Юрий Сушко - Клан Чеховых: кумиры Кремля и Рейха

• Название: Клан Чеховых: кумиры Кремля и Рейха
• Автор: Юрий Сушко
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-55523-9

Если бы вся изложенная здесь история родственников Антона Павловича Чехова не была бы правдой, то ее впору было бы принять за нелепый и кощунственный вымысел.

У великого русского писателя, создателя бессмертного «Вишневого сада», драматичного «Дяди Вани» и милой, до слез чувственной «Каштанки» было множество родственников, у каждого из которых сложилась необыкновенная, яркая судьба. Например, жена племянника Чехова, актриса Ольга Константиновна, была любимицей Третьего рейха, дружила с Геббельсом, Круппом, Евой Браун и многими другими партийными бонзами и в то же время была агентом советской разведки. Михаил Чехов, сын старшего брата Антона Павловича, создал в США актерскую школу, взрастившую таких голливудских звезд, как Мэрилин Монро, Энтони Куинн, Клинт Иствуд… А начался этот необыкновенно талантливый клан Чеховых с Антона Павловича, скромного и малоприметного уездного врача…

---

– Что такое антропософия? Я отвечу вам, Михаил, словами Штайнера, – говорил Андрей Белый. – Это – «путь познания, призванный духовное в человеке привести к духовному во Вселенной…» Антропософ – это тот, кто ощущает, как существенную жизненную потребность, определенные вопросы о природе человеческого существа и Вселенной, так же как люди испытывают голод и жажду. Способом постижения «высших миров» наш учитель считает развитие интуиции как сверхъестественной способности ясновидения, возвышающей человека над ограниченным земным знанием.

Согласно его теории, человек представляет собой микрокосмос, в котором различаются три сферы: физическая (материальная), эфирная (душевная) и астральная (духовная). Каждая из сфер – это ступень как в индивидуальном развитии человека, так и во всемирной истории человечества. Основная задача антропософии заключается в том, чтобы поднимать человека на высший, духовный уровень, возвышать его над повседневным физическим существованием, актуализировать потенциально присущую человеческой личности незримую связь с божественным…

Белый был готов рассказывать Чехову о Штайнере и его учении круглыми сутками.

– Мы познакомились со Штайнером еще до Первой мировой войны, в 1912 году. Тогда в Мюнхене я впервые увидел постановку его стихотворной мистерии-драмы «Пробуждение души». Поверьте, Миша, я был потрясен… Для вас должна быть крайне интересна и полезна эвритмия, открытая профессором. Это совершенно новый вид искусства, основой которого является «зримая речь». В нем – сочетание особого гармонизирующего движения, напоминающего танец и пантомиму, с поэтической речью или музыкой…

* * *

Недаром актерскую среду сравнивают со змеиным гнездом. Вполне возможно, исполнителей драм и трагедий развращают неистощимые сокровищницы хитроумных затей, интриг и злых козней, которые предлагают им для воплощения на сцене талантливые драматурги и не менее одаренные постановщики. Маски отрицательных героев так или иначе оставляют в сердцах и сознании их вынужденных носителей свои незримые следы. Что поделаешь, особенности профессии.

И потом даже в тех театральных коллективах, которые рождались в процессе взаимного притяжения душ, поклоняющихся одним и тем же благородным принципам, очень скоро начинает витать незримый дух соперничества, сопряженного с дрязгами, сплетнями, подковерными играми и ссорами. В закулисье, в гримуборных, в кабинетах директоров или художественных руководителей вызревают зерна грядущей смуты, которые неизбежно всходят и дают богатый урожай ядовитых плодов, именуемых ревностью, завистью, болезненно обостренным самомнением…

Все это сполна испытал на себе начинающий руководитель МХТ-2 Михаил Александрович Чехов. Уже в середине 20-х годов возникли первые признаки раскола. Актер и режиссер Алексей Дикий[13], оставив побоку Чехова, выпустил в пику ему лесковскую «Блоху», о чем Мария Андреева, побывав на премьере, тут же сообщила Горькому: «…Хороший, веселый спектакль без дураков и фокусов, но пролетарская публика предпочитает «Гамлета» с Мишей Чеховым…»

В какой-то момент образовалось магнитное поле. Часть труппы ворчала, часть молчала, а часть сочувственно кивала – и первым, и вторым. Весной 1927 года группа актеров, вожаком которой оставался все тот же Дикий, затеяла безобразную травлю Чехова.

Режиссеру вменяли в вину, что своими постановками «Гамлета» и «Петербурга» он разлагает публику мистическими настроениями, насаждает сектантство, распространяет среди актеров чуждые антропософские идеи. Почему в репертуаре нет пьес правильных, проверенных советских драматургов?! Мы погрязли в мистике!.. В общем, ярлык был подобран беспроигрышный: «носитель мещанской мелкобуржуазной идеологии». Оппонентов особенно возмущало, что Чехов посмел организовывать свои антропософские вечера прямо в репетиционном зале театра.

