Михаил Колесников - Право выбора

• Название: Право выбора
• Автор: Михаил Колесников
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

В творчестве Михаила Колесникова большое место занимает тема рабочего класса и научно-технической революции (повесть «Розовые скворцы», роман «Индустриальная баллада» и др.).

Читателю также известны его произведения историко-революционного жанра: «Все ураганы в лицо» — о М. В. Фрунзе, «Без страха и упрека» — о Дм. Фурманове, «Сухэ-Батор», книги об отважном разведчике Рихарде Зорге…

В книгу «Право выбора» входят три повести писателя: «Рудник Солнечный» — о людях, добывающих руду на одном из рудников Сибири, повесть «Атомград» — о проектировании атомного реактора и «Право выбора» — о строительстве атомной электростанции.

Произведения эти посвящены рабочему классу и научно-технической интеллигенции, тем решающим процессам, которые происходят в советском обществе в наши дни.

---

Почему не я говорил сегодня с трибуны? Прочитал бы отрывки из своих непризнанных книжек, порассуждал бы о путях литературы, и, может быть, Катя решила бы, что я человек необыкновенной судьбы. Разве я хуже этого Камчадала знаю, как раскачивается на ветру, словно маятник, осенний лист, как зарождается в сердце глубокое чувство любви, как сталкиваются характеры? Я мог бы рассказать о вещах, неведомых этому Камчадалу.

Как-то лет двадцать назад однажды на брезгу мы не смогли отбиться на стрежень и наш ветхий плот стало венчать по улову… Вот ведь иногда на каком языке говорят промеж себя сибиряки, и столичному ли писателю понять их?.. А я здесь свой. Я впитываю в себя каждое слово, брошенное мимоходом рудокопом. И это слово не выдумаешь нарочно, ибо оно рождено самой необходимостью.

Почему все же так трудно отрешиться от мелкого тщеславия? Когда рукоплескали Трифону Камчадалу, у меня в глубине души возникло чувство, которое можно было назвать завистью…

10

— Добрый вечер!

Я поднял глаза: рядом шла Катя. В лунном свете лицо ее казалось бледным, голубоватым. Она протянула руку, и я пожал тонкие, холодные пальцы. Оказывается, она не такая уж высокая: мне по плечо.

— Насилу догнала вас… Можно подумать, что вы умышленно избегаете встречи со мной.

— С чего вы взяли?

— А как прикажете расценивать ваше поведение: после многих лет возвращается домой, тихой сапой устраивается, работает и не кажет носа. Не бесстыдство ли? Ведь в свое время мы с вами были как брат и сестра…

Голос ласковый, мягкий. Сразу видно, что она рада этой встрече.

— Нет, я не избегал вас. Как бы объяснить это…

— Вы ждали приглашения?

— Нет. Мне просто показалось, что вы сильно изменились. Я не хотел навязываться. Былое быльем поросло. Тогда я обидел вас… Сильно обидел. А здесь произошли такие большие перемены… И в вашей жизни тоже. Вернулся домой… Вы же знаете, что у меня нет дома…

— Ну хорошо. Не будем об этом. Мы оба заслуживаем упрека. Ненужное, глупое кокетство между старыми друзьями. Лучше расскажите о себе, о Москве.

— Долго рассказывать. Да и ничего интересного.

— Удивительно! В Москве — и ничего интересного! Я никогда не бывала дальше Уральского хребта. А за хребтом целая Россия, совершенно незнакомая. Всю жизнь мечтаю съездить в Москву. Большой театр, Третьяковская галерея, метро… Это же страшно интересно!

— Вы правы. В первое время я мотался по музеям как угорелый. А за последние пять лет всего три раза был в театре.

— Как вам понравился Камчадал? О нем только и разговоров. Ведь вы тоже одно время занимались литературой! Помните рассказ в «Огоньке»? Все девушки на вас тогда заглядывались. Свой, рудничный писатель! Помню, журнал зачитали до дыр, дрались из-за него.

— То было юношеское увлечение. Как у многих… Я был глуп и самонадеян. «А был ли мальчик?..» Ведь рассказ, тот самый рассказ, о котором вы говорите, написал не я сам. Разумеется, я написал основу, взял интересные факты, а выправил, доработал его известный вам писатель, гостивший тогда на руднике. Он, по-видимому, искренне хотел помочь мне, но помощь не пошла впрок. Он переоценил мои возможности.

— Значит, вы больше не пишете?

— Нет. Я работаю помощником Бакаева в вашем карьере.

— Это я уже знаю. Так чем же вы все-таки занимались там, в Москве? Двенадцать лет — большой срок.

— Вы хотите спросить, на какие средства я жил?

Она смутилась. Именно в такой форме спрашивал Камчадала Дементьев. Помолчала, сказала холодно:

— А вы все такой же злой…

— Как дядя Иннокентий?

Она погрустнела:

— Разве не знаете? Впрочем… Отец умер в позапрошлом году. Перед смертью вспоминал вас…

Она, по-видимому, хотела добавить: «А вы за все время не прислали старику ни одного письма», — но не сказала этого и вновь замолчала.

Оба печальные, молчаливые, мы подошли к маленькому особняку.

— Здесь я живу, — сказала Катя. — Хотите, зайдем!

— А удобно ли?

