Джей - О Милтоне Эриксоне

• Название: О Милтоне Эриксоне
• Автор: Джей
• Издательство: Независимая фирма “Класс”
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-86375-019-7

Знаменитость и ученик знаменитости, Джей Хейли рассказал все, что нужно знать о сути эриксоновского подхода. Биография “чародея из Феникса”, основные идеи, факты, афоризмы и даже сплетни и домыслы — какая без них легендарная личность?

Плюс интереснейшая статья о соотношении эриксоновской тера­пии и дзэн-буддизма, разбор великолепного демонстрационного наведения транса, еще одна статья о малоизвестных секретах ма­стерства Эриксона... Проведя с учителем семнадцать лет, Джей Хейли знает, что поведать читателю, и делает это блестяще.

Книга адресована всем, кто учит, лечит или по любым дру­гим причинам интересуется тем, как помочь ближнему. Она о человеке, которому это удавалось как никому другому.

---

Одним из главных умений Эриксона была способность воз­действовать на людей скрыто. В этом заключалась одна из при­чин того, почему многие люди чувствовали себя в его присут­ствии напряженно. Каждый, кто говорил с Эриксоном, не мог быть точно уверен, получает ли он только профессиональный совет или же еще и искусное указание на решение невысказан­ной личной проблемы. История или случай из практики — это аналогия, проводящая параллель между различными ситуация­ми. Случай из практики, связывающий терапевтический прием и проблему, мог быть также аналогией между собеседником Эриксона и пациентом из описываемого случая. Эриксон лю­бил изменять людей незаметно для них самих. Если они были настороже и сопротивлялись идее, которую предлагал им Эрик­сон, на самом деле существовала другая идея, которую он стре­мился им внушить. Он любил предлагать одну идею для сопро­тивления и, по крайней мере, еще одну — для воздействия.

Эриксон рассказывал один и тот же случай для разных людей по-разному. Суть случая оставалась неизменной, но то, на чем он делал акцент, зависело от аналогии, предназначенной конк­ретному слушателю. Этот сложный процесс метафорического влияния проходил в ходе обычной беседы или во время рядовой консультации. Казалось, что ему скучно делать что-то одно и требуется общение более глубокое и сложное.

Все, что Эриксон делал и говорил, имело множественные цели, и обучал он через сложные аналогии. Поэтому трудно четко сказать, что его взгляды описывает та или иная идея или тот или иной метод. Его теория была предложена нам в виде метафор, каждая из которых приложима ко множеству явлений, передана через разнообразные аналогии, раскрыта разным лю­дям с разных сторон и меняется в зависимости от социального контекста.

Основная сложность в формулировании элементов новизны в эриксоновских теориях состоит в проблеме языка. Он говорил о новых предпосылках относительно человека и путях его измене­ния на языке, созданном для выражения прошлых взглядов. (Здесь вспоминается Гарри Стак Салливан, который пытался описать межличностные отношения на языке, созданном для описания личности.) Я думаю, Эриксон открыл миру глаза на нечто совершенно новое — на сложность межличностного влия­ния (по крайней мере, таковы были идеи, о которых он мне рассказывал). Однако в его распоряжении был лишь язык, со­зданный для выражения совершенно иного представления о лю­дях. Язык терапии индивида просто не подходит для описания эриксоновской терапии.

Думаю, что язык гипноза и гипнотерапии слишком примити­вен и ограничен, чтобы охватить всю сложность эриксоновского метода наведения транса и использования в терапии гипнотичес­кого воздействия. Как можно на языке “сна” говорить о гипно­тическом внушении, когда человек погружается в гипноз, про­должая ходить по комнате? Или как можно на языке “бессозна­тельного” говорить о сложном межличностном воздействии транса во время беседы? Например, Эриксон пытался объяснить тот факт, что гипнотизируемый, следующий установке на отри­цательную галлюцинацию, должен видеть объект, чтобы его не видеть. Для описания этого явления Эриксон иногда использо­вал термин “бессознательное осознание”. Хотя по определению термин “бессознательное” есть нечто за пределами сознания или осознания.

Конечно, такая терминология слишком громоздка для описа­ния тонких процессов, интересующих Эриксона. Он разрабаты­вал новые пути понимания людей, гипноза и психотерапии, не создавая при этом языка, на котором можно описать эти новые представления. Это сравнимо с попытками говорить о кванто­вой теории на языке мер и весов. Я уверен: именно поэтому он все больше и больше обращался к метафоре, которая не может служить для точного описания явления, но может отразить в себе всю его сложность.

Многим не довелось видеть Эриксона. Другие слишком мо­лоды и видели его только старым. Он был потрясающим чело­веком, даже будучи старым и больным и передвигаясь в инва­лидной коляске. Однако я хотел бы рассказать о том, каким он был в зрелые годы, когда был полон сил[4]. Воздействовала не только его личность, но и репутация гипнотизера, влияющего на людей помимо их сознания. Многие люди просто-напросто боялись его.

