Константин Путилин - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1]

• Название: Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1]
• Автор: Константин Путилин
• Жанр: Биографии и Мемуары

 В первый том вошли исследовательские и архивные материалы об известном российском полицейском И.Д. Путилине, посвятившем свою жизнь сыскному делу и прошедшем путь от канцелярского служащего до начальника сыскной полиции Санкт-Петербурга. Включены также мемуарные источники, воспоминания сына И.Д. Путилина - Константина, сделанные по записям отца, и записки В.М. Шевлякова. В книге использованы архивные материалы Центрального государственного исторического архива РФ (ЦГИА СПб.) и Центрального государственного исторического архива С.-Петербурга.

 Книга предназначена для работников МВД, а также для всех интересующихся историей работы полиции.

---

— Ну, а дальше где вы были?

— У Пелагеи Федоровой, квартирной хозяйки, у кото­рой Михайлова сняла комнату. Муж ее сообщил, что на другой день по обнаружению убийства в Морском корпусе явился Митрофанов к своей любовнице, поселившейся у них, Михайловой, утром часов в одиннадцать. Вскоре же ушел, а вернулся уже в новом пальто, костюме, хвалился своими обновками; потом они, Митрофанов и Михайлова, уехали, и с тех пор он, Федоров, больше их уже не видел.

— Выговорите — Федоров? — спросил вошедший Виноградов. — Позвольте, это тоже наш знакомый: он судился один раз за кражу и находится в тесной дружбе с Митрофановым.

—Вы произвели обыск вещей Михайловой и квар­тирной хозяйки?

— Как же, ваше превосходительство. Среди массы мало подозрительных вещей я обратил внимание на жилетку, принадлежащую Митрофанову. На ней с правой сто­роны между первой и второй пуговицами ясно бросается в глаза небольшое, как бы кровяное пятно. Все вещи я распорядился доставить сюда.

Я отпустил всех и остался один. Теперь мне предстояло самое главное: допрос Митрофанова. Я знал, что это будет труднейший из допросов, труднейший потому, что личность этого преступника была далеко не заурядной.

Сын хотя и незначительного, но все же чиновника, он получил кое-какое образование, дополнив его верхушками разных знаний, схватывать которые он был великим мастером. Не сбейся он с пути, из него получился бы дельный, умный службист. На­тура эта была, безусловно, богато одаренная, одна из тех русских «широких» натур, которые, благодаря своему размаху, с одинаковой легкостью, порывистостью могут сделаться и величайшими праведни­ками — «подвижниками», и величайшими злодеями, из­вергами естества. Все дело у таких людей — в одномпсихологическом моменте. Распалилась душа на до­бро — он рубашку с себя снимет и отдаст ее, по-евангельски, неимущему, распалилась душа на зло — нет того преступления, на которое не пошел бы этот человек. Никаких полумер, никогда золотой се­редины.

И вот в тиши своего кабинета я принялся обдумывать план допроса. На чем его построить? На системе сбивания? Нет, таких «умниц», тонких и осторожных, этим не проймешь. На системе «обращения к голосу сердца»? И это, увы, мало подходяще: Митрофановы — субъекты не из породы сентиментальных сусликов. Они не любят, более того, они ненавидят и бесятся, когда им гово­рят о сердце, душе, раскаянии, духовном спасении, обновлении. И это вполне понятно и психологически объяснимо: дело в том, что все это — и сердце, и душа действительно были у них, но они оплевали, загрязнили свой духовный Сион и с тех пор не любят, чтобы бередили их старые, больные раны. Наконец, я остановился на одном плане.

Я позвонил и приказал вошедшему Жеребцову:

— Приведите Митрофанова!

Вошел Митрофанов. Но этот раз он предстал передо мной уже не женщиной атлетического роста, а высоким, широкоплечим мужчиной, одетым чисто, почти франтовато. Я пристально стал вглядываться в его лицо. Оно было очень красиво. Высокий лоб, выразительные, немного насмешливые черные глаза, прямой нос, очень чувственные, красные губы, пушистые темные усы и курчавая бородка.

Странное дело: ни бурно проведенные годы, годы постоянного разгула с вином и «лихими бабенками», ни пребывание в тюрьме, ничто не наложило на его лицо отталкивающего, неприятного отпечатка. Оно было красиво, свежо и в настоящую минуту — до поразительности спокойно. «Немудрено, что такой молодчик сводит с ума женщин», — пронеслось у меня в голове.

Он вежливо поклонился. Я не сводил с него взора. Это, по-видимому, ни­сколько его не смущало, потому что он тоже стал гля­деть, не изменив ни на йоту своей позы. «Да, гусь-то лапчатый», — опять пронеслось в голове.

— Ну, Митрофанов, — начал я после продолжительной паузы, -что и как мы будем с вами говорить?

— А право, не знаю, ваше превосходительство, это зависит от вас, — ответил он.

Я подметил в его глазах вдруг вспыхнувший огонек насмешки.

— Нет, Митрофанов, не от одного меня это зави­сит, а также и от вас.

— Как так? Не пойму.

— Очень просто. О чем говорить... Ну, разумеется, мы будем говорить об убийстве Сергеевой. Теперь другой вопрос: как говорить. Вот это-то и зависит от вас.

— А именно?

— Мы можем говорить и очень долго, и очень кратко. В первом случае вы отнимете и от себя, и от меня несколько часов сна, во втором случае все будет окончено в несколько минут.

Я рассмеялся. Улыбнулся и он.

— Что же вы выбираете?

— Конечно, последнее. Я очень устал. Всю эту ночь я не спал.

— Почему?

— С бабой путался.