В недостойные «игры» вовлекли даже Сергея Эйзенштейна. Великий кинорежиссер иронизировал над тем, что в театральных гостиных появились новые адепты, и даже его, дескать, пытались посвятить в розенкрейцеры. Потом была подключена пресса: стыд и позор Михаилу Чехову, запятнавшему славную фамилию!..

Низложенный кумир, огрызаясь, презрительно именовал вчерашних друзей и коллег «собранием верующих в религию Станиславского». Напрасно Михаил Александрович пытался защитить Белого, объяснить, что поэт живет в мире, отличном от мира людей, его окружающих, и мир обычный, принятый всеми, он отрицает. Время в мире Белого не то, что у нас. Он мыслит эпохами… Он несется сознанием к Средним векам, дальше – к первым векам христианства, еще дальше – к древним культурам, и перед ним раскрываются законы развития, смысл истории, метаморфозы сознания. Он уносится и дальше: за пределы культуры – в Атлантиду и, наконец, – в Лемурию, где только еще намечались различия будущих рас, и оттуда он несется обратно, всем существом своим, всем напряжением мысли переживая: от бесконечного к личному, от несвободы к свободе, от сознания расы к сознанию «Я».

Бес-по-лез-но…

Когда терпение Чехова лопнуло, он написал на имя Луначарского заявление об отставке. Однако нарком не пожелал терять Чехова, провел с ним душеспасительную беседу (он умел это делать мастерски) и ради сохранения МХТ-2 позволил уволить смутьянов, затеявших бучу. Тем более что в поддержку художественного руководителя Чехова выступила большая группа актеров, предлагая ему «располагать всеми силами нашей творческой воли, рассчитывать на всемерную нашу полную с Вами солидарность…».

В советской культуре уже завоевывает позиции безотказная практика разрешения творческих конфликтов путем составления коллективных челобитных, сочинения писем «в защиту», заочного осуждения и индивидуальных доносов.

Кипение страстей во МХТ как будто бы улеглось. Но на самом деле оно лишь поутихло до поры до времени. К тому же надо было знать характер и темперамент Михаила Чехова. В мае 1928 года он уже категорически потребовал от Наркомпроса разрешить ему отбыть вместе с супругой Ксенией Карловной для отдыха и лечения в германское местечко Брейтбрунн на Аммерзее.

Накладывая положительную резолюцию на прошении, Анатолий Васильевич Луначарский строго взглянул на вытянувшегося перед ним служащего комиссариата, поправил пенсне и произнес замечательную речь о губительных для Чехова и иже с ним последствиях подобного шага:

– Знаю я эти поездки «на лечение и восстановление сил»… Конечно, не он первый, не он, к сожалению, и последний. Но, – нарком назидательно постучал указательным пальцем по столу, – те артисты, которые воображают, будто так легко отчалить от родного берега в поисках буржуазных пышных садов, где высокие гонорары и широкая артистическая свобода, глубоко заблуждаются. Горек и черств хлеб русского актера за границей! Разве только пошловатый человек, которого могут удовлетворить внешние удобства западной жизни, может легко мириться со своей долей…

Чиновник виновато переминался с ноги на ногу перед наркомовским столом, словно все эти упреки были адресованы именно ему. А Луначарский, поймав миг вдохновения и верный тон, чувствовал: получается! Это же готовые тезисы будущей статьи, о которой только на днях они долго толковали с Карлом Радеком. И Анатолий Васильевич продолжил:

– Но разве среди этих пошловатых людей могут быть настоящие таланты? Променять на западную чечевичную похлебку гигантское право быть участником ведущей части человечества и ведущего в настоящее время театра – это значит для подлинного дарования подписать собственный приговор медленного, а может быть, и быстрого умирания… Вот так!

Он посмотрел на стоявшего перед ним человека и спросил: «Вы согласны со мной, Дмитрий Сергеевич?..»

– Конечно! – вытянулся перед наркомом дисциплинированный совслужащий, еще вчера отвечавший исключительно по уставу: «Так точно!»

Увы и ах, но пресловутый Михаил Александрович Чехов в данный исторический момент находился вдали от России и, к сожалению, никак не мог слышать мудрых наставлений наркома. Хотя, возможно, именно тогда, отведав чечевичной похлебки, прогуливаясь вдоль бескрайнего озера Аммерзее и прихлебывая из кружки с длинным носиком целебную водичку, Михаил Александрович решил-таки послать к чертовой матери свою непредсказуемую Россию и попытать счастья на иных берегах…

Берлин, 1921–1922 годы

«Золотые двадцатые» годы… Я не понимаю, почему их так называли. Как никогда раньше, да, впрочем, и потом, в эти годы тесно переплелись блеск и нищета, подлинное и мнимое безделье и напряженный труд, богатство и нужда, отчаяние и надежда, безумие и рассудок, духовное и бездушное… В литературных кафе и артистических забегаловках горячо дискутируют о кубизме, импрессионизме, экспрессионизме, дадаизме и всех возможных «измах» – только не о национал-социализме, который никто не воспринимает всерьез…»