Геннадий Семенихин - Космонавты живут на Земле

• Название: Космонавты живут на Земле
• Автор: Геннадий Семенихин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1969

Автор этой книги писатель Геннадий Александрович Семенихин, перу которого принадлежат известные широкому кругу читателей романы «Летчики», «Над Москвою небо чистое» и повесть «Пани Ирена», длительное время изучал жизнь коллектива людей, готовивших первые космические старты, присутствовал в районе приземления кораблей «Восток-3» и «Восток-4», сопровождал космонавтов в ряде их поездок по стране и за рубежи нашей Родины.

Роман «Космонавты живут на земле» – первое художественное произведение о людях молодой героической профессии. Герои его – вымышленные. Вместе с тем содержание романа во многом навеяно реальной действительностью.

---

— Мне семьдесят пять, тебе сто двадцать пять, — распорядился он, — сам знаешь, как говорит наш генерал Мочалов: космонавты живут на земле. А раз на земле, значит, и водочки иногда немножечко можно.

Они выпили, и Андрей с жадностью набросился на закуски.

— Ты почему так мало ешь? — удивлялся он, глядя на гостя.

А Рогов в эту минуту хитровато рассчитывал: «Сто двадцать пять граммов водки я, разумеется, выпью, это не помешает. А вот на закуски нажимать не буду. Надо оставить место на второй обед. Володя Костров примет не хуже. Однако жаль такие грибы и крабы оставлять! Ишь как заразительно хрустит на зубах у Андрея огурец...»

И не знал Рогов одной небольшой детали: Субботину постоянно недоставало полутора килограммов в весе, и в эти дни он усиленно питался.

— Ты куда же? — закричал он, когда Леня собрался уходить. — А какой еще бифштекс впереди ожидается! Пальчики оближешь.

Но Леня, ссылаясь на дальнюю дорогу, поспешил уйти. Спустившись на этаж ниже ровно в семь, он очутился у Кострова. Володя встретил его по-домашнему просто, в одной пижаме. Жена его, Вера Ивановна, была на собрании женсовета, и он укладывал детей спать.

— Ты извини, мы тут сами будем хозяйничать, — сообщил Костров.

Он долго гремел мисками и кастрюлями на кухне, потом внес две тарелки жидкого рисового супа и сковородку с поджаренной баклажанной икрой.

— Вот. Ешь. Овощи — это очень полезно, в особенности для таких толстяков, как ты, — провозгласил он, — гораздо полезнее мяса. Да и мне надо два килограмма согнать, чтобы в весовую норму прийти. Так что у нас отношение к еде одинаковым должно быть. Правда?

— Правда, — упавшим голосом выдавил Леня и, с грустью вспоминая богатый стол у Андрея, подумал: «Ну, водочки-то он немного нальет, раз в гости в такой мороз пригласил. Не может быть, чтобы не налил».

И как раз в это мгновение Костров хлопнул себя ладонью по лбу.

— Вот голова садовая! Обед-то обедом. Но запить его надо! — весело воскликнул он. — Помнишь, как там у Маяковского: «Ну, а класс-то жажду заливает квасом? Класс — он тоже выпить не дурак!» Так, кажется?

— В общих чертах да, — обрадованно подтвердил Рогов.

Сопровождаемый его взглядом, Костров метнулся из комнаты, а Леня облегченно вздохнул: «Вот оно. Наконец-то опамятовался». Но Костров остановился в дверях и, не оборачиваясь, спросил:

— Позабыл выяснить, ты чем запивать будешь: молоком или нарзаном? Я спиртного не употребляю, да и тебе не советую. От него полнеешь.

— А кефира у тебя нет? — мрачно спросил журналист.

Позже он сам со смехом рассказывал всем эту историю.

Генерал Мочалов, не уставая, повторял:

— Запомните, вы теперь — другие. Авиация была для вас только первой ступенью. Вторая ступень — космонавтика, и ой каких сил потребует она от каждого, прежде чем кто-то будет допущен к старту!

Алеша Горелов прекрасно уяснил смысл этих слов. Его друзья по отряду ушли далеко вперед, и часто во время их бесед он никак не мог себя проявить, а только слушал и слушал, потому что многое из того, о чем они говорили, было для него еще недосягаемым. Разве мог он поддерживать беседу с Володей Костровым, когда речь шла об анализе бесконечно малых величин, теории вероятности или интегральном исчислении? Мог ли тягаться с Андреем Субботиным, если речь заходила о вселенной, характеристике небесных тел и Галактики? Игорь Дремов был не только отличным бильярдистом и незаменимым нападающим в гарнизонной хоккейной команде. Он выступал с блестящими философскими докладами, мог часами говорить о древнегреческих мыслителях, о римском праве, материалистах восемнадцатого века, о ленинских философских работах. Сергей Ножиков был не только их партийным вожаком, но и отличным инженером. Вместе с Володей Костровым он часто выезжал на завод, где создавались новые космические корабли, вместе с конструкторами участвовал в сложных усовершенствованиях.

Алеша гордился, что попал в семью этих умных дружных людей, но постоянно чувствовал, как много ему еще недостает. И он был рад видеть, с какой трогательной заботливостью все ему помогают учиться и никто при этом не подчеркивает своего превосходства. Его приняли здесь как равного...

* * *

Он всегда спал крепко, как и всякий человек, сменивший много разных жилищ в своей жизни и привыкший быстро засыпать на любой постели. Снился Алексею то родной Верхневолжск и старая добрая мать, то ровное знойное поле Соболевского аэродрома и бронзовое от загара лицо комдива Ефимкова, то сосредоточенный Володя Костров, с которым он никак не может решить математическую задачу. Сны были разными, сменялись быстро и неожиданно, вплоть до той минуты, когда жесткий звонок будильника обрывал их. Открыв глаза, Алексей мгновенно возвращался к действительности. В сурдокамере было тепло, на пультовой уже включили свет, и он видел четкие часовые стрелки, показывавшие семь утра. Алеша включил микрофон, чуть хрипловатым со сна голосом передал:

— Сегодня десятое апреля. Семь часов две минуты. Температура в камере плюс восемнадцать, пульс шестьдесят два. Приступил к выполнению распорядка. Летчик-космонавт старший лейтенант Горелов.

Он зевнул и стал умываться. Струйки холодной воды лениво бились о металлическую раковину. Отфыркиваясь, тер полотенцем лицо. И не знал, конечно, какое оживление сейчас царит за звуконепроницаемыми стенами сурдокамеры. Голос Василия Николаевича Рябцева настиг его в ту минуту, когда Алексей просовывал курчавую голову в воротник синего свитера.

— Внимание, внимание! Как вы меня слышите, Алексей Павлович?

Голоса «оттуда», из внешнего мира очень редко проникали в камеру, и Горелов удивился, что сам начальник лаборатории затеял с ним разговор в такую рань. Откликнулся:

— Хорошо слышу.

— Вот и чудесно, — весело продолжал Рябцев, — через двадцать минут мы вас выпустим.

— Меня? — спокойно переспросил Алексей. — Так скоро?

— Ничего не поделаешь. Опыт завершается. Каждого космонавта, выходящего из сурдокамеры, мы встречаем музыкой. Что вам включить? Чайковского, Шопена, Моцарта. Может, легкой музыкой встретить?,

— Нет, — засмеялся Горелов, — арию князя Игоря: «О, дайте, дайте мне свободу!»

— Обоснованно просите, — согласился Рябцев, и тесная сурдокамера, такая непривычная к лишним звукам, наполнилась голосом певца, восклицавшего под аккомпанемент оркестра: «О, дайте, дайте мне свободу!»

Алексей слушал, улыбаясь, ладонями подперев голову. А за двойной дверью сурдокамеры все нарастало и нарастало оживление. Дежурная лаборантка Сонечка, поправив пышную прическу, крутила peгуляторы, устанавливая на экранах телевизоров самую четкую видимость. За ее спиной колыхались тени, гудели веселые голоса врачей и космонавтов, пришедших встретить Горелова. На стене красовался боевой листок. Марина Бережкова и Женя Светлова читали вслух короткую заметку.

«Дорогой Алеша! Вот и заканчивается сегодня твое нелегкое испытание. Утром ты выйдешь к нам после десятидневного одиночества. Ты провел в сурдокамере тот срок, которого с лихвой хватило бы, чтобы пропутешествовать в космическом корабле к нашей соседке Луне и вернуться обратно. Мы убедились за эти дни, что ты спокойный, волевой человек и в достатке обладаешь теми качествами, которые так нужны человеку твоей профессии».

За спиной у Сонечки подполковник медслужбы Рябцев кому-то пространно объяснял:

— Обратите внимание на рисунки, наклеенные Гореловым на шкаф с провизией и шутливые подписи к ним. Алексей Павлович, вероятно, и сам не предполагает, какой он жизнерадостный парень. Только одиночество смогло это выявить.

— А я с вами в этом не согласна, — вдруг запротестовала Марина Бережкова. — Мы давно знаем, что он общительный и жизнерадостный.

Она неожиданно вспыхнула, и все на нее посмотрели. Рябцев недоуменно приподнял покатые плечи, но не возразил ей.

— Однако мы увлеклись, — сказал Рябцев. — Пора выпускать нашего узника.

Горелов вскочил с кресла, едва лишь загрохотали тяжелые двери. Он ожидал увидеть только Рябцева и лаборантку Сонечку и удивленно попятился, когда в суровую его обитель ворвалось около десятка человек. Первым облобызал его Андрей Субботин.

— Алешка! Поздравляю тебя с выходом из одиночки. Какие великие идеи родились в твоей курчавой голове за это время? Гляди, а бородища-то какая выросла! Может, мне еще раз сюда попроситься суток на двадцать? Вдруг волосы отрастут, а?

— Ну что! Рад свободе, князь Игорь? — улыбался более сдержанный Костров.

Широколицый Ножиков тянул издали руку:

— А я от имени и по поручению...

— Партийного бюро, что ли? — засмеялся Горелов.

Женя кокетливо заметила:

— А ему очень идет борода. Ты как находишь, Марина? Не Алеша Горелов, а этакий дон Диего рыцарских времен.