Кристофер Бакли - Прощайте, мама и папа. Воспоминания

• Название: Прощайте, мама и папа. Воспоминания
• Автор: Кристофер Бакли
• Издательство: КоЛибри, Азбука-Аттикус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-01055-0

Американский журналист и писатель Кристофер Бакли не нуждается в представлении: почти все его сатирические романы переведены на русский язык и пользуются большой и заслуженной популярностью в нашей стране. Искусно выстроенные сюжеты, умение разглядеть смешное в самых серьезных явлениях окружающей действительности делают его книги занятнейшим, а порой на редкость смешным чтением.

Все это, как ни удивительно, присуще и пронзительно грустным воспоминаниям писателя о родителях, ушедших из жизни в 2008 году. Видный американский политик и писатель Уильям Бакли и его жена, светская львица Патриция Бакли, в течение многих лет находились в центре политической и культурной жизни Соединенных Штатов, общались и дружили с ее выдающимися представителями, рассказ о которых пойдет в этой книге.

---

Это прозвучало… слишком бесцеремонно, самонадеянно даже для меня самого, — но я должен был это сказать. Она никогда не попросила бы у меня прощения, даже в экстремальной ситуации. Слишком моя мама была гордой. Лишь один или два раза, когда она в самом деле вела себя ужасно, она все же просила у меня прощения. Обычно мама становилась вызывающе дерзкой — великолепной, — ее словно черти несли. А вот Люси, моя мудрая Люси, установила правило — «не ложитесь в постель, не избавившись от злости». Вот и тогда, глядя на лежавшую на кровати маму, я не хотел, чтобы между нами стояла злоба, поэтому на ум мне и пришли неожиданные слова. Что ж, даже если она уже на небесах, все равно стоило это сказать. Правильно?

Удалив трубку, врач сказал: «Обычно это недолго». Я сел рядом с кроватью и стал смотреть на монитор, на разноцветные линии, цифры, отражавшие состояние ее дыхания, сердечный ритм и прочие показатели жизнедеятельности. Сердцебиение становилось реже, потом ускорилось, потом опять стало реже. Через несколько минут я понял, что мое внимание сфокусировано на мониторе. Я услышал, как она говорит мне, хотя это было полвека назад: «Ты собираешься целый день сидеть там и смотреть телевизор?» Стояло на редкость чудесное субботнее утро, а я прилип к ящику (ее слово), в котором Джонни Вайсмюллер согласно кивал головой, когда на удивление умная шимпанзе Чита объясняла ему, что Джейн захватили злые бельгийские охотники за бивнями примерно в трех четвертях мили на северо-запад от заброшенной шахты. Позднее я прочитал, что фиксация внимания на мониторе обычно происходит у людей, которые находятся рядом с умирающими. Мы становимся, и в смерти тоже, телезрителями.

Показатели дыхания и сердечного ритма понемногу замедлялись. И больше не убыстрялись. Я послал Люси эсэмэску: «Конец близок».

Незадолго до двух часов ночи пятнадцатого апреля монитор подтвердил, что дыхание остановилось. Однако сердце продолжало биться, если верить сигналам. Я бросился за сестрой. — «Все нормально, — сказала она, — надо немного подождать». Медицинская сестра проверила монитор, посчитала пульс у мамы на запястье и кивнула. Все было кончено.

Сестра отправилась за врачом, чтобы он подтвердил время смерти. Врач пришел, посветил фонариком в мамины глаза, приставил стетоскоп к ее груди. «Прошу прощения», — сказал он. Хочу ли я, чтобы произвели вскрытие? Нет. Мое журналистское воспитание не давало мне покоя, так как в некрологе не были проставлены ни время смерти, ни причина смерти. Тогда я сообразил. «Естественные причины»? Таким образом я думал прикрыть врачей и больницу, которых высоко ценил и к которым не испытывал ничего, кроме благодарности. «Нет, — возразил врач, — это была инфекция. Ее погубила инфекция». Я мигнул, подумав, что надо внести в некролог: «в два часа ночи от заражения крови». Не самое приятное словосочетание. Может быть, достаточно «в результате продолжительной болезни»? Точно, так намного лучше.

Я прочитал фамилию врача на его карточке. Она выглядела необычно. Тогда я спросил, откуда он родом. «Из Македонии», — ответил он почти нехотя, словно это требовало каких-то объяснений. И я едва удержался, чтобы не сказать: «Откуда и Александр Великий».

Он ушел. Я положил маме на лоб ладонь, как это обычно делала она в моем детстве, и проговорил несколько слов, которые, как ни странно, не могу вспомнить. Не могу вспомнить слова прощания. Полагаю, без них все же не обошлось. Потом попытался закрыть ей глаза. В кино они легко закрываются. В реальной жизни — иначе. Вот почему в старину на глаза клали монетки. Я натянул ей на лицо простыню, отчего больничная палата сразу стала похожа на погребальный зал.

В последний раз посмотрев на маму, я ушел.

Дэнни нашел меня в приемном покое, я плакал над ноутбуком, поскольку посылал сообщения о смерти мамы первой группе адресатов. Мы поехали домой по безлюдным улицам Стэмфорда. Сделали попытку разбудить папу, но он принял такое количество снотворных таблеток, какое могло усыпить и носорога, поэтому я оставил ему записку: «Мамины страдания закончились». Сразу после этого мы с Дэнни выпили две «Кровавые Мэри», и я отправился спать в свою бывшую детскую, где я вырос под стук дождя в окно и шум высоких сосен, по которым я карабкался, когда они раскачивались на ветру.

Глава 3 Полагаю, мы можем делать все, что хотим

Папа проснулся около половины девятого и позвал меня в кабинет. Прежде чем заснуть, я отправил на его адрес некролог. Он сказал, что был рад прочитать его. Он всегда поощрял меня в моих писаниях, но и частенько критиковал. Папа был щедрым и в то же время придирчивым человеком. Однако в последние годы ему становилось все труднее, если не невозможно, поощрять меня, разве что когда он читал тексты о себе самом. (Я пишу это с некоторым смущением, однако и прежде тут не было ничего веселого.) Что же касается моего последнего романа, опубликованного за две недели до маминой смерти и получившего отличные отклики (в основном) как мое лучшее произведение, то папа прислал мне свои комментарии с припиской: «Мне не нравится. Извини».

Я пришел к нему в кабинет-гараж и обнял его, хотя из-за обычного для этого места беспорядка до него было трудно дотянуться. Переделанный в кабинет гараж папа занимал с 1952 года, и, если не считать выпусков газет за многие годы, которые были отправлены в Йель, он не выбросил ни единой бумажки, так что в результате кабинет превратился в выставку son et lumiére[11] под названием «Уильям Ф. Бакли-младший. Опыты». (Примерно год спустя мне самому пришлось разгребать эти поистине авгиевы конюшни. Потребовались одна неделя работы и два «Дампстера». Но я лишь поскреб по поверхности.)

Джейм был папиным любимым компьютером. Разговаривали они исключительно на испанском. Кажется, он был там всегда, возможно, еще со времен увлечения компьютерами Руба Голдберга.[12] В 2008 году он, верно, остался единственным человеком на земле, который все еще пользовался Wordstar, то есть системой, освоенной им в 1983 году. Загрузка Wordstar в современный компьютер «Делл» была сродни размещению системы управления «Сопуит Кэмел»[13] в современном истребителе F-16. Однако папу никак нельзя было отговорить от его пристрастий. Несколько поколений секретарей УФБ вынуждены были ломать себе головы над устаревшей клинописью, редактируя рукописи отца.

В то мрачное, дождливое воскресное утро папа проснулся с красными глазами, распухшим лицом, ему было трудно дышать, и вообще он был в плохом состоянии. Постепенно его эмфизема становилась все мучительнее, к тому же он только что потерял жену, с которой прожил пятьдесят семь лет. Мы обнялись настолько крепко, насколько могли в его захламленном кабинете, где главное место принадлежало компьютеру. Я поглядел на экран. Он отображал послания о смерти мамы. Их насчитывалось множество. В некоторых неправильно транскрибировалось ее имя.

Папины имейлы стали популярны среди множества его корреспондентов из-за их возрастающей непостижимости. Когда-то папа был одним из самых грамотных и аккуратных людей, а теперь он небрежно тыкал пальцами куда ни попадя, и потому его послания иногда звучали как шифровка с подводной лодки:

Даоргой ынс!

Очньо адр, что ыт бедушь ан ркоцнете в яптниуц.

(Перевод: Дорогой сын, очень рад, что ты будешь в пятницу на концерте.)

Я подшучивал над папой, мол, ему следует свою корреспонденцию отправлять вместе с программой для раскодирования. Однажды, не в силах ничего понять, я послал папе сообщение: «Дорогой папа, я честно пытался разобрать, что ты мне написал, но у меня ничего не вышло». Он получил имейл и рассмеялся, написав в ответ: «Я тоже ничего не понял». Я исправил мамино имя на его компьютере. Мне было шесть лет, когда я уселся к папе на колени и стал учиться работать с клавиатурой. «Быстрая рыжая лиса прыгнула на ленивую корову» — написали мы тогда.

Буря не утихала. Папа, Дэнни и я отправились поесть в «Прибрежную таверну» Джимми. Мы заказали по «Кровавой Мэри», пива, вина, сэндвичи «Рубен»[14] с кольцами лука. «Пойдем в кино?» — спросил папа, мгновенно перенеся меня на пятьдесят лет назад. Когда я был маленьким, то в летние вечера, после обеда, он обычно говорил: «Пойдем в кино?» И я бегом бежал за «Стэмфорд эдвокат», где печатали афишу. Мы прыгали в машину, с трудом успевали к началу фильма, а через пять минут папа уже храпел, как цепная пила. Мама толкала его: «Голубчик, проснись», — после чего голубчик открывал глаза, смотрел на Гари Купера (или кого-нибудь другого), разыгрывавшего на экране какую-то сцену, и громко спрашивал: «Дорогая, кто это там? Что он делает?»

Я сказал ему: «Ну да. Почему бы нет?»

Папа странно улыбнулся и произнес: «Полагаю, теперь мы можем делать все, что хотим». И тут мне пришло в голову, что за пятьдесят семь лет ему в первый раз не надо думать о том, что скажет мама. Он мог делать, что ему заблагорассудится. Собственно, обычно он делал что хотел — печатая это, я невесело хмыкнул, — однако это droit de seigneur[15] на собственную жизнь довольно дорого стоило. В кино мы не пошли. Папа устал, и ему требовалось поспать. Около пяти часов из своей комнаты над гаражом мне позвонил Дэнни и сообщил, что папа собирается в церковь. Я сказал, что тоже пойду.