Валерий Исхаков - Жизнь ни о чем

• Название: Жизнь ни о чем
• Автор: Валерий Исхаков
• Издательство: Астрель-СПб, АСТ
• Жанр: Полицейский детектив
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-026791-6

Герой романа, бывший следователь прокуратуры Сергей Платонов, получил неожиданное предложение, от которого трудно отказаться: раскрыть за хорошие деньги тайну, связанную с одним из школьных друзей. В тайну посвящены пятеро, но один погиб при пожаре, другой — уехал в Австралию охотиться на крокодилов, третья — в сумасшедшем доме… И Платонов оставляет незаконченную диссертацию и вступает на скользкий и опасный путь: чтобы выведать тайну, ему придется шпионить, выслеживать, подкупать, соблазнять, может быть, даже убивать. Сегодня — чужими руками, но завтра, если понадобится, Платонов возьмется за пистолет — и не промахнется. Может быть, ему это даже понравится…

Валерий Исхаков живет в Екатеринбурге, автор романов «Каникулы для меланхоликов», «Читатель Чехова» и «Легкий привкус измены», который инсценирован во МХАТе.

---

Однако время шло, часы тикали — как тикают сейчас, секунда за секундой, пока я сижу за клавиатурой, глядя неведомо куда, не то вдаль, не то вглубь, в прошлое, стряхивая пепел мимо пепельницы в унисон с Семеном Семеновичем, и так же, как он, болезненно морщусь, когда белая королева-завуч показывает (мне? ему? нам?) дыру в расписании занятий, где должна быть литература у двух девятых и двух десятых классов, и в конце концов мрак рассеивается, вымысел уступает место реальности.

Нашему директору удалось сделать невозможное: в разгар учебного года, посреди второй четверти он сумел добыть, заполучить, отвоевать новую учительницу, Наталью Васильевну Горчакову, совсем еще молодую женщину, успевшую по какому-то странному совпадению в тот год лишиться мужа. Он, правда, не умер у нее, а бросил, развелся и женился на ее лучшей подруге, из-за чего Наталья Васильевна пробовала отравиться, долго болела и пропустила по болезни первую четверть. И если бы не жаркие уговоры Семена Семеновича, вообще пропустила бы учебный год.

Нам, десятиклассникам, об этом обстоятельстве стало известно много позже, тогда же мы увидели в Наталье Васильевне (Натали, как вскоре стали мы ее звать за глаза, а некоторые — и в глаза) молоденькую и не слишком привлекательную женщину, или даже девушку, вроде практиканток из педагогического, которые время от времени мешали нашему общению с Марьей Андреевной, отнимали у нее часть столь необходимого классу внимания, — и уж во всяком случае не Прекрасную Даму. Это потом, позже, наперебой читали мы ей Блока, потом мерещились нам и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука, а тогда…

Ну, маленькая, худенькая, как школьница, с узкими плечиками, и одета скромно, вся в сером, словно воробышек, вечно сутулится, прячет грудь, и без того почти незаметную под серой шерстяной кофточкой, вечно потирает руки, кутается в черный шерстяной платок, будто озябла, и нос у нее длинный и острый, как у птички, а глаза… Глаза, впрочем, если приглядеться, непростые: узкие, косо поставленные, вытянутые к вискам, и не просто серые или, при солнечном свете, голубовато-серые, а мерцающие, переливающиеся, словно сделаны из какой-то горной породы с вкраплениями то ли слюды, то ли кварца, колдовские глаза, русалочьи, посмотришь в них — дух захватывает, и страшно, страшно, а отчего страшно — не понять. И голос, который поначалу не понравился, долго потом звучал в ушах, вызывая сладостные воспоминания, и стихи уже не считались за стихи, если их читал кто-то другой, без ее внезапной хрипотцы и едва заметных перебоев ритма.

Словом, оглянуться не успел наш 10-й «В», как оказался в ее маленьких зябких руках, у ее округлых, обтянутых тонкими серыми чулками, коленок: раньше нам и в голову бы не пришло, что может так смертельно, до боли в паху хотеться погладить учительницу литературы по коленке, не потому что грех, просто не бывает у учительниц коленок, они как бы некими монументами, бюстами на постаментах возвышаются над кафедрами и чувства пробуждают самые почтительные — все о каких-то лирах думается при виде их, о благодарном народе, о треножнике и лавровом венце, а тут… А ведь бывали еще и школьные вечера, бывали музыка и танцы, и то, что прежде казалось скучным долгом вежливости, отбытием повинности (ты пригласишь химичку, а ты физкультурницу), топтанием на расстоянии вытянутой руки, стало почетной привилегией, за которую еще надо бороться с другими десятыми классами и даже со слегка обнаглевшими девятыми.

Она — наша Прекрасная Дама, говорили (а может, не говорили, стеснялись, но уж точно думали) мальчики из 10-го «В».

Моя Прекрасная Дама, думал про себя каждый из них, надеясь, что когда-нибудь ему удастся сделать что-нибудь такое, что приподнимет, выделит его в глазах Натали, и она ответит на его влюбленный взгляд особенным нежным взглядом своих серых русалочьих глаз.

Моя Дама, думал юный Сережа Платонов, единственный, у которого были, казалось, для этого какие-то основания. Во всяком случае именно Сережа Платонов, то есть я тогдашний, до странности непохожий на себя нынешнего и все-таки я, однажды совершенно неожиданно поймал на себе особенный, нежный и даже, как ему (не мне) показалось, ревнивый взгляд, ничем, увы, не заслуженный. Я всего лишь обменивался через проход записками с Ленкой Пороховниковой, и даже не любовными записками, а, стыдно признаться, играли мы с Ленкой на литературе в балду.

Причина взгляда была не в ревности, как оказалось, и не в каком-то женском интересе, а лишь в том, что Натали безумно любила бальные танцы и очень хотела к Новому году, к традиционному школьному балу разучить и исполнить со мной что-нибудь этакое, латиноамериканское, знойное. Она только боялась признаться мне в этом, зная о нашем давнишнем партнерстве с Ниной: было бы неприлично мне, учительнице, трагическим шепотом говорила она, оставив меня после уроков, вмешиваться в отношения собственных же учеников, ведь правда же, Сережа? И смотрела, смотрела колдовскими длинными глазами, и крутила кружевной платочек, а я млел, идиот, заранее представляя, как весь класс, вся школа будет мне завидовать.

Нина, как ни странно, была не против помочь Натали. Она только предложила со свойственной женщинам практичностью не делать наш с Натали сольный номер, что может показаться странным, а подготовить номер на четверых — и четвертым для симметрии взять тоже учителя…

— Да хоть того же Юрия Михайловича, — с невинным видом предложила она. — Он вроде бы ничего, пластичный…

4

Был ли я разочарован тогда? Честно говоря, не помню. Глядя сейчас из настоящего в прошлое, думаю, что нет. Даже радовался наверняка, глупый, что обожаемая женщина из всех нас выбрала меня, только я один мог ей помочь.

Не было рядом сорокалетнего Сергея Платонова, который объяснил бы Сергею Платонову шестнадцатилетнему, что, когда женщина использует тебя, это самый верный признак того, что она к тебе равнодушна. Мы, мужчины, кстати, поступаем точно так же. Это так просто и так естественно. Это нормально. Такова природа человеческая. Теперь я точно знаю это. Ну и что с того? Стал я от этого знания счастливее, чем был в шестнадцать лет? Ни на грош! Стал умнее, предусмотрительнее, осторожнее? По меньшей мере сомнительно. Так оставь в покое парнишку, старый ворчун! Пусть учит свою учительницу танцевать настоящее аргентинское танго и верит в себя.

И кстати: если посмотреть внимательнее на прошлое глазами сорокалетнего, нетрудно понять, что я напрасно считал себя особо выделенным. Точно так же, как и меня, но в других, не в личных, если можно так выразиться, а общественных целях Натали использовала других членов команды.

Наш великий путешественник Боря, который еще не решил тогда, каким именно образом совершит свое кругосветное путешествие: на велосипеде, пешком, на лыжах или под парусами, — Боря водил класс в лыжные походы всю ту долгую зиму, а когда снег растаял и подсохла земля, мы дружно пересели на велосипеды, и только последний звонок помешал нам погрузиться на плоты и отправиться в сплав по Чусовой. Мы предприняли это позже, три года спустя, соблазнив на эту авантюру по меньшей мере половину нашего бывшего 10-го «В», вот только Сашки Морозова не было с нами, не отпустили его из духовной семинарии, и куда делась наша Натали не знал никто.

Понятно, что в походе не обойтись без песен под гитару, и гитара тут же возникла в ловких руках Андрея Обручева, и он так легко и естественно слился с нею и стал извлекать из нее одну мелодию за другой, что вскоре любой из нас поклялся бы, что мы слышали все эти песенки в его исполнении еще в первом классе. И ни разу не видел я, чтобы, когда он пел у костра, рядом с ним не устроились бы по меньшей мере четыре девицы: по одной слева и справа, одна за спиной, чтобы оберегать его драгоценную спину от вечерней прохлады, а четвертая, самая огнеупорная, в ногах. И с этой четвертой пятая девица, которой не хватило места в ближайшем окружении, стряхивала искры от костра еловой веткой…

Когда мы не ходили в походы, мы устраивали «Огоньки», литературные и музыкальные вечера, посвященные знаменательным датам: обычно дню рождения писателя, поэта или критика, иногда — выходу в свет его произведения. Так был в ноябре устроен вечер, посвященный дню рождения Блока, в ноябре же поставлена его «Незнакомка», а в январе — «Балаганчик». В декабре мы ненадолго отставили Блока, чтобы отметить день рождения Валерия Брюсова. При подготовке спектаклей кем-то одним было не обойтись, и мы впрягались вчетвером: я брал на себя хореографию, Андрей — музыкальное сопровождение и хор, Боря сочинял диалоги или перелицовывал классиков на школьный лад, и, разумеется, мы трое распределяли между собой главные мужские роли актерство было у каждого в крови. А вот Сашка Морозов играть на сцене категорически не хотел, зато в нем прорезались неожиданно сразу два таланта: он мастерски рисовал декорации и к тому же оказался на удивление толковым режиссером.