Михаил Колесников - Право выбора

• Название: Право выбора
• Автор: Михаил Колесников
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

В творчестве Михаила Колесникова большое место занимает тема рабочего класса и научно-технической революции (повесть «Розовые скворцы», роман «Индустриальная баллада» и др.).

Читателю также известны его произведения историко-революционного жанра: «Все ураганы в лицо» — о М. В. Фрунзе, «Без страха и упрека» — о Дм. Фурманове, «Сухэ-Батор», книги об отважном разведчике Рихарде Зорге…

В книгу «Право выбора» входят три повести писателя: «Рудник Солнечный» — о людях, добывающих руду на одном из рудников Сибири, повесть «Атомград» — о проектировании атомного реактора и «Право выбора» — о строительстве атомной электростанции.

Произведения эти посвящены рабочему классу и научно-технической интеллигенции, тем решающим процессам, которые происходят в советском обществе в наши дни.

---

Неужели я вышел отсюда? Ребенком спал на этих лавках, ходил по этому полу, грел иззябшие руки у этой вот печки… А зимой нас заметало до самой крыши. В сознании блеснул какой-то ясный зимний день, пушистый снег на тяжелых лапах елей, следы на сугробах. Какой день остался в памяти?.. Родные запахи, родные подслеповатые оконца… Как мы далеко ушли в своей жизни от этой хижины, как выросли и стали совсем другими!..

И опять тихая печаль овладела мной, тугой ком подступил к горлу. Сохранилось все, как было. В глуши вещи необычайно живучи. Вот маленькая жестяная лампа… Узенькое закопченное стекло, чуть покачнувшееся. Так же пахнет керосином. Сохранилось даже грубое вышитое полотенце, рядно у порога, на столе — большая деревянная солонка из раскрашенного, в петухах и разводах, дерева. Серебряные разводы потемнели. Соль была крупная, желтая…

Я не выдержал и поднялся.

А потом осматривали лодку. Она в самом деле была такая же дряхлая, шаткая, как сам дядя Вася. Но мы смело прыгнули в нее, и я сел за весла. Вскоре выбрались на чистую воду. Нам незачем было торопиться. Монотонно поскрипывали уключины. В холодной синей ряби, точно в сетке, шевелились коричневые водоросли, шмыгали рыбки. Хлюпала вода под низкой кормой. Даль была задернута стеклянно-голубой перистой мглою.

И такой покой был вокруг, столько было сверкания, что мной овладел почти юношеский восторг! По-видимому, нечто подобное испытывала и Катя, она сказала:

— А теперь, когда мы далеко от всего и от всех, расскажите о себе. Я хочу знать, чем вы жили все эти годы. Вы знаете: я никогда не была к вам безразличной. Хотя бы потому, что мы росли вместе и связаны общими воспоминаниями. Наши судьбы сложились по-разному. Сперва мне казалось, что в этом виноваты вы. Потом поняла, что все не так. Просто вы меня никогда не любили. А сердцу, как говорится, не прикажешь. У вас была своя дорога. И вот сегодня можно было бы подвести предварительный итог. Все-таки мы с вами почти брат и сестра. Я именно сейчас думаю так о вас. Но мы не будем его подводить. Итоги вам, наверное, надоели в бригаде. Почему вы уехали в Москву, я знаю. Но что было дальше? Что было дальше?.. Я спрашиваю не из простого любопытства. Нет! Мне нужно знать, почему вы в конце концов вернулись на Солнечный. Вы сильно ее любили?

— Кого?

— Ту женщину, в Москве…

— А вы откуда знаете?

Меня поразили ее глаза: почти прозрачные, едва приметно сощуренные. И эта складочка у губ. Катя ответила, как всегда, просто:

— Не нужно быть мудрым змием, чтобы понять обыкновенную вещь: не могли же вы все последние годы жить один! Секрет полишинеля…

— Секрета, разумеется, никакого нет. Все вполне естественно. И вы ведь тоже… Да, любил. Все было.

— Она красивая?

— Да.

— Так почему же вы вернулись сюда? Поссорились? Разлюбили?..

— Не сошлись характерами. Но вернулся совсем не поэтому.

— Не сошлись характерами? Как понимать?

— Никак не нужно понимать. Все очень сложно. И кроме того, со всем покончено навсегда.

— Вы уверены?

— Да.

— Она вас сильно обидела?

— И да и нет. Просто наступил такой день, когда я понял, что от наших прежних отношений осталась одна лишь видимость. Мы ничем не были связаны и разошлись.

— Даже свидетельством о браке?

— Даже свидетельством. Мы были слишком разными людьми. Вот так, ничего общего. А когда я ее раскусил до конца, то даже привязанность исчезла, и я ушел. Сейчас думается, что я вообще никогда не любил ее по-настоящему. Но почему вы расспрашиваете об этом? Когда я попытался узнать причину вашей размолвки с Дементьевым, вы оборвали меня. Пользуясь правами названого брата, я ведь тоже могу требовать от вас отчета за прожитые годы.

