Александр Шмаков - Каменный пояс, 1977

• Название: Каменный пояс, 1977
• Автор: Александр Шмаков
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1977

Литературно-художественный и общественно-политический сборник подготовили Курганская, Оренбургская и Челябинская писательские организации. Включает повести, рассказы, очерки, статьи, раскрывающие тему современности.

---

Герасим еще постоял немного и направился в контору. Надо было бы встретиться с Огарковым и поговорить. Павел Васильевич слыл среди начальства инициативным и толковым инженером-изыскателем, пользовался доверием рудокопов. Герасим бывал дома у Огаркова, заходил за свежими газетами, брал книги из его библиотеки, со вкусом подобранной из русских и европейских писателей.

Мишеневу навстречу шел Павел Васильевич. В фуражке с горным знаком и кокардой, с накинутой на плечи тужуркой с золочеными пуговицами, он был красив, полон силы и энергии.

«Должно быть, такую же тужурку хотел увидеть на мне отец, — подумал Герасим. — Не та стежка-дорожка моя». Сердце в груди встрепенулось. Встал перед глазами отец — заводский крестьянин. Лето для него проходило в работе на своем клочке земли, а зима на поденном извозе в Богоявленском заводе. Круглый год каторга. Отцовские барыши под стать рудокопским шишам. С нуждой не расквитаешься…

Огарков, подходя к учителю, поздоровался, снял фуражку, вытер вспотевший лоб платком.

— Жарища-то какая! А что там делается? — он указал на рудничную яму.

— Павел Васильевич, — сказал Мишенев с ходу, — объясните, пожалуйста, почему такие большие удержания с рудокопов?

Огарков пожал плечами.

— Я и сам удивляюсь. Доказываю управляющему, но он… — инженер развел руками. — Долги можно списать…

Он присел на один из крупных кварцитовых валунов, широко разбросанных у подножья Шихана. Прежде чем заговорить, он долго смотрел на плоскую южную сторону скалы, похожую на спину неведомого чудовища, обращенного к Успенскому руднику. Она была поката, поросла, словно шерстью, мхом и мелким, редким ельником. Северная же сторона представляла голую, почти отвесную стену, изрезанную глубокими трещинами.

Шихан походил на понурую человеческую фигуру и вызывал у Огаркова раздумья. «Словно какая-то могучая сила оторвала его от родного кряжа и ради шутки пересадила на голое место, — думал он. — И, очутившись в незаслуженном одиночестве, сердито повернулся к югу своей мохнатой спиной. Погрузился в вечную, не понятную людям думу».

— Есть у нас на приемке руды в пожог балансирные весы, — сказал он, — показывают всегда минимальный вес, на который установлены. Да, ми-ни-мальный! В забое не могут угадать, сколько же нужно грузить в колышку руды, чтобы она в обрез перетянула плечо весов…

Огарков выбросил вперед руку, как бы показывая плечо этих весов.

— И грузят колышку всегда с «походом». «Поход» обнаруживается, к сожалению, не здесь, а на заводах, где привезенная руда взвешивается с точностью до пуда…

Инженер взглянул на помрачневшего учителя.

— Наверное об этом скучно слушать?

— Наоборот, Павел Васильевич, продолжайте.

— Так извольте знать, Герасим Михайлович, количество руды, перевезенной в заводы, превышает числящуюся в пожогах процентов эдак на десять. Каково! Выходит, на каждый миллион пудов руды в пожогах излишек выражается в сто тысяч пудов! Чтобы наработать столько руды, заводоуправление должно было бы уплатить дополнительно 1200 рублей, а фактически не платит ни копейки…

— Это же грабеж среди белого дня, — вскипел Мишенев.

— Вопиющая несправедливость, Герасим Михайлович. Все ее понимают, никто ничего не делает. А этих денег хватило бы, чтобы погасить рудокопские долги…

Мишенев был возмущен. Взгляд его невольно остановился на Шихан-горе. С одной стороны она напоминала силуэт рудокопа, согнувшегося в напряжении, как бы поддерживающего головой обваливающуюся глыбу. С другой — выражала свирепый профиль Кирилыча, словно бы повторяла его просьбу: рассуди, мол, и помоги…

— Спасибо, Павел Васильевич, — сказал Мишенев. — Вы помогли мне нащупать главное, самое главное, без чего я многое не понимал.

Мишенев раскланялся. Он быстро стал спускаться в долину, обходя валуны. Место тут было открытое. Только кое-где росли одинокие, небольшие березки и редкие кусты рябины и черемухи. Огарков долго смотрел вслед ушедшему учителю и думал: «Таких жизнь выводит на прямую дорогу. Это так называемые полпреды рабочего класса».

7

Приметы весны и в самом деле оказались значительными. Рудокопы собрались на Шихан-горе, чтобы обговорить свои дела.

Мишенев вспоминал свой первый разговор с Кадомцевой о ноше, которую каждый берет по себе. Хватит ли у него силы для его ноши? Он волновался теперь от того, что чувствовал себя ответственным за тех, кто придет сюда. Понимал, сколь осторожно предстоит завести речь о листовке, полученной с оказией из Златоуста.

Листовку дал почитать Дмитрий Иванович. Рудокоп не сказал, что листовку передал вернувшийся из Златоустовского завода Егорша. Он ездил туда с Огарковым по казенным делам. Наслушался там Егорша рабочих, новостей набрался, а бумагу-то за пазуху спрятал. Передал ее кум из большой прокатной. «Увези-ка, — сказал, — нашим рудокопам, пусть почитают. Узнают о наших делах, может, голос подадут».

Герасим Михайлович понимал: он не одинок. Но пока еще не знал, кто направлял ее, подпольную, умело организованную связь. Догадывался лишь, что Митюха был ее надежным звеном.

Стоял удивительно солнечный день. Горные кряжи, могучие и безмолвные, четко просматривались в воздушной синеве, а она была до того густой и прозрачной, что резало глаза. Над безбрежными Уральскими хребтами, над древним Синегорьем, поднимались белые, казавшиеся снеговыми, облака, с легким пепельным подбоем. Когда облака скользили над Шихан-горой, по лужайке пробегала тень, и сильнее блестели каменные утесы, освещенные июльским солнцем.

Напрасно Мишенев волновался. Рудокопы дружно подходили. Поначалу нужный разговор не вязался. Все ждали, когда же заговорит учитель. Митюха — рослый, широкоплечий — почесал темно-русую, пушистую бородку, притушил самокрутку, посмотрел на Герасима.

— Зачинай, Михалыч, — попросил он за всех, — будь нашим руководом.

Мишенев окинул рудокопов волнующим взглядом, видел — ждут они его слова, надежды свои с этим словом связывают. И он глубоко вздохнул.

— Работа ваша тяжелая, все силы выматывает…

— Верно! — охотно отозвался Кирилыч. — Рубаха от пота не просыхает. Руда баловства не любит, ее ломать надо, выковыривать.

— А расценки? — спросил Мишенев.

— На рубаху и обутки едва хватает, — пожаловался Ворона. — Робим без прибытку, умрем без пожитку…

— Что и говорить! — поддержал Дмитрий Иванович. — С большой семьей, ну, просто невозможно — сплошная нужда да беда.

И поочередно рудокопы загудели:

— Придет получка, а получать-то нечего, один пустодым.

— То обсчитают, а то оштрафуют. Начальство наше порядливое, готово с потрохами сшамкать.

— Не жизнь — одна маята шматовская…

— Еда тоже — хлеб с квасом да редькой. За смену-то так ухайдакаешься, едва ноги волочишь.

— Скоро совсем протянем, — как бы подытожил Егорша, сидевший поодаль от других и потягивающий трубку.

— Рано о смерти думать, Егор Иванович, надо за жизнь бороться, — подбодрил его Мишенев. — Разве лучше живут рабочие Златоустовского завода? Там не собираются протягивать ноги, там поднимают руки и борются за свои рабочие права. Там бастуют, устраивают стачки…

— Настачишься, с голоду совсем подохнешь, — протянул опять Егорша.

— А наше рабочее товарищество зачем? — спросил Митюха и вдруг заговорил сам о златоустовских рабочих, будто побывал у них, все своими глазами повидал, сердцем перечувствовал.

— Завод-то, сказывают, вымер, как занорыш в жиле — пустой. Все рабочие, даже с семьями, на покос ушли, живут на заимках. Тяжело им, правду не утаишь, — голодают, сидят на грибах, кореньями всякими питаются, но слово свое держат. На уступки не идут и не пойдут, — и, обратясь к учителю, попросил: — Прочитай-ка, Михалыч, что пишут товарищи-то.

Герасим, сидевший на сером камне, встал, снял фуражку, достал из-за подкладки листовку, бережно развернул ее. На него сразу устремились молчаливые и сосредоточенные взгляды рудокопов, вдруг притихших и нетерпеливо ожидающих.

— Товарищи рабочие! — начал спокойно Мишенев. — Вы уже убедились, как заботится об нас разное начальство. До тех пор, пока мы слезно просили начальников о своих нуждах, они не хотели с нами даже разговаривать как следует. Теперь же, когда мы стали настойчиво требовать того, что нам нужно, мы кое-чего уже добились. Потребуем же теперь на всех заводах, — Герасим Михайлович повысил голос, — вырешения наших вопросов.

Он стал перечислять требования, изложенные в листовке. Никто не шелохнулся, не перебил его. Все старались вникнуть и понять что-то важное и значительное в их жизни, а поняв, запомнить справедливые требования златоустовцев к начальству. Каждый принимал листовку так, словно говорилось в ней об их же подслушанных горестных раздумьях над своим нелегким рудокопским житьем.