Она пытливо посмотрела на меня:

— Отчего же? Разве есть что-нибудь предосудительное в том, что нас увидят вместе?

Я растерялся. Катя обезоруживала своей простотой, своей естественностью.

— Но вы, кажется, замужем?

— Кажется, замужем. Но какое это имеет значение? Мы не живем вместе, а если бы даже были вместе… Идемте! Будем пить чай.

Мы в самом деле пили чай в эту удивительную ночь. Обыкновенный сибирский чай… Я опорожнил пять чашек терпкой от настоя, приятной жидкости. Сидел, согретый чаем, и внимательно разглядывал убранство комнаты.

Сразу видно, хорошая хозяйка: всюду белоснежные салфеточки, вышивки, коврики. У стены удобная тахта. Постель, должно быть, за ширмой. На лакированном столике — большое зеркало с целым набором ящичков, фарфоровая ваза с лесными цветами, всякие безделушки, статуэтки. Полки с книгами. Рядом на толстом гвозде — старое двуствольное ружье Иннокентия.

Заметив, что я разглядываю ружье, она сказала с затаенной скорбью:

— Помните, у Чехова: ружье на стене… Но это никогда больше не выстрелит…

Я подошел, снял ружье, погладил, прислонился щекой к деревянной, отполированной руками охотника ложе. Да, я был слишком эгоистичен. Сейчас я отдал бы все, чтобы хоть как-нибудь отплатить тому угрюмому, но бесконечно доброму охотнику, что приютил тогда меня, сироту, не дал пропасть.

Я бережно повесил ружье, и неожиданно слезы потекли по щекам, и не было сил сдержать их. Подошла Катя, тихо сказала:

— Не надо…

Чтобы не смотреть ей в глаза, я стал перебирать книги. Здесь было много технической литературы. Но на одной из полок я нашел и Лермонтова, и Блока, Толстого, Голсуорси, Мамина-Сибиряка, Вячеслава Шишкова.

— Вы можете взять что-нибудь почитать…

Я выбрал томик Пьера Лоти, неизвестно какими судьбами очутившийся в домашней библиотечке.

— Да, это интересно, — одобрила она. — Совсем иная жизнь. Таити, Рараю… Экзотика!

— Вы любите Блока? — спросил я.

— Больше люблю Лермонтова. Но Блока тоже. Как это?..

И у светлого дома, тревожно,
Я остался вдвоем с темнотой.
Невозможное было возможно…
Но возможное — было мечтой…

Было за полночь. Я догадался, что пора уходить, и стал прощаться. Она проводила за порог, мы постояли еще немного на крыльце. Луна скрылась за облачко, и я не видел выражения лица Кати. Только звезды ярко горели над тайгой. Катя протянула руку, и я отметил, что пальцы сейчас у нее горячие. Блеснула глазами и ушла. А я побрел по улице. Вот и вышло все не так, как предполагал… Мне люди всегда кажутся жестче, сдержаннее, чем они есть на самом деле. Как брат и сестра… Моя роль уже определена…

Я остался вдвоем с темнотой…

Я не вернулся в эту ночь в свой барак. До зари было недалеко. Шел по молчаливой тайге и все не мог вздохнуть полной грудью. Когда цветет тайга, ночью бывает трудно дышать. Мне хотелось просто идти и идти, ни о чем не думать, но мысли приходили сами собой. Сегодняшняя встреча с Катей взбудоражила меня. Все, что, казалось бы, навсегда умерло, с необычайной ясностью воскресло, и я вновь был во власти прошлого.

В той минувшей жизни, какой она рисовалась мне двенадцать лет назад, не было тогда места простой таежной девушке Кате Ярцевой. А теперь в ее жизни, здесь на руднике, нет места мне. В Москве есть другая, с которой мы совсем недавно расстались. Сложная, мучительная история. Не стоит вспоминать… Сердце и без того переполнено горечью. С холодной рассудочностью еще там, в Москве, я решил, что, кто бы ни встретился на моем пути, я останусь независимым. Мне не нужно ни любви, ни ласки. Я испытал все. Хватит! На всю жизнь хватит воспоминаний.

А теперь вот увидел Катю… Сперва там, в забое, она показалась мне властной, холодной. Но вот мы остались вдвоем, и я узнал ее, ласковую, добрую, как тогда… Нет, видно, не так просто вытравить из памяти то, что было. Я иду по тайге, и слезы, теплые слезы застилают глаза. Если бы можно было вернуть прошлое, те солнечные таежные дни, когда ее руки обвивали мою шею. Мы уходим в незнаемые дали, ищем чего-то, а потом, помотавшись по белу свету, приплетаемся в родной угол. Вправе ли я претендовать на прежнее отношение с ее стороны? Да и вообще вправе ли я претендовать на что-либо?.. Красивая молодая женщина… По сути, свободная… Но это лишь внешнее. В ней есть что-то бесконечно притягательное, близкое мне, родное. Так ли уж она изменилась, как я подумал сперва? Может быть, еще осталось нечто где-то в глубине души? Ведь она любила меня, оберегала свою любовь…

Она ничего не забыла, нет, не забыла. Но сколько в ней сдержанного достоинства! Или все это я придумал сейчас? Я вспомнил каждое слово, сказанное ею, восстановил в памяти каждую мелочь.