Могущество Эриксона открылось мне, как только я о нем уз­нал. В 1953 году, работая в рамках проекта Грегори Бейтсона по изучению коммуникации, я попросил Бейтсона помочь по­пасть на семинар к одному гипнотизеру, приехавшему в Сан- Франциско. Я хотел изучить коммуникативные аспекты гипно­за. Бейтсон спросил, кто проводит семинар, я ответил, что, кажется, Милтон Эриксон. “Я позвоню ему, — сказал Бейт­сон, — и спрошу, можешь ли ты принять участие”. Так я уз­нал, что Бейтсон знаком с Эриксоном, впрочем, как с каж­дым, кто имел вес в сфере социальных наук. Оказалось, что Бейтсон и Маргарет Мид консультировались с доктором Эрик­соном и его супругой по поводу фильма о плясках в состоянии транса, снятого на острове Бали. Главный вопрос был в том, как определить момент вхождения танцоров в масках в состоя­ние транса. (Кстати, именно Бейтсон и Мид подтолкнули Эриксона к опубликованию выдающегося описания коммуника­ции в статье “Изучение экспериментального невроза, внушен­ного под гипнозом, при лечении преждевременной эякуля­ции”).

Бейтсон позвонил Эриксону в гостиницу в Сан-Франциско и спросил, могу ли я посещать его семинар. Эриксон сказал, что будет этому рад. Затем они еще какое-то время непри­нужденно болтали, после чего Бейтсон положил трубку и зая­вил: “Этот человек своими манипуляциями хочет заставить меня поехать к нему в Сан-Франциско и поужинать с ним”. Я очень интересовался межличностными манипуляциями и с любопытством спросил: “А что он вам сказал?” Ответ был та­ков: “Он сказал: “Почему бы тебе не приехать ко мне в Сан- Франциско и не поужинать со мной?” Даже самые обыкновен­ные прямые высказывания Эриксона рассматривались Грегори Бейтсоном и многими другими, боявшимися власти Эриксо­на, как манипуляции.

Эриксон явно наслаждался своей репутацией могущественно­го человека, который может влиять на людей независимо от того, осознают они это или нет. Я вспоминаю один случай с Доном Джексоном на семинаре Эриксона. Во время дискуссии о гипнозе Джексон без конца крутил и вертел в руках каран­даш. В какой-то момент он сказал: “Я никак не могу прекра­тить вертеть этот несчастный карандаш. Милтон, мне кажется, это твои проделки”. “Ладно, — ответил Эриксон, — но пока продолжай вертеть”. Он еще немного поговорил с Джексоном, а затем дал команду оставить карандаш в покое. Я хотел узнать побольше о его методах внушения особого поведения во время обыкновенной беседы и потому запомнил этот случай. По­зднее, в личной беседе, я спросил Эриксона, что же он тогда такое хитрое сказал или сделал, что заставило бедного Джексо­на издеваться над карандашом. “Да ничего я с ним не делал, — сказал Эриксон. — Джексону просто показалось, что это моя работа, вот я и воспользовался случаем”.

Чтобы проиллюстрировать еще один аспект величия Эрик­сона как гипнотизера и человека, я хотел бы рассказать об одном случае, который произвел неизгладимое впечатление на меня и на Джона Уикленда. Однажды мы пригласили Эриксона поужинать в мексиканский ресторан. И скажу я вам, это был подлинный мексиканский ресторан, в чем я убедился, приправив блюдо небольшим количеством их стан­дартного острого соуса. Я задохнулся, и глаза мои непроиз­вольно наполнились слезами. Эриксон начал высмеивать меня, и как-то из этого разговора само собой обозначилось, что лично он, Эриксон, может выдержать соус любой остро­ты. Для демонстрации он послал официантку за шеф-пова­ром, и когда тот пришел, Эриксон попросил его приготовить и принести нам наиострейший соус, какой только можно. Шеф-повар с удовольствием принял вызов. Через какое-то время он вернулся с некоей субстанцией на блюдце и поста­вил ее перед Эриксоном. Он остался посмотреть, как же по­сетитель справится с этим адским месивом. Эриксон взял ложку, набрал в нее соуса, положил в рот, покатал языком. Его лицо не изменило своего выражения, на глазах не появи­лось ни единой слезинки. “Вкусно”, — сказал он. На меня это произвело впечатление, и оно многократно усилилось, когда я посмотрел на остолбеневшего повара-мексиканца.

Помимо умения влиять на людей, в Эриксоне было что-то, не позволяющее людям противоречить ему. Я вспоминаю, как один психиатр рассказывал мне о своей встрече с Эрик­соном в Фениксе. Психиатр был серьезным, ответственным человеком, занимающим видное положение. Он сказал мне, что они общались с Эриксоном восемь часов подряд, и он даже не смог пообедать, так как Эриксон не сделал переры­ва. Он сказал мне, что был страшно голоден. Я спросил его, почему он не сказал Эриксону, что хочет есть. Он отве­тил, что как-то не мог прервать Эриксона, когда тот расска­зывал ему о психотерапии. Прошли месяцы, но этот человек все еще злился, что его довели до такого голода. И тогда я сказал ему, что, судя по всему, Эриксон считал его важной персоной, ведь он редко тратит восемь часов на одного посе­тителя, так что это был своего рода “комплимент действи­ем”. Такая мысль понравилась психиатру — и, надеюсь, по­могла ему простить потерянный обед.