— Отлично. Итак, в двух-трех словах расскажите, как вы убилиСергееву и ограбили несчастного титулярного советника Шнейферова?— быстро задал я ему вопрос.

Ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Это... это слишком уж скоропалительно даже и для вас, ваше превосходительство, — ответил он, улыбаясь кон­цами губ.

— Да вы ведь сами стоите за быстроту допроса, Митрофанов?

— Совершенно верно, но из-за быстроты допроса принимать на себя убийство и ограбление, которых я не совершал, слишком уж великодушно будет с моей стороны.

— Вот что... Значит, вы не убивали? Не грабили? Ах, это скучно, Митрофанов.

— Покорнейше благодарю... Вам скучно, что я не убивал никого и не ограбил, и для того, чтобы вам было веселее, я должен убить Сергееву и ограбить ее хозяина Шнейферова?

— Мне скучно, Митрофанов, потому что я отлично знаю, что убили Сергееву вы и ограбили ее хозяина тоже вы, а теперь вы это начинаете отрицать... Скучно ведь, точно клещами, вырывать у вас признание, ко­торое вы могли бы сделать сами. Признаюсь, я не думал, что вы пойдете по стопам мелких преступников, которые на допросах только и знают отвечать, что «знать не знаю и ведать не ведаю». У нас со­ставилось о вас мнение как об умном и ловком человеке...

— Благодарю покорно за столь лестное мнение!

— Значит, вы — как и все? Что же, желаете, что­бы вас сбивать, путать?

— Это как вам угодно. Только навряд ли удастся...

— Да ведь я вас сейчас собью. Хотите? Вы вот сказали: «Я должен убить Сергееву и ограбить ее хозяина — Шнейферова». А я вас спрашивал: ограбили ли вы Шнейферова? Откуда же вы взяли Шнейферова? А?

Он промолчал.

— Слушайте, Митрофанов, бросьте бесполезное запирательство. Вы сами понимаете — вам не отвертеться. Против вас тьма явных, неоспоримых улик. За два дня до совершения убийства вы приходили к уби­той Сергеевой, вашей бывшей любовнице, с которой вы вместе фигурировали в деле Квашнина. Сергеева вас представила своему хозяину, Шнейферову, как брата. Стало быть, факт налицо: вы были в квартире, где совершено преступление. Затем, на другой день после убийства Сергеевой и ограбления ее хозяина, у вас вдруг неизвестно откуда появились деньги. Вы покупаете новый костюм, пальто, часы, тратитесь на прогулки с вашей любовницей. Наконец, когда вы узнаете о присутствии полиции у ворот дома, вы устраиваете чисто маскарадное переодевание. Если к этим уликам добавить ваш «послужной список», в котором значится ваша судимость за три кражи, то, вы пони­маете сами, спасения вам нет.

Митрофанов молчал, опустив голову, видимо, что-то обдумывая.

— Итак, я вас обвиняю в убийстве Сергеевой с целью ограбления титулярного советника Шнейферова.

Едва я это сказал, как Митрофанов порывисто выпрямился. Его едва можно было узнать. Грудь поры­висто, ходуном, заходила. Руки тряслись. Лицо смер­тельно побледнело. Глаза расширились, и в них за­светилось выражение гнева, тоски, страха, отчаяния.

— Только не с целью ограбления! Только не с целью ограбления! — почти прокричал он.— Да, я убил мою бывшую любовницу Настасью Ильину Сергееву.

— И ограбили...

— Да, нет же, нет, не ограбил, а взял потом, убив ее, вещи и деньги этого... чиновника...

— Не все ли это равно, Митрофанов?

— Ах, нет, нет, вы меня не понимаете... — бессвязно вылетало из его побелевших губ. — Я убил Сергееву в состоянии запальчивости и раздражения. Понимаете? Так и пишите.

Вот что! Я понимал: он, как умный и искушен­ный в криминальных делах и вопросах, отлично знал квалификацию преступлений. Он сообразил, что убийство в состоянии запальчивости и раздражения наказуется несравненно мягче, нежели убийство с целью ограбления.

— Ну, успокойтесь, Митрофанов!.. Если это действительно было так, то справедливый суд примет это во внимание... Вы расскажите мне пока, как это случилось.

Он залпом выпил два стакана воды.

— С ней... с убитой мною Сергеевой, познако­мился я в апреле. Скоро мы сошлись с нею. Полюбился ли я ей сильно — не знаю, хотя она днем и ночью все говорила мне: «Любимый мой, желанный мой Коленька». А она мне, действительно, очень пришлась по сердцу. Не долго, однако, ворковали да любились мы: попался я в деле Квашнина-Самарина, да и она тоже. На дознании она все старания употребляла, что­бы выпутаться, даже меня не щадила, оговаривала. Это я, конечно, понимал. Страшили ее заключение, позор... Что ж, всякий человек сам себя больше любит. Забрали меня, посадили. Она выпуталась. До пятого сен­тября не видался я с ней, хотя несколько раз писал ей как из дома предварительного заключения, так и из части, где отбывал наказание. В этих письмах (может, вы в ее вещах их и найдете) я умолял ее навестить меня, вспоминал наше прошлое, нашу любовь, наши ночи, полные страсти, поцелуев, объятий. Во имя хотя бы этого прошлого я звал ее к себе. Я ее спрашивал, неужели она так скоро раз­любила и забыла того «Коленьку», которого звала «любимым, желанным?» Неужели то, что я — вор, отбывающий наказание, могло заставить ее отшатнуться от меня? Разве и каторжника не любят?.. Ни на одно письмо я не получил от нее ответа, и она сама ни разу не пришла ко мне.