Винцас Миколайтис-Путинас - В тени алтарей

• Название: В тени алтарей
• Автор: Винцас Миколайтис-Путинас
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы Литовской ССР
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1958

Роман В.Миколайтиса-Путинаса (1893–1967) «В тени алтарей» впервые был опубликован в Литве в 1933 году. В нем изображаются глубокие конфликты, возникающие между естественной природой человека и теми ограничениями, которых требует духовный сан, между свободой поэтического творчества и обязанностью ксендза.

Главный герой романа — Людас Васарис — является носителем идеи протеста против законов церкви, сковывающих свободное и всестороннее развитие и проявление личности и таланта. Роман захватывает читателя своей психологической глубиной, сердечностью, драматической напряженностью.

«В тени алтарей» считают лучшим психологическим романом в литовской литературе. Он переведен на многие языки, в том числе и на русский. На русском языке роман впервые вышел в 1958 году.

---

— Что же вы там, в Каунасе, совсем не носите сутаны?

— Надеваю, мама, по воскресеньям, когда хожу в костел.

— Разве вы только по воскресеньям служите обедню?

— Кое-когда и в будни, но по большей части не удается. Приходится пораньше идти в гимназию, готовиться к занятиям.

— Разве не грешно так редко служить обедню?

— Нет, мама, не грешно. Ксендз обязан только раз в год отслужить обедню. Вот если он этого не выполнит, тогда уж согрешит.

Мать не верила своим ушам. Ей всегда казалось, что это учение у французов да у немцев могло сбить с толку ее ксенженьку. Теперь она опасалась, что так и случилось.

— Беда, беда, ксенженька. В книгах ведь написано, сколько милостей ниспосылает бог душам, которые томятся в чистилище, за каждую обедню. И про то написано, как ангелы радуются, что люди почитают бога, когда девять раз звонят на Sanctus[201], а при вознесении даров все падают ниц перед божьим величием. И на всей земле ни на минутку не перестают служить обедню. В одном месте кончают, в другом начинают. А если хоть на минутку прервется обедня, господь погубит весь мир за грехи людей. Только святая обедня сдерживает справедливый гнев божий.

Людас с самого детства слышал все эти рассуждения и знал, что мать не переспоришь и не переубедишь. Поэтому он стал утешать ее, применяясь к ее взглядам:

— Ничего, мама, приходских ксендзов на всей земле так много, что обедня никогда не прерывается. Тем, кто не служит в приходе, сам епископ разрешает в будни обедню не служить.

Но он видел, что мать это объяснение не утешило.

Вернувшись в Каунас, Васарис тотчас же собрался ехать в Ниду, потому что половина лета уже прошла, а ему надо было отдохнуть и вдали от людей серьезно обдумать свое положение. К тому же он хотел дописать драму.

Об Ауксе он ничего не знал и узнавать не старался. Сперва разрыв с Люцией, потом домашние впечатления словно вытеснили из его мыслей красивую американку. Но теперь она снова воцарилась в его душе и сердце.

В Ниде Васарис поселился на отшибе, в горнице у рыбака, ни с кем не встречался и целые дни проводил у моря, в сосняке или на дюнах. В первое время, когда он начал обдумывать вопрос о своем священстве, воспоминания о доме и целая вереница противоречий не давали ему вырваться из заколдованного круга, в котором он столько времени томился. Но постепенно он успокоился, мысли его посветлели, на сердце полегчало. Тем временем незаметно потускнел, исчез и самый объект его размышлений. Не осталось никаких вопросов, никаких проблем. Он хотел только жить, радоваться летнему солнцу, воздуху, морю, теплу, покою — и ничего больше.

Часто он отправлялся к поросшим низкими сосенками дюнам, уходил подальше от тропы и, найдя нагретую солнцем полянку, растягивался на ней, собираясь серьезно подумать — на что ему решиться по возвращении в Каунас! Именно в ту пору у него явилась мысль отказаться от поста директора католической гимназии.

Однако он ни о чем не мог думать. Растянувшись на песке, он прежде всего испытывал приятное чувство усталого человека, которому больше не надо двигаться и ощущать тяжесть собственного тела. Потом внимание его привлекали свист неизвестной птицы, разные подробности окружающей природы: большие и маленькие муравьи, ползавшие рядом по его коврику, необычайно длинное корневище сосны, протянувшееся через всю полянку, или же просто голубое небо, смотреть на которое ему никогда не надоедало. Никаких сложных вопросов в такие минуты он решать не мог.

Если же Васарис шел на взморье, в сосновый бор и на высокие лысые дюны, впечатлений было еще больше — здесь он тоже не мог распутывать проблемы своей дальнейшей жизни. Приблизившись к великой природе, пышащей обилием летней радости, он незаметно для себя сливался с ней, подчиняясь ее законам. А под летним солнцем не существует ни забот, ни проблем. Звучит один-единственный клич: живи и радуйся жизни!

