Люсьен Леви-Брюль - Сверхъестественное в первобытном мышлении

• Название: Сверхъестественное в первобытном мышлении
• Автор: Люсьен Леви-Брюль
• Издательство: Педагогика-Пресс
• Жанр: Психология
• Год: 1994
• ISBN: 5-7155-0701-4

В центре внимания автора — известного французского философа, этнографа и психолога Люсьена Леви-Брюля (1857–1939) — проблемы природы человеческого мышления, культурной обусловленности его развития. Идеи Леви-Брюля породили плодотворную полемику и явились ценным вкладом в становление научного представления о природе сознания и мышления.

Работы, включенные в книгу, выходили на русском языке более 60 лет назад и давно стали библиографической редкостью.

Для психологов, социологов, философов и этнографов.

http://fb2.traumlibrary.net

---

Может показаться слишком смелым оспаривание интерпретации, которая как будто непосредственно вытекает из природы фактов. В самом деле, кто может питать в отношении людей благосклонные или враждебные чувства и настроения, кроме духа или чего-нибудь в этом роде? Да и как первобытные люди могли бы иметь об этом представление, которое не было бы более или менее антропоморфическим? Все верно, если судить об их мыслительных навыках по нашим. Однако если мы примем во внимание тот факт, что в этом пункте они отличаются от нас и км неведомы наши идеи о материи, духе и сознании, то поколеблемся сразу же приписать им анимистические представления.

Один наблюдатель, столь же точный, сколь и проницательный, Э. Смит, не ошибался на этот счет. «Баила, — говорит он совершенно определенно, — веря во влияния, исходящие от существ и предметов, их окружающих, вовсе не имеют, однако, представления, будто источником их являются духи или существа, имманентные этим существам или предметам». По поводу талисманов, например, он пишет: «Не предполагается (за отдельными исключениями), что эти предметы имеют души. Когда влюбленный, торговец, воин, гадатель обращается с речью к музамо (колдовскому средству), он обычно не думает, будто в нем находится дух или покойник (ghost). Он обращается именно к самому колдовскому средству».

В самом деле, первобытные люди вовсе не считают себя обязанными думать, что настроения и чувства существ и предметов либо являются, либо не являются чем-то психическим. Они эту дилемму, которая столь нас затрудняет, вовсе не ставят перед собой. Никогда не задумываясь о природе психического или непсихического, они не видят перед собой необходимости склоняться к одному из решений больше, чем к другому. Даже если речь идет о человеческих чувствах и настроениях, то они их представляют как невидимые силы, подобные тем, которые окружают их постоянно. Они их не отделяют четко от субъекта, но и не ставят в формальную зависимость от него. Короче говоря, настроения сознательных субъектов не отличаются от настроений существ и предметов, которым мы никогда не вздумали бы приписывать сознание. Как о тех, так и о других они имеют смутное и плохо оформленное представление, которого им вполне достаточно. Так как эти представления приводят в действие аффективную категорию, то в них преобладают эмоциональные элементы. Первобытные люди совершенно не заботятся о том, чтобы толком выяснить, какова природа этих настроений. Они целиком во власти надежды или страха, связанных с тем, что данные настроения им сулят.

Наше мышление концептуально, оно распределяет существа и предметы по родам и классам и объявляет сознание отличительным признаком некоторых из этих классов. Поэтому мы испытываем крайнее затруднение при попытке встать на точку зрения первобытного мышления. Если путем упорного усилия нашему мышлению на мгновение удается встать на нее, то оно не в состоянии на ней удержаться. Оно нечувствительно соскальзывает с этой затрудняющей его позиции. Мало-помалу оно возвращается к своей обычной установке и, следовательно, начинает искажать представления первобытных людей, навязывая им собственные рамки или доискиваясь в представлениях ответа на вопросы, сам характер которых для примитивных людей лишен смысла.

6. Магические процедуры

К числу настроений, представляющих для первобытных людей первостепенный интерес, относятся прежде всего настроения съедобных животных и растений, благодаря которым они не умирают с голоду. Б. Гутман в своих работах о джагга хорошо осветил этот момент. Первобытные люди рассматривают животных и растения не как низшие существа, предназначенные служить пищей, а как существа, равные человеку, если не превосходящие его. Эти животные и растения выступают или по крайней мере могут сделаться для всей группы в целом или для отдельных ее членов покровителями и благодетелями. Тотемизм, как бы его ни интерпретировали, включает в себя почитание животного или растения, имя которого носит клан. Но это чувство существует даже независимо от тотемических обычаев. «Когда мы стараемся засвидетельствовать наше почтение добыче — говорили старые бушмены, — мы действуем таким образом. потому что мы хотим, чтобы животные в состоянии были умереть (позволили себя убить). Ибо они не умерли, если бы мы не засвидетельствовали им наше почтение».

Знаки почитания заключаются обычно в умилостивительных обрядах, которые трудно, а иногда и невозможно отличить от магических операций. В таких обрядах как раз сказывается манера первобытных людей представлять себе настроения. Они отнюдь не стремятся растрогать, склонить, убедить животных и растения, к которым адресованы обряды, хотя это намерение не отсутствует у них. Людям прежде всего нужно, чтобы расположение животных и растений осталось или сделалось таким, какое им желательно. И чтобы этого добиться, прибегают приблизительно к тем же самым процедурам, которые, как мы видели, используются, когда речь идет о человеческих существах. И здесь полагаются на колдовские средства, действующие физически и магически.

