серго Маргелашвили, не узнаешь?

— А я Евгения Ивановна Евдокимова… С вами не знакома, никогда не видела. По приказу командования еду в Сочи…

Настала его очередь краснеть. От злости весь закипел:

— Сочи, Сочи — никакого не будет вам Сочи. Документы, гражданка. Давай документы! Нету — значит, вы арестованы.

Вот беда: мне документов не полагалось. Нам с Максимовым дали одно предписание на двоих. Как у старшего оно хранилось у него.

Не сказав больше ни слова, он вышел и хлопнул за собой дверью. Конечно, обиделся, а может, и того хуже. Через минуту влетел снова, забрал фонарь.

— Раз такая дура, сиди в темноте!

Ушел, опять вернулся.

— Спички есть?.. Отдавай!

— Не отдам!

— Не отдашь — силой отниму! Спички, зажигалки посторонним лицам на нефтеналивном судне держать не положено. Вообще не имеешь права тут находиться.

Я ему отдала спички. Он забрал фонарь, остановился в двери.

— Эх ты! Что, не вижу — ты радистка, да? Военная, секретная? Отца-мать встретишь — тоже не признаешь? От брата родного отвернешься?!

Я молчу как истукан. А что говорить? Мне и самой до смерти хочется расспросить этого Серго о маме, о папе, наверно, и с Мотей переписывается… Мне интересно, как он с хлебозавода попал на баржу. Наконец нахожу что сказать:

— Если понял, кто я, должен понимать порядок… Был бы ты хотя бы военным. Почему не в армии?

Серго еще пуще разъярился:

— Почему-почему!.. Подумаешь, военная — околачиваешься на бережку. А мою грудь знаешь? Мой живот знаешь?! Хочешь познакомиться?! — Одним движением он скидывает с себя ватник, задирает рубашку: — Гляди!

Вижу длинный сине-красный шрам — не то ожог, не то след тяжелого ранения.

— Что это, а, Серго?

— Смотри-ка, узнала Серго. Ты зажигалки немецкие с палубы сбрасывала? Как нефть на воде горит, видела?! Ишь, она военная. Пойдем, Дунька, я тебе покажу.

Он накинул на плечи тулуп, нахлобучил на голову шапку и вышел вместе со мной на палубу.

Свиристит ледяной ветер, снега нет, небо очистилось. Море горбится волнами, лупит по борту, окатывает брызгами. Я не то чтобы идти — стоять не могу на обледенелой палубе, цепляюсь за раму двери. Серго хохочет:

— Я не военный, да? Ты военная!

Ему хорошо в валенках, в тулупе, в меховой папахе, в густой щетине бороды. Я в своем беретике, в бушлате, в кирзовых сапогах — от холода млею, зуб на зуб не попадает. Минуты не прошло — превратилась в ледышку…

Спрашиваю:

— Куда меня тащишь, зачем?

— Как куда? На нос веду. Здесь я один. По штату полагается двое — война, кадров не хватает… Идем, идем. На буксирном катере мое начальство, предъявлю тебя капитану — пусть смотрит военного зайца.

Он видит — я как неживая, позеленела от качки. Пожалел:

— Ладно, стой тут.

Серго пошел к носу. Он выпростал из-под тулупа руку с фонарем, стал подавать морзянкой сигналы.

Морзянку я легко понимала. Серго передал, что на борту женщина в красноармейской форме, и в ответ получил приказ глаз с меня не спускать. Все равно я была рада; хорошо хоть не сообщил, что у меня радиопередатчик. Вот бы началась волынка. На катере могли бы вообразить, что на баржу прокралась немецкая шпионка. Смотрю на часы — скоро мое время связи с Аверкием. Спустилась в кубрик, вытащила рацию, выбросила на палубу шнур антенны. Стала выстукивать позывные Аверкия, во помехи были так сильны, что я не могла услышать отклика. Где сейчас Аверкий? Может, в горах, а может, в пути… Я продолжала вслушиваться в радиокашу, укрепила кварцем волну — ничего не помогает. Где Аверкий, где?

…Вернулся Серго в мокром тулупе. Кричит:

— Какое имеешь право, сейчас же прекрати!

Я ему объяснила: хочу связаться со штабом. Серго приказал немедленно спрятать рацию и коробку с питанием в вещмешок:

— Могут быть большие неприятности тебе, мне…

Тогда я решила — скрываться бессмысленно: как-никак он ведь старый товарищ — знает всю нашу семью. Сколько можно играть в прятки! Но разговора не получилось. Серго вышел на палубу, позвал меня:

— За нами охотятся, понимаешь…

Я говорю:

— Ты же пустую ведешь баржу, чего тебе бояться?

— Если подойдешь к полной нефтяной бочке и зажжешь спичку, загорится, правда? А если к пустой? Взрыв будет! Смесь нефтяных паров с воздухом. Так и на порожней барже. Разлетимся с тобой на мелкие клочки.

На счастье, небо заволокло тучами и мы смогли спуститься в кубрик. Время моей связи с Аверкием кончилось, со штабом будет только ночью. У меня спало напряжение, почувствовала тошноту и голод, брякнулась на койку. А Серго все учил и учил, как маленькую.

Он меня упрямо называл Дусей, и я понимала: маскировка перед ним — дело бессмысленное… Не знаю, как случилось, но меня сморил сон. Сквозь дремоту чувствую — стало тепло. Еле-еле продрала глаза. Оказывается, Серго укрыл тулупом… Качается под потолком фонарь, бегают по каютке длинные тени. А мой хозяин точит на ремне бритву, потом намыливает перед зеркальцем щеки. Я испугалась: неужели станет в такую качку бриться? Обязательно изрежется.

Серго заметил мой испуганный взгляд, рассмеялся:

— Спи спокойно, не для тебя бреюсь…

И опять я куда-то провалилась. Проснулась в полной тишине. Не бьются волны о борт, не качается Фонарь. Стоит передо мной молодой морячок в наглаженном кителе, в фуражке с серебряным крабом. Командует:

— Хватит нежиться, подымайся — будем причаливать!

— Что, Сочи?

— Смотри, Сочи ей снится… Туапсе. Дальше не поплывешь. Сейчас сдадим тебя, товарищ боец, военному коменданту. Слушай — не вздумай проговориться, что меня знаешь, ничем не показывай. Не прощайся, не улыбайся — ничего такого не надо…

— Так ведь я тебе с самого начала назвалась псевдонимом…

Он злиться стал:

— Замолчи сейчас же! Хуже всего, что назвалась. Я тебя с детства знаю как Мельникову — вдруг говоришь: Евдокимова. Выходит, расшифровалась, демаскировалась. Отчислять тебя надо из разведки. За такие дела крепко попадет. Заруби на носу: я тебя не знаю, ты меня не знаешь. Договорились?

— А если просто сойду, а ты не заметишь? Зачем вмешивать коменданта, а, Серго?

— Гижиа! — закричал он. — Сумасшедшая! Если сбежишь — поймают, скандал будет. Я не замечу — с катера заметят. Скажут: Серго бритый, девчонка у него ночевала.

— И зачем ты только сообщал на катер?

— Хватит трепаться. У тебя что,? Дисциплина? А у нас нет? У тебя устав, а у нас, думаешь, по головке гладят?

Серго мне подмигнул, но я поняла: от официального тона больше не отойдет.

Светало. Он встал у штурвала, я натянула на плечи вещмешок… Ох, как хотелось убежать, выпрыгнуть незамеченной. Мне было стыдно и грустно, очень грустно и очень стыдно. Будто и не имела никакого военного опыта, не вылетала в тыл врага, не получала благодарностей командования. Снова я чувствовала себя маленькой школьницей… Серго держался надменно: настоящий морской волк. Я с восторгом смотрела на его гладко выбритые щеки. Ни одного пореза. Вот это да. Мог бриться при такой качке!