Когда небо хмурилось, Людас по большей части сидел у себя в горнице. У него снова появилось желание писать. Он достал привезенную с собой драму и принялся править ее и заканчивать. Теперь он ясней представлял себе ее смысл, его собственные переживания помогли ему углубить содержание, более четко обрисовать характеры, усилить драматический конфликт, отделать язык и стиль. Он предполагал по возвращении в Каунас предложить пьесу драматическому театру и, в случае удачи, уйти из гимназии и покончить с обязанностями ксендза. Им овладела мысль, что только литературное поприще принесет ему освобождение.

Возможно, что эти, так благоприятно начавшиеся каникулы и кончились бы без особо сильных переживаний, если бы однажды вечером он не захотел взобраться на самые высокие дюны.

Васарис вышел на закате, после ужина, и, хотя прогулка обещала быть длительной, он не сомневался, что свет зари, а позднее луна будут достаточно ярко освещать дорогу и окружающий пейзаж. Иногда его непреодолимо тянуло побродить одному в романтической обстановке.

Он пошел берегом залива по направлению высоких дюн. Здесь было безветренно, тихо. Против городка вдоль берега стояли рыбачьи шхуны с высокими мачтами. Кое-где виднелся лес их, а кое-где только широкие, четырехугольные паруса черными тенями выделялись на белесом небе. То тут, то там возле рыбачьих сетей с криком возились купающиеся мальчуганы.

Вдали несколько шхун с поднятыми парусами меланхолически маячили в вечерних сумерках. Ветер утих, и они лениво скользили к берегу.

Но вот городок остался позади. Кругом царила невозмутимая тишина и оцепенение. Только на западе, где краснело небо, все еще шумели неугомонные волны. Постепенно всю природу охватывало сумеречное настроение.

Высокие песчаные дюны были уже недалеко. Словно настоящие горы, их острые светлые вершины вырисовывались на вечернем небе.

Васарис огляделся. Слева над заливом уже довольно высоко стояла луна, справа чернели поросшие соснами низкие дюны, а над ними мигал яркий глаз нидского маяка.

«Наверное, с дюн открывается удивительный вид!» — подумал Васарис и пошел дальше.

Вскоре потянуло холодной сыростью, и сухой песок сменился заливными лугами. Поросшие соснами дюны становились выше и выше, подступая отвесной стеной к суживающемуся берегу залива. Впереди, где кончались деревья, из самой воды вздымался белесый песчаный холм. При свете луны вершина его, словно выточенная, выделялась на темно-голубом небе.

Однако Васарис решил, не доходя до него, взобраться на поросшую сосняком дюну по одной из тех тропинок, которые в нескольких местах параллельными светлыми полосами спускались с вершины к подножью. Осторожно перейдя заливной луг, он очутился перед крутым склоном, густо поросшим сосенками высотой в рост человека. Широкая, точно пробритая тропа убегала вверх.

Жутковато стало Васарису, когда он остановился на этой тропе, между двух плотных стен зарослей. Ни звука, ни признака жизни, — только комариный рой жужжал над головой, и от этого жужжания все кругом казалось еще более мрачным и безлюдным.

Но когда он поднялся выше, жуткое впечатление стало рассеиваться. Взору открывался широкий горизонт, исчезло ощущение пронизывающей сырости, на душе становилось покойней и легче. Однако взбираться было трудно. Ноги вязли в песке, скользили, спотыкались о корневища, которые, словно длинные крепкие канаты, тянулись вдоль и поперек тропы.

Изрядно утомленный, поднялся Васарис наверх, а тропа уходила все выше на другой холм, откуда, должно быть, открывался вид на море и залив, на вершины южных дюн, на зеленые сосны и лес в окрестностях Ниды, тянувшийся далеко на север.

Когда Васарис наконец добрался до вершины, вид действительно оказался чудесным. Даль тонула в серебристом лунном тумане. На западе еще играли краски заката. Волнующееся море светилось серебром, расплескивало тысячи отблесков и оттенков, прекрасное и могучее в своей безграничной свободе. Где-то на горизонте, сливаясь с небом, оно поглотило солнце и отбрасывало вверх полосу пламени, не угасающего в течение всей короткой летней ночи.

А на востоке темно и мрачно. Не различишь, где небо, где воды залива. Все скрывается во мгле и в тумане. Только луна выстелила длинную дорожку по чуть зыблющейся глади.

Людас Васарис стоял один высоко над двумя водными равнинами и не отрывал глаз от величественного зрелища, ощущая торжественное спокойствие, словно в каком-то таинственном святилище. Море — светлое, радостное, волнующееся с одной стороны и мглистый, неподвижный, печальный залив с другой казались двумя символами, смысл которых таился в его собственном сердце.

Было уже поздно, но ему неудержимо захотелось идти дальше, к мертвым сыпучим пескам, к вершинам больших дюн, которые, казалось, были уже недалеко. Сосняк вскоре кончился, лишь кое-где торчали кустики ракиты да скудные клочья сухой травы, а дальше один песок и песок — сухой, белый и чистый, волнообразный, словно неожиданно застывшая водная гладь.