Роберт Хелленга - 16 наслаждений

• Название: 16 наслаждений
• Автор: Роберт Хелленга
• Издательство: Гаятри
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-9689-0033-4

Американка Марго Харрингтон, молодой реставратор книг, живя и работая в небольшом флорентийском монастыре кармелиток в дни наводнения 1966 г., обнаруживает восхитительный томик с шестнадцатью эротическими гравюрами руки Джулио Романо, сопровождающими весьма пикантные сонеты Пьетро Аретино. Почти пять веков назад Ватикан настоял на уничтожении всего тиража. Интригующим загадочным образом этот единственный экземпляр уцелел и приобрел в наши дни баснословную ценность, а также уйму претендентов на обладание…

«Похотливые сонеты», или «16 наслаждений» – книга, переиначивающая жизни людей. И для Марго эта книга припасла испытание «страстью и златом». А что в награду? Chi vivra vedra, как: говорят итальянцы. Поживем – увидим.

---

На верху лестницы была другая дверь, столь же загадочная. Дверь открывалась в верхний портик Chiostro degli Aranci – крытой аркады апельсиновых деревьев. Уже много лет там не было никаких апельсиновых деревьев, и все заросло сорняками, но это было тихое местечко, отчасти оттого, что мало людей находили сюда дорогу. Отсюда не был слышен шум города. Серия фресок, описывающих жизнь святого Бенедикта, предлагала ряд забавных сцен. На одной из них в руках святого Бенедикта разбивается бокал вина, отравленного одним монахом, в тот момент, когда Бенедикт уже почти готов выпить его. На другой – святой, который может свободно ходить по воде, спасает упавшего в озеро монаха.

Любое посещение Бадиа всегда было большой удачей. Я иногда останавливалась в крытой галерее. Я также по-особенному, как мама, входила в церковь, чем удивляла моих итальянских друзей, которые сами никогда не бывали внутри.

Была еще одна вещь, за которую я любила эту крытую галерею. Там в нижнем приделе стоял настольный футбол – одна из тех игр, где ты должен отбить мяч, поворачивая рычаги, на конце которых прикреплены маленькие человечки. Абсолютно не к месту, но тем не менее она там была. Собиралась ли в Бадиа какая-то молодежная организация? Играли ли в этот настольный футбол, который французы называли «младенческим футболом», сами монахи? Все студенты считали своим долгом сфотографировать этот мини-футбол. Он облагораживал это место, делая его каким-то более настоящим. У нас с мамой тоже было много фотографий, запечатлевших «младенческий футбол».

Мамины экскурсии всегда завершались короткими остановками у надгробия Уго, маркиза из Тосканы, у «Явления Мадонны святому Бернарду» кисти Фра Филиппо Липпи, и наконец у знаменитой часовни Лодовичи, на которую все приходят посмотреть, и где я нашла доктора Алессандро Постильоне.

Когда я впервые вошла в церковь со стороны Виа Данте, я слышала звуки песнопения, и мне не хотелось прерывать церемонию. Однако я видела, что за высоким алтарем никого не было. Я заглянула за угол и моим глазам предстала удивительная сцена: около тридцати монахов стояли в три ряда на коленях, полукругом, возле двери, которая вела в часовню Лодовичи. Я не могла разобрать, о чем они пели. В церкви было темно, но в самой часовне горел яркий свет.

Когда я проходила мимо них, меня поприветствовал один из монахов, оказавшийся аббатом.

– Извините, синьорина, часовня находится на реставрации.

– У меня есть кое-что для доктора Постильоне, – неуверенно произнесла я.

– Пожалуйста, синьорина, вы видите, нас постигла ужасная трагедия.

– Это займет всего минуту, – настаивала я.

Мне хотелось посмотреть, что же такое там происходит на самом деле. Если бы я была мужчиной, я уверена, аббат остановил бы меня силой, но я думаю, он боялся прикасаться к женщине. По крайней мере, он отступил, когда я решительно направилась дальше.

У меня в памяти не сохранилось четкой визуальной картинки часовни от моих первых ее посещений – я больше помнила мамин энтузиазм, чем конкретные детали, по поводу которых она этот энтузиазм проявляла. Но картина, которую я увидела, войдя в церковь на этот раз, осталась в моей памяти до мельчайших деталей. Деревянные леса. Яркие прожектора, наподобие тех, какими пользовался папа, когда хотел снять фильм на Рождество. Свет отражался на блестящей лысине доктора Постильоне. Свет был какой-то бронзовый, как от солнечных лучей. Но больше всего меня потрясли ряды белых пластырей по всему двойному нижнему ярусу фресок, так что они напоминали человечков из мультфильмов (и, возможно, также реальных людей в настоящих госпиталях) сплошь в бинтах. На это было физически больно смотреть.

Я не сразу поняла, что происходит. Пожилой человек в грязной одежде, отдаленно напоминающей спецовку, покрывал бинты прозрачным желеобразным составом – чем-то похожим на вазелин – и протягивал полоски доктору Постильоне, стоявшему на лесах, а тот с огромной осторожностью прикладывал их к фрескам, прижимая пальцами вдоль контура невидимых ран. Было невозможно понять, что изображено на двух нижних ярусах фресок, не только из-за повязок, но и потому, что поверхность стены была в дымке, как будто образовались гигантские катаракты.

Я молча наблюдала за происходящим, вслушиваясь в ритмичные звуки поющих монахов, до тех пор, пока доктор не спустился вниз по лестнице, приставленной к лесам, и не начал смешивать следующую порцию целебного бальзама или мази – того, что он накладывал на поверхность росписи. Его лицо было напряжено, хотя, он, как молодой, прислонившись к стене, курил сигарету, продолжая работать. (Я вынуждена была себе напомнить, что я в Италии, где врачи курят прямо в больничных палатах.) Он посмотрел, минуя меня, на аббата, который стоял около двери, извиняясь за мое вторжение, а затем взглянул на меня. И тут улыбнулся, склонив голову набок.

– А, синьорина, какая приятная неожиданность! Теперь вы видите, что я честно зарабатываю себе на хлеб.

– Я никогда иначе и не думала, – сказала я, хотя на самом деле я почему-то думала совсем иначе.

– Как каменщик, сами можете видеть, или как штукатур, un artigiano.[112]

– Я могу чем-то помочь? – спросила я, забыв на минуту о цели своего визита.

– Che fortuna![113] Ну конечно же! Карло, – он повернулся к пожилому человеку, – пожалуйста, покажите синьорине, как готовить компрессы, и потом, может, вы принесли бы нам немного кофе.

Так я провела остаток дня. Доктор Постильоне накладывал компрессы так быстро, что я едва успевала их готовить. Карло вернулся через полчаса с двумя чашками эспрессо на подносе, на котором была также сахарница и несколько маленьких ложек, и затем удобно устроился на полу. Комната каким-то странным образом хранила тепло от этих фантастических по размеру обогревателей, хотя их давно выключили.

На стене над алтарем на фресках были изображены четыре сцены из жизни святого Франциска: святой Франциск раздевается на площади, сдирает с себя богатые одежды, чтобы остаться голым, в то время как епископ бросается к нему, безуспешно пытаясь прикрыть его наготу; святой Франциск проповедует птицам; святой Франциск танцует перед папой римским; и, наконец, святой Франциск получает позорное клеймо. Два нижних ряда фресок были полностью покрыты пленкой, образованной, как рассказал мне доктор Постильоне, солями, вытесненными наружу влагой, которая поднималась по толстым стенам. Верхние две фрески не сильно пострадали, хотя было заметно, что и они тоже начинали покрываться дымкой.

Мы работали, не разговаривая и не думая. По крайней мере я не думала ни о чем. Я, как во сне, просто следовала всем инструкциям доктора, готовя очередную повязку, пропитанную раствором. Я много размышляла до этого момента, и было здорово ненадолго отключить сознание. Единственным, кто время от времени прерывал нас, был беспокойный аббат.

– Молитесь, не останавливаясь ни на минуту, – повторял ему доктор Постильоне. – Молитесь, не останавливаясь ни на минуту, аббат Ремо, и все будет хорошо.

Я подумала, что так может шутить врач во время операции, чтобы снять напряжение.

Высокое искусство всегда наводило на меня ужас. Я чувствовала, что мое восприятие было неадекватным. «Просто сиди тихо и смотри», – советовала мама. Но я всегда начинала нервничать, когда тихо сидела и просто смотрела. Как и многие люди, я предпочитала прочесть о картине, нежели на нее смотреть. Или я с удовольствием слушала, когда кто-то рассказывал мне о ней. Но, работая с доктором Постильоне, я взглянула на это по-другому. Напряжение прошло. Не было необходимости симулировать интенсивные душевные переживания. Никто не собирался задавать мне каверзных вопросов, чтобы убедиться, что я по достоинству оцениваю эти произведения. Моя функция сводилась к простому приготовлению компрессов. Я смотрела на фрески не как на священные иконы, указывающие дорогу к некому отдаленному метафизическому царству под названием Искусство, а как на обычные вещи, кусочки этого мира, физические объекты, которые могут изнашиваться, как рубашка, и затем быть починены, и как вещи мне их было легче полюбить. Как старые рубашки. Святой Франциск, танцующий перед папой Иннокентием III, только что давшим распоряжение основать религиозный орден. Какой прекрасный образ. Я видела эту сцену десятки раз прежде, но впервые мне захотелось тоже потанцевать, глядя на нее.

В час дня старый Карло исчез, так как наступило время сиесты. Он вернулся в три и потом опять ушел за кофе. Каждый такой поход длился не менее сорока пяти минут, хотя прямо через дорогу был бар на Виа дель Проконсоло, где мама всегда останавливалась со студентами выпить горячего шоколада. Около пяти часов дня прибыл репортер из «Ла Нацьоне», сделал несколько фотографий, задал доктору Постильоне несколько вопросов и затем повернулся ко мне.