Олег Селянкин - Только вперед! До самого полного!

• Название: Только вперед! До самого полного!
• Автор: Олег Селянкин
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1985

Писатель-фронтовик Олег Константинович Селянкин родился в 1917 году. После окончания десятилетки в городе Чусовом Пермской области поступил в Ленинградское Высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе.

С первых дней Великой Отечественной войны О. Селянкин — на фронте. Он участвовал в боях при обороне Ленинграда, под Сталинградом, на Днепре, в Польше и Германии. Многие события тех лет он отразил впоследствии в своих книгах «Школа победителей», «Костры партизанские», «На румбе — морская пехота», «Когда труба зовет» и других.

В новой книге О. Селянкин остается верен своей главной теме.

О. Селянкин награжден орденами Красного Знамени, Отечественной войны II степени, двумя орденами Красной Звезды, орденом «Знак Почета», многими медалями. Ему присвоено звание «Заслуженный работник культуры РСФСР».

---

Действительно, у входа в землянку стоял солдат Галкин. Впервые он осмелился на такое. И, что больше всего удивило, заставило насторожиться, на лице его не было растерянности, даже намека на обычное смущение; оно светилось, оно излучало беспредельную радость.

Не один Максим — теперь уже все матросы встали с нар, стряхнув с себя сонную одурь. И тишина в землянке такая, что самый взыскательный адмирал мог позавидовать.

Но и Ритка теперь молчит! Обводит всех восторженными глазищами и молчит!

— И долго ты над нами издеваться намерена? — спрашивает Максим, выпустив в печурку густую струю махорочного дыма.

Рита лезет рукой за пазуху, достает оттуда лист бумаги и сует его в лицо Максима:

— Читай, засоня!

Тот, предчувствуя что-то очень радостное, осторожно берет листок, подносит к самым глазам. Но разве в этой темнотище что-то прочитаешь? И тогда он нетерпеливо командует:

— Дать свет!

Кто-то потянулся к снарядной гильзе-коптилке, чтобы зажечь ее фитиль, а Одуванчик швырнул в печурку на красноватые угли несколько сухих щепочек, которые берегли на растопку. И яростное пламя метнулось к дверце печурки, розоватым цветом залило и лицо лейтенанта, и лист бумаги, в который он впился глазами.

Тот листок лейтенант прочел дважды, на какое-то мгновение будто окаменел, потом вдруг метнулся к Рите, обнял ее и звонко чмокнул в щеку, в другую. Казалось, не было такой силы, которая сейчас могла бы его оторвать от нее. А Рита беззвучно и счастливо плакала.

Наконец, словно поняв, что больше медлить нельзя ни секунды, что в противном случае матросы просто вырвут у него из рук этот лист бумаги, лейтенант повернулся к ним лицом и провозгласил счастливейшим голосом:

— Сегодняшняя сводка Совинформбюро! Наши войска под Москвой перешли в наступление и громят фашистов!

Больше ничего не успел оказать: матросы бросились к нему, казалось — сомнут, скомкают, но они как-то особенно бережно подтащили его к печурке, усадили перед ее распахнутой дверцей и потребовали:

— Читайте!

И он вслух прочитал сводку. Выполняя волю матросов, трижды прочел ее от первой до последней строчки.

Все, о чем сообщалось в сводке, для каждого было так жизненно важно, что матросы забыли о Рите и Галкине. Не замечая их, все говорили о том, что вот он, тот самый удар родной армии, который вгонит фашизм в гроб! С яростной верой говорили это. И примерами из вовсе недавнего подкрепляли свою мысль. Одуванчик, хотя никто с ним и не спорил, кричал о том, что Красная Армия еще под Одессой и Ельней во как дала фашистам прикурить! Зато Мехоношин степенно лишь и пробасил, что и здесь, под Ленинградом, гитлеровские вояки тоже выдохлись: даже в помине нет тех атак, которыми, можно сказать, до полного изнеможения доводили еще месяц назад.

Не удержался и Максим, добавил огонька в общее ликование, напомнив, что наши бойцы на полуострове Ханко, хотя тот был в самом западном конце Финского залива, хотя на них начали наседать еще в июне, отбили все вражеские атаки, а буквально несколько дней назад всех их, героев Ханко, не только выкрали из-под носа озверевших фашистов, но и благополучно доставили в Кронштадт. А ну, братцы, пораскиньте мозгами, пошире пораскиньте и скажите: о чем это кричит?!

Так увлеклись радужными мечтами о скором окончании войны, о крахе блокады Ленинграда, что Максим даже удивился, когда Рита вдруг подошла к нему и еле слышно шепнула:

— Мы пойдем, Максим?

— Пойдете? Куда пойдете? — недоуменно спросил Максим, потом вспомнил все и непререкаемо заявил в оглушительной тишине: — Никуда вы не пойдете. Братва, или мы уже не моряки?

Мгновенно, преодолев сопротивление стеснительности, добрые матросские руки с Риты и Галкина сняли шинели, услужливо приняли шапки. А еще немного погодя на обеденном столе появились хлебные пайки, щедро сложенные кучкой, три банки рыбных консервов и фляжка спирта, которую мичман Мехоношин берег на всякий тяжелый случай, а сегодня с общего молчаливого согласия положил рядом с хлебом.

Дружно выпили за скорую победу. Не успели закусить — ожил телефон. Максим взял трубку, весело назвал себя.

— Малых, чему радуетесь? Ишь, гогочете так, что здесь, в штабе батальона, слышно. Или уже знаете? От кого? — высыпал вопросы комиссар бригады.

— Так ведь у нас разведка не спит, а работает, — отшутился Максим.

— Ну-ну… А спиртом не увлекайтесь. Я и сейчас чую, как от тебя разит, — добродушно проворчал комиссар бригады, хохотнул и положил трубку.

Этот короткий разговор Максим пересказал так:

— Командование поздравляет с началом наступления под Москвой и напоминает, что враг еще силен, что мы в любую минуту должны быть готовы к его атаке или еще чему.

И снова вспыхнули горячие споры о том, когда закончится война, когда будет сокрушена блокада Ленинграда. Самые различные сроки назывались, но в одном все сходились: это наступление, начатое под Москвой, не захлебнется, как то, под Ельней, теперь Красная Армия ходом до Берлина попрет.

Максим не был согласен с товарищами. Он знал, что велика военная мощь фашистской Германии, на которую сейчас промышленность почти всей Западной Европы днем и ночью работает. Но мыслей своих не высказал: в такой день нельзя товарищам портить настроение.

В самый разгар общего спора Максима за рукав кителя и дернул солдат Галкин, прошептал просительно:

— Товарищ лейтенант, мне поговорить бы с вами надо…

— Что ж, валяй, поговори.

— Так, чтобы только вы и я.

Максим удивленно глянул на этого мальчишку, который, казалось, уже оробел от собственной смелости, и глазами показал ему на дверь землянки.

День еще только нащупывал дорогу в эти края, нащупывал так робко, словно вообще ни разу не бывал здесь; лишь чуть посветлевшее небо указывало на его приближение.

Оказались они одни — Галкин, похоже, и вовсе сник. Чтобы подбодрить его, Максим сказал вполне доброжелательно:

— Выкладывай, что припас для меня.

Может быть, еще около минуты Галкин молчал, борясь сам с собой, и вдруг выпалил:

— Я, товарищ лейтенант, люблю ее… Очень люблю!

Когда до Максима дошло, что сказанное Галкиным относится к Рите, захотелось ответить резко: дескать, не со мной, а с ней об этом, говорить надо, молодой человек. Однако настроение было прекрасное и такой мальчишеской непосредственностью веяло от этого солдатика, что только и сказал:

— В этом вопросе, Илларион, я плохой тебе советчик. Можно сказать, вовсе никакой.

— Я не совета у вас спрашиваю, я просто ставлю вас в известность…

У этого юнца, оказывается, есть и личная гордость, и довольно острые зубки!

— …Я просто хочу, чтобы вы, товарищ лейтенант, знали: я буду добиваться ее ответной любви!

Сказано это было хотя и несколько выспренно, зато решительно, с глубокой верой в правоту своих намерений. И Максим уже с интересом и внимательно посмотрел, на Галкина. Да, росточком, прямо скажем, он не вышел: если Ритка не нагнется, то и не поцелует ее. А вот глаза честные, с твердым зрачком, не бегают, не прячутся…

— Значит, на том и договоримся, как настоящие мужчины: она, Маргарита Ивановна, и решит, кого из нас двоих выбрать. Руку?

Галкин не уловил скрытой иронии, он очень серьезно протянул Максиму свою ладошку. Озорно подумалось, что стоит посильнее жимануть ее, и Галкин обязательно поморщится от боли.

Максим ограничился нормальным пожатием. Потом по-братски обнял Галкина за хрупкие юношеские плечи и решительно повернул его лицом к двери в землянку.

Давно ушла Рита со своим провожатым, давненько поуспокоились матросы, занялись будничными делами, а Максим все еще ощущал необъяснимую смутную тревогу, все еще думал о своем разговоре с солдатом Галкиным.

Итак, появился соперник. С точки зрения Максима — не очень серьезный, но соперник. Тогда почему он, Максим, не испытывает к нему ничего, кроме сочувствия? Почему сам не рванулся провожать Риту, доверил это тому, кто откровенно заявил, что будет добиваться ее любви?

Долго, даже мучительно думал над этими вопросами и не нашел ответов.

8

Казалось, совсем недавно Рита ворвалась в землянку и взволнованно-радостно оповестила о начале нашего наступления под Москвой; казалось, и вовсе недавно рядом постоянно были мичман Мехоношин, Василек-Одуванчик, Серегин и другие матросы взвода. Но это только кажется, что совсем недавно: уже две недели минуло с тех пор, как он, лейтенант Малых, расстался с ними. Хочется верить, что лишь на короткое время.

Из родной землянки он ушел гак буднично, что даже не простился с товарищами. Просто ему по телефону предложили сейчас же явиться к командиру роты. Приказание обычное, ну и не насторожило ни его, ни матросов. А командир роты, только поздоровавшись, переправил к комбату, тот — в штаб бригады.