При убийстве или поимке животного следует немедленно позаботиться о том, чтобы гений его вида не рассердился. Необходимо, чтобы он простил охотникам убийство, которое те вынуждены были совершить, дабы в будущем он продолжал испытывать к ним благосклонность. Так, у кафров ксоза, «когда убивают антилопу-самца, на нее набрасывают лиану, которую сжигают перед тем, как отправиться еще раз в лес на охоту: полагают, что данный колдовской прием привлечет к охотникам других животных, которые отдадут себя в их руки». У баила почести оказываются убитому слону. «Мотив этих обрядов заключается в том, чтобы помешать убитому слону отомстить охотникам и побудить его помочь им довести других слонов до такого же конца. Едва только животное испустило дух, как охотник обращается в бегство, а товарищи преследуют его, инсценируя ярость. После совершения обрядов охотники возвращаются в селение, где устраивается большое празднество. Оно начинается с принесения жертвы Леза (высшему существу), духам предков (мизхимо) и духу (ghost) убитого слона, последовавшему за охотниками в селение. Ему говорят: „О дух, нет ли у тебя братьев и отцов, которые позволят себя убить? Пойди и приведи их сюда“. Дух слона отправляется тогда к своему стаду и становится там гением-хранителем слона, который „съел его имя“ (т. е. сделался его наследником). Заметьте, что баила думают, будто слоны живут так же, как и люди. Когда один из них умирает, другой наследует его положение, „съедает его имя“, по их выражению». В Западной Африке «туземцы, обитающие на берегах озера Айзинго, говорят, что, если убить первых рыб, появляющихся в озере во время сухого времени года, остальная часть стаи повернет обратно. Поэтому, когда приплывает рыбий авангард, с ним обращаются весьма почтительно, к нему обращаются с льстивыми речами, ему приносят подарки».

Подобные факты сплошь и рядом встречаются и в Африке, и в других местах. Следует вспомнить и о не менее многочисленных фактах, которые относятся к обращению с домашними животными и особенно (как это наблюдается у большинства банту) с рогатым скотом. Известно, какое сильное чувство чернокожие питают к своему скоту, известны те заботы и внимание, тот, можно сказать, культ и поклонение, которыми туземцы окружают домашний скот. Коровы и быки составляют высший интерес их жизни. Один европеец однажды заметил, что та чрезвычайно утомительная работа, которая выпадает на долю их женщин, легко могла бы выполняться быками. Это вызвало сильнейшее негодование. Туземцы даже не сочли достойной обсуждения столь смешную мысль.

Первобытным людям представляется, что необходимо щадить чувства домашних животных и остерегаться таких действий, которые могли бы их задеть. Отсюда те сложные комбинации обрядов, правил и табу, которые мы у них находим. Для туземца, который свыкается с ними с детства, подобные ритуалы нечто само собою разумеющееся. Он уверен, что все знают их так же, как и он. Однако белые не знают подобных предписаний и запретов. Чаще всего белые даже не стараются их понять. Если белому случайно доведется узнать некоторые обрывки этого ритуала, то он поймет его совершенно превратно. Например, чернокожие, которые в изобилии добывают молоко, отказываются давать или продавать его белым. Европеец может подумать о недобром чувстве или даже о враждебном к нему отношении. Но он ошибется. Дело в том, что туземцев пугает манера употреблять молоко без всяких предосторожностей, ибо белый может поставить молоко на огонь, что плохо отразится на корове, которая перестанет доиться. Так, у багима «существуют удивительные представления о прозорливости коров насчет того, как обращаются с их молоком. Сплошь и рядом можно услышать, что корова не хочет доиться, потому что вы кипятили ее молоко». Гутман подробно описал те предосторожности, которые предпринимаются туземцами, когда они хотят умертвить корову. «Это можно сделать лишь на территории рода (Sippe). С большой торжественностью и многими церемониями благодарят корову за все, чем ей обязаны. Хозяин заверяет, что не может ее убить, но позволит ей найти приют в хижине, так как она принесла ему десять телят. Поэтому, если с ней случится беда, корова должна знать, что не он тому виной… Смертельный удар наносит корове чужой, принадлежащий соседнему роду; хозяин и его братья должны до этого спрятаться. Женщины остаются на месте и начинают стонать и жаловаться по поводу того, что корова была такой хорошей, а между тем ее уводят на смерть, в которой они неповинны. Лишь после того, как убитая корова освежевана, к ней подходят хозяин с братьями. Он разражается восклицаниями по поводу столь горестного неожиданного события и, инсценируя сильнейшую ярость, начинает допытываться, кто ее убил. Нанесший корове удар выходит вперед и говорит ему: „Мы ее украли, пока тебя не было“. Начинается препирательство, во время которого хозяин перечисляет все достоинства своей скотины. Однако последнее слово остается за убийцей. „Она была стара, она должна была уступить место другим. Такова также и ваша участь“. Хозяин разражается новыми жалобами и рыданиями, словно он оплакивает мать. Он не ест мяса этой коровы». Эта инсценировка очень близко напоминает ту, которую Гутман описал в другой работе — «Пчеловодство у джагга» — в связи с рубкой дерева, предназначенного для изготовления улья. Мы видим то же почтительное отношение к дереву, то же отчаяние хозяина перед лицом совершившегося факта. Туземцы рассчитывают, что стереотипные умилостивительные обряды окажут магическое действие на чувства и настроения жертв и им подобных.