— Правильно. Но у нас все проще, примитивнее, если хотите. Так сказать, грубо, зримо. Раз уж решили посыпать раны солью, то расскажу. Когда Дементьев приехал к нам на рудник, то уже был женат. Жена осталась на Урале. Детей у них не было. Позже он добился развода, а потом сделал мне предложение. Он ничего не скрыл от меня. Я любила его искренне и дала согласие. Потом филиал Академии наук пригласил его в институт. Он всегда мечтал о научной работе и стал уговаривать меня уехать в Свердловск. Но там жила его бывшая жена, которая продолжала его любить. Я не хотела, чтобы даже тень этой женщины стояла между нами. А Сергей не хотел этого понимать. Мои доводы казались ему вздорными. Возможно, он и прав. Но мне кажется, что там, в Свердловске, оторванная от привычной обстановки, я чувствовала бы себя беззащитной. Я все время думала бы о той женщине, отравила бы себе жизнь навсегда, постоянно находилась бы в угнетенном состоянии. А я больше всего ценю внутреннюю свободу. Но если говорить откровенно, дело даже не в этом. Я могла бы смириться, так как любила его. Вся беда в том, что я не верила в Сергея. Сегодня ему захотелось стать ученым, завтра он разочаруется в своих возможностях и бросится в другую крайность. Он человек крайностей. Для него закон — его собственное желание, и для удовлетворения этого желания он не посчитается ни с чем. Он вообразил, что сможет стать ученым и что наука — его призвание. Но я-то знала, что это не так. Он уехал и быстро охладел к исследовательской работе. Ему, видите ли, не хватало воздуха в кабинетах и лабораториях! А на самом деле — не хватало усидчивости, интереса к новому делу. В науке он не нашел себя. Он прирожденный практик, а ему казалось, что только он единственный по-настоящему может обогатить теорию. Маниакальная самоуверенность… Я не могла потакать всем его слабостям, мотаться за ним туда-сюда. Если бы я могла поверить, что его призвание — наука, тогда все было бы по-иному… Жертвы должны быть оправданными, иметь смысл…

— Но он таки вернулся?

— Что из того? А впрочем, лучше расскажите, почему вы вернулись.

— Я уже говорил вам: Максима Горького из меня не получилось, пустопорожняя жизнь опостылела, и я решил, что лучше вернуться сюда. Сказался сибирский характер: или все, или ничего! Частности не так уж интересны.

— Ну, как хотите… А того писателя вы встречали в Москве?

— Да, встречал. Он некоторое время возился со мной, а потом, обремененный обязанностями в Союзе писателей, махнул на меня рукой: развивайся, мол, сам, не маленький.

Мы узнали друг о друге все, что хотели узнать, и замолчали.

Было уже темно, когда мы причалили к берегу. Потом брели по тайге обратной дорогой. Нас обступало могучее войско хвойных великанов. Горели синие игольчатые звезды в вышине. Назойливо гнусавили у самого уха комары. Стучал козодой. Кате, по-видимому, сделалось скучно, и она сказала:

— Поговорим о звездах.

— Как это?

— Будем читать стихи о звездах и угадывать поэта. Кто наберет больше очков, тот вправе требовать от другого исполнения любого своего желания. Эту игру я придумала сама. Согласны?

Я усмехнулся и ответил стихами:

Холодят мне душу эти выси,
Нет тепла от звездного огня.
Те, кого любил я, отреклися.
Кем я жил — забыли про меня.

Она, не задумываясь, прочла:

Предрассветное. Синее. Раннее.
И летающих звезд благодать.
Загадать бы какое желание,
Да не знаю, чего пожелать.

И, немного помолчав, добавила:

Хочу концы земли измерить,
Доверясь призрачной звезде,
И в счастье ближнего поверить
В звенящей рожью борозде.

Я отозвался:

Я хочу под гудок пастуший
Умереть для себя и для всех.
Колокольчики звездные в уши
Насыпает вечерний снег.

— Не люблю я его, — сказала Катя. — Вот это лучше:

Ваш
      тридцатый век
                            обгонит стаи
сердце раздиравших мелочей.
Нынче недолюбленное
                                  наверстаем
звездностью бесчисленных ночей…

Я не заставил себя ждать:

Послушайте!
Ведь если звезды
зажигают,
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!

— Совсем неплохо! — одобрила она. — А вот это не угадаете:

Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины,
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены…

— Тютчев!

— Верно. Гм. С вами, оказывается, не так легко состязаться. А вот это ни за что не угадаете! Да и невозможно отгадать. И все же слушайте:

И голос мой был тих. Слагает вдохновенно
Свой самый нежный гимн душа в вечерний час.
Вдыхая чистоту той ночи незабвенной,
Я для тебя у звезд просил весны нетленной,
Я у твоих очей просил любви для нас…

Было над чем призадуматься. Я долго шагал молча. Меня испытывали, хотели от меня невозможного. Можно было бы уступить. Но я продолжал ворошить память, и наконец ответ пришел.