Мария Хевеши - Толпа, массы, политика

• Название: Толпа, массы, политика
• Автор: Мария Хевеши
• Издательство: Института философии РАН
• Жанр: Философия
• Год: 2001
• ISBN: 5-201-02045-3

Книга посвящена исследованию таких понятий как «толпа», «массы» и их роли в процессе исторического развития. Показывается, что социальная философия на протяжении всей своей истории занималась не только исследованием проблем личности, индивида, но и этих субъектов исторического процесса… Речь идет о поведении масс и тех факторах, которые определяют это поведение. Подход автора связан с раскрытием того, что природа социальных конфликтов не ограничивается наличием в обществе различных материальных интересов тех или иных групп и слоев, но определяется также поведением масс, на которое оказывают весьма важное воздействие многочисленные иррациональные моменты.

Книга адресована специалистам в области истории философии, истории политических учений, политикам и политологам, а также всем, интересующимся проблемами взаимосвязи социальной философии и политики.

http://fb2.traumlibrary.net

---

И хотя концепция Райха явно преувеличивает социальную значимость первичных биологических, прежде всего сексуальных, потребностей и их подавление, хотя он говорит о необходимости изменения человеческого характера, не позволