Мария Хевеши - Толпа, массы, политика

• Название: Толпа, массы, политика
• Автор: Мария Хевеши
• Издательство: Института философии РАН
• Жанр: Философия
• Год: 2001
• ISBN: 5-201-02045-3

Книга посвящена исследованию таких понятий как «толпа», «массы» и их роли в процессе исторического развития. Показывается, что социальная философия на протяжении всей своей истории занималась не только исследованием проблем личности, индивида, но и этих субъектов исторического процесса… Речь идет о поведении масс и тех факторах, которые определяют это поведение. Подход автора связан с раскрытием того, что природа социальных конфликтов не ограничивается наличием в обществе различных материальных интересов тех или иных групп и слоев, но определяется также поведением масс, на которое оказывают весьма важное воздействие многочисленные иррациональные моменты.

Книга адресована специалистам в области истории философии, истории политических учений, политикам и политологам, а также всем, интересующимся проблемами взаимосвязи социальной философии и политики.

http://fb2.traumlibrary.net

---

Известно, что для Руссо равенство людей является естественным состоянием, а власть, которая не учитывает интересы народа, оценивается им как неправомерная. Народ имеет право на низвержение такой антинародной власти. Коль в обществе царят неравенство, деспотическая власть, то она не дает возможности правильному воспитанию людей. Тогда как люди, и прежде всего дети, должны воспитываться в соответствии с естественными правилами, в понимании необходимости естественного договора. Именно правильное воспитание сформирует гражданина нового общества. Политическим идеалом Руссо выступает прямая демократия, в которой законы принимаются собранием всех граждан, а народ обладает верховной властью, суверенитетом. Должно возникнуть государство разума, разумного воспитания людей. Позднее Ницше заявит, что Руссо прославляет массу, и ее низшие инстинкты цинично объявляет подлинным выражением свободного и рационального ума.

Представляет интерес описание народных масс, данное известным французским просветителем А. Р. Ж. Тюрго, жившим в те же годы, что и Руссо. Он также считал воспитание первейшей политической гарантией, рассматривал воспитание как своего рода интеллектуальную терапию. Само же воспитание должно давать государство. «Я осмелюсь утверждать, Государь, — говорит он в записке, предлагающей королю такого рода план, — что через десять лет Ваш народ будет неузнаваем, что своей просвещенностью, благовоспитанностью, усердием в службе Вашему Величеству и отчизне он бесконечно превзойдет все прочие народы»[15].

Идеи Просвещения стали основополагающими для деятелей Французской революции, которые провозгласили подлинный культ Разума. Известно, что бюст Гельвеция украшал залу жирондистов. Торжество разума было отпраздновано в Соборе Парижской Богоматери при огромном стечении народа и в очень торжественной обстановке. В книге О. Кабанеса и Л. Насса «Революционный невроз» дается детальное описание этой процедуры. «Посреди храма была воздвигнута гора, скрывавшая церковные хоры. На вершине ее был устроен круглый портик в греческом стиле с надписью на фасаде: „Философия“; с каждой стороны его украшали бюсты ее апостолов: Вольтера, Руссо, Франклина и Монтескье. На склоне горы пылал Священный огонь истины и т. д… Церкви были превращены в храмы нового культа… Робеспьер стал, наконец, сам первосвященником нового культа „Верховного существа“. Свое учение в духе Руссо он представил в знаменитом докладе Конвенту… Устанавливались новые религиозные праздники в честь Истины, Правосудия, Целомудрия»[16], возникает новая религия Разума. Робеспьер в своем докладе Конвенту предлагает проект указа, который гласит: «Французский народ признает Бытие Верховного существа и бессмертие души». На похоронах Марата его сердце было помещено в осыпанный драгоценностями сосуд. Сам он провозглашался святым, получившим свою иконографию. И в этот период культа разума, религии истины массы оказываются обуреваемы самыми темными инстинктами, паникой, страхом, всевозможными эмоциями, порождавшими акты насилия и вандализма.

Французская революция сопровождалась многочисленными вспышками насилия и ряд деятелей революции вполне ясно понимали, что подобное поведение масс порождено теми многочисленными формами насилия, которые были неотъемлемой частью существовавшей социальной структуры. Так Ф. Бабеф в связи с действиями толпы в июле 1789 г. писал: «Я понимаю, что народ вершит правосудие, и я одобряю его, поскольку оно может быть удовлетворено лишь уничтожением виновных, но может ли оно не быть жестоким? Разнообразные казни — четвертование, колесование, сожжение на костре, наказание кнутом, многочисленные виселицы и палачи везде — сформировали у нас ужасные нравы! Господа вместо того, чтобы приобщить нас к культуре, сделали нас варварами, они собирают урожай и пожинают то, что посеяли. И все это будет иметь ужасные последствия. Мы находимся лишь в самом начале».

Во времена, последовавшие после Французской революции происходит процесс осмысления и самой революции, и роли народных масс в ней. В этом плане особый интерес представляет работа известного социолога и политического деятеля А. Токвиля. «Старый порядок и революция», написанная им в 1859 г., т. е. не только после Французской революции, но уже и после событий 1848 г. Он отмечает, что для начала Нового времени было характерно коллективистское, а точнее корпоративное сознание человека, предпочитавшего своему индивидуальному «Я», своему «мое» коллективное «мы», «наше». И подобное сознание стало размываться во второй половине XVIII в. Он пишет о том, что под воздействием идей просвещения люди уже не сомневались в могуществе человека, в возможности усовершенствования человеческой природы. Они были уверены, что призваны изменить общество и возродить род человеческий. «Эти чувства и страсти стали для них своего рода новой религией, некоторые последствия которой характерны и для обычных религий, в силу чего она смогла вырвать людей из сети эгоизма, придала им героизм и стремление к самопожертвованию, а зачастую сделала их нечувствительными к мелочам, которыми мы столь дорожим… ни в одной революции такая масса людей не проникалась столь искренним патриотизмом, бескорыстием и подлинным величием души», — и в то же время Токвиль считает, что «безбожие обернулось для общества великим злом… религиозные законы были уничтожены одновременно с низвержением законов гражданских, поэтому человеческий разум утратил свою прочную основу… Вследствие этого появился новый род революционеров, чья отвага доходила до безумия; революционеров, которых ничто не поражало, у которых ничто не вызывало угрызений совести, без всяких колебаний они исполняли намеченные задачи… С тех пор они образовали целую расу, распространяющуюся во всех цивилизованных уголках земли и повсюду сохранившую тот же образ, характер, пристрастия»[17].

Токвиль прямо говорит о том, что Французская революция превратилась в некую новую религию, которой поклонялись и верили. Она вызвала в головах масс иллюзии, соответственно которым люди как бы имели дело не с реальным обществом со всеми его противоречиями, а с неким воображаемым обществом, в котором все представлялось простым, справедливым, разумным и единообразным. Воображение толпы отвернулось от реального общества, от того, что происходило в действительности. «Дух толпы витал в идеальном государстве, созданном воображением литераторов».

Роспуск французского парламента в 1771 г. уже предопределил радикальность Французской революции. Он подчеркивает, что народы видят в свободе бесценный и необходимый дар, а обладание ею восполняет все страдания. Правда, иных свобода утомляет, и они без сопротивления отдают ее. Поскольку народ в течение очень длительного времени вообще не появлялся на политической арене, его сочли неспособным к каким-либо политическим действиям и, не стеснясь его присутствия, стали рассуждать об его проблемах. Оказалось, что революцию готовили самые цивилизованные классы нации, а свершена она была — самыми необразованными и грубыми. «В народных душах зародились и развились две преобладающие страсти… Первая из них, наиболее давняя и глубокая — это жестокая и неискоренимая ненависть к неравенству… Другая страсть — более позднего происхождения и менее прочно укоренившаяся — вызывала в людях стремление жить не только равными, но и свободными… обе страсти кажутся в равной степени искренними и сильными»[18].

В нашем контексте важно отметить ту роль, которую Токвиль придает страстям, эмоциям, имеющим место в поведении народа. При этом он считает, что страсть к свободе то затухает, то возрождается вновь, тогда как стремление к равенству занимает первое место в сердцах людей. Именно подчеркивая роль страстей, он вопрошает: «Существовал ли когда-либо на земле народ, чьи действия до такой степени были бы преисполнены противоречий и крайностей. Народ, более руководящий чувствами, чем принципами и в силу этого всегда поступающий вопреки ожиданиям, то опускаясь ниже среднего уровня, то возносясь высоко над ним. Существовал ли когда народ, основные инстинкты которого столь неизменны, что его можно узнать по изображениям, оставленным два или три тысячелетия тому назад, и в то же время народ, настолько переменчивый в своих повседневных мыслях и наклонностях, что сам создает неожиданные положения, а порой, подобно иностранцам, впадает в изумление при виде содеянного им же»?[19]. Говоря о противоречивости народа, Токвиль подчеркивает и его строптивость, и его принятие произвола. То он выступает ярым противником всякого повиновения, то раболепно повинуется, более склонный к героизму, чем к добродетели, здравому смыслу. Во времена революции масса людей как никогда проявила самые высокие порывы души. И в то же время в ходе революции народ высказал свой истинный порок. Именно такой народ мог совершить столь радикальную революцию, которая исполнена противоречий и противоположностей. По мере того, как граждане делаются более равными и более похожими друг на друга, уменьшается склонность верить одному лицу, но увеличивается склонность верить массе, и общественное мнение начинает все больше руководить миром. В эпоху равенства — пишет он — люди вследствие своего сходства не верят друг другу и в то же время убеждены, что истина находится на стороне большинства.