Квинт Флакк - Сочинения

• Название: Сочинения
• Автор: Квинт Флакк
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Античная литература
• Год: 1970

Поэзия Горация (I в. до н. э.) принадлежит к вершинам мировой литературы. Она подкупает уравновешенной красотой и совершенством формы. Ее философское содержание глубоко человечно и проникнуто любовью к жизни. Сатиры Горация представляют собой живые, блещущие наблюдательностью и юмором зарисовки римской жизни, рассказы об отдельных эпизодах жизни поэта. В посланиях Гораций касается коренных вопросов литературного творчества; наибольшей славой пользуется послание, известное под названием «Поэтическое искусство», повлиявшее на развитие эстетической мысли в эпоху Возрождения и в новое время.

Книга включает все произведения Горация; многие из них печатаются в новых переводах. В приложении даются вольные переводы и подражания Горацию Пушкина, Сумарокова, Фета, Блока.

[В файле восстановлены два эпода, не содержащиеся в книге]

---

Так, по привычке моей, о безделке задумавшись. Некто

Вдруг повстречался со мной, мне по имени только известный.

За руку взял он меня: «Ну, как поживаешь, любезный?»

«Так, ничего, — говорю, — и тебе желаю того же».

Он не отходит. «Не нужно ль чего?» — говорю с нетерпеньем.

Он начинает: — «Ты знаешь меня, человек я ученый…»

«Что ж, — говорю я, — тем лучше!» да сам норовлю: ускользнуть бы!

Стану слуге говорить, — а пот с меня катится градом

10 От головы до подошв. «Ах, был бы я желчным Баганом —

То-то б отбрил молодца!» — про себя я подумал. А спутник

Улицы, город хвалить принялся. Но, не слыша ни слова,

«Верно, ты хочешь, — сказал, — ускользнуть от меня: я уж вижу!

Только тебе не уйти: не пущу и пойду за тобою!

А куда ты идешь?» — «Далеко! Не трудись понапрасну!

Друга хочу навестить: ты даже его и не знаешь:

Нынче больной он лежит за Тибром, под Цезарским садом». —

«Я не ленив и не занят сейчас — прогуляюсь с тобою!»

Точно упрямый осленок, навьюченный лишнею ношей,

20 Голову я опустил; а спутник опять начинает:

«Если я знаю себя, то ты меня сделаешь другом

Большим, чем Виск или Варий. Подумай-ка: кто сочиняет

Столько стихов и так скоро, как я? Кто в пляске так ловок?

В пенье же сам Гермоген, хоть он лопни, со мной не сравнится!»

Чтобы прервать разговор, я спросил: «А мать и родные

Есть у тебя, чтоб успехом твоим от души любоваться?»

«Всех схоронил! Никого!» — «Вот прямо счастливцы! — подумал

Я про себя, — а вот я еще жив! Добивай же! Недаром

Жребий в урне встряхнув, предрекла мне старуха сабинка —

30 «Этот ребенок, — сказала она, — не умрет ни от яда,

Ни от стали врага, ни от боли в боку, ни от кашля,

Ни от подагры: болтун его сгубит, болтун изничтожит —

Пусть же, коль жизнь дорога, он всегда болтунов бережется!»

Вот уж до храма мы Весты дошли, уж близился полдень.

Спутник мой должен бы в суд пойти, а не то за неявкой

Дело бы он проиграл. «Если любишь меня, — он сказал мне, —

То помоги мне: побудь там немножко со мною!» «Куда уж!

Времени нет у меня; да я и законов не знаю!»

«Что же мне делать? — он молвил в раздумье. — Тебя ли оставить

40 Или уж тяжбу мою?» — «Конечно, меня! Что тут думать!»

«Нет, не оставлю!» — сказал и снова пошел он со мною!

С сильным бороться нельзя: я — за ним. «А как поживает

И хорош ли к тебе Меценат? Он ведь друг не со всяким!

Он здравомыслящ, умен и с Фортуною ладить умеет.

Вот кабы ты представил ему одного человека —

Славный бы в доме его у тебя появился помощник!

Разом оттер бы ты всех остальных!» — «Кому это нужно?

Вовсе не так мы живем, как, наверное, ты полагаешь:

Дом Мецената таков, что никто там другим не помехой.

50 Будь кто богаче меня иль ученее — каждому место!»

«Чудно и трудно поверить!» — «Однако же так!» — «Тем сильнее

Ты охоту во мне возбудил к Меценату быть ближе!»

«Стоит тебе захотеть! Меценат лишь сначала неласков;

Ты же с искусством твоим все преграды легко одолеешь

И победишь!» — «Хорошо! покажу я, на что я способен!

Хоть рабов у него подкуплю, а уж я не отстану!

Выгонят нынче — в другой раз приду; где-нибудь перекрестком

Встречу его и пойду провожать. Что же делать! Нам, смертным,

Жизнь ничего не дает без труда: уж такая нам доля!»

60 Так он болтал. Вдруг вижу я друга — Аристия Фуска.

Был он знаком и с моим болтуном. Пошли разговоры:

«Как? Откуда? Куда?» — Стоим; я жму ему руки,

Дергаю, знаки даю, головою киваю, глазами

Так и вращаю, чтоб спас он меня. А лукавец смеется

И не желает понять. Тут вся желчь во мне закипела!

«Ты, Аристий, хотел мне что-то сказать по секрету?»

«Помню, — сказал он, — но лучше найдем поудобнее время:

У иудеев тридцатая ныне суббота и праздник;

Что за дела в подобные дни?» — «Я чужд предрассудков!» —

70 Так говорю я; а он: «Да я-то не чужд, к сожаленью!

Я человек ведь простой, что делать! Уж лучше отложим!»

Черный же день на меня! Он ушел, и остался я снова

Нем под ножом палача. Но, по счастью, истец нам навстречу.

«Где ты, бесчестный?» — вскричал он. Потом ко мне обратился

С просьбой: свидетелем быть. Я скорей протянул уже ухо!

В суд повели молодца, вслед за ними и справа и слева

С криком народ повалил. Так избавлен я был Аполлоном!

130

10

[Сколько, Луцилий, в тебе недостатков, — готов доказать я,

Даже Катона в свидетели взяв, — ведь Катон, твой поклонник,

Сам принужден у тебя исправлять неудачные строки;

Тонко работает он — понятно, что вкус его лучше,

Чем у иного, в которого смолоду палкой и плеткой

Вбили готовность прийти во всеоружье науки,

Чтобы престиж поддержать писателей древних, на коих

Мы, молодые, глядим свысока. Итак, повторяю]:

Да, я, конечно, сказал, что стихи у Луцилия грубы,

Что без порядка бегут они. Кто же, бессмысленный, будет

В этом его защищать? Однако на той же странице

Я же его и хвалил: за едкую соль его шуток.

Эта заслуга — за ним, но другие признать не могу я —

Если бы так, мне пришлось бы хвалить и Лаберия-мима!

Это неплохо — суметь у читателя рот разулыбить,

Но чтобы слыть настоящим писателем, этого мало.

Краткость нужна, чтобы речь стремилась легко и свободно.

10 Чтобы в словах не путалась мысль и ушей не терзала.

Нужно, чтоб слог был то важен, то кстати шутлив, чтобы слышен

Был бы в нем голос не только оратора или поэта,

Но человека со вкусом, который щадит свои силы,

Зная, что легкою шуткой решается важное дело

Лучше подчас и верней, чем речью суровой и резкой.

Это знали отлично поэты комедии древней.

Нам бы не худо последовать им, а их не читают

Ни прекрасный, собой Гермоген, ни та обезьяна,

Чье все искусство в одном: подпевать Катуллу да Кальву!

20 «Так, но Луцилий хорош и тем, что в латинские строки

Много он греческих слов примешал». — Отсталый ты критик!

Это ведь было под силу и Пифолеонту Родосцу! —

«Что же столь дивного тут?» — «Да просто приятна для слуха

Смесь языков, как для вкуса смесь вин, смесь фалерна с хиосским».

Право? И только в стихах? А может быть, даже и в прозе —

Вот, например, когда суд разбирает Петиллия дело,

И выступают Валерий Корвин да Публикола Педий,

Ты бы хотел, чтоб они, позабыв об отцах и отчизне,

В поте лица мешали слова родные с чужими

30 И лопотали бы так, как в Канузии люд двуязычный? —

Я ведь и сам, хоть не грек, сочинял по-гречески прежде;

Но однажды средь ночи, когда сновиденья правдивы,

Вдруг мне явился Квирин и с угрозой сказал мне: «Безумец!

В Греции много поэтов; толпу их умножить собою —

То же, что в рощу дров наносить, — ничуть не умнее!»

Пусть же надутый Альпин сколько хочет терзает Мемнона

Или же грязью уродует Рейн; мои же безделки

В храме, где Тарпа судьей, никогда состязаться не будут,

Да и не будут по нескольку раз появляться на сцене.

40 Ты лишь один среди нас, Фунданий, умеешь заставить

Хитрых прелестниц острить, а Дава — дурачить Хремета;

У Поллиона цари выступают в стихах шестистопных;

Пламенный Варий ведет величавый рассказ в эпопее,

Равных не зная себе; а добрые сельские музы

Нежное, тонкое чувство Вергилию в дар ниспослали.

Я же сатиры пишу, — и удачней, чем писывал раньше

Добрый Варрон Атацин, а с ним и другие поэты,

Хоть и слабее, чем тот, кто стяжал себе вечную славу,

Риму сатиру открыв: с него я венца не срываю!

50 Ну, а Луцилий? О нем я сказал: он — мутный источник,

Больше ненужного в нем, чем того, что пригодно. Но вспомни:

Разве нет недостатков в самом великом Гомере?

Разве скромный Луцилий не делал поправок — и в ком же?

В трагике Акции! Разве над Эннием он не смеялся?

Разве, других порицая, себя он не выше их ставит?

Что же мешает и нам, читая Луцилия, тоже

Вслух разбирать: натура ль его иль натура предмета

В гладких стихах отказала ему, но он пишет, как будто

Думает только о том, чтоб шесть стоп в стихе уместились,

60 Да чтобы двести стихов натощак, да столько же после

Ужина! Что ж, говорят, ведь писал же так Кассий Этрусский:

Словно река, он стихами кипел и по смерти сожжен был

С кипой стихов: их одних на костер погребальный достало!

Я повторяю: Луцилий, конечно, изящен и тонок,

Строчки отделывал он, конечно, искусней, чем грубый

Наш поэт, изобретший стихи, неизвестные грекам,

Или толпа остальных стихотворцев поры стародавней;

Но ведь когда бы, по воле судьбы, он в наше жил время,

Много бы вычеркнул сам из своих он писаний, стараясь

70 В них совершенства достичь; и, стих за стихом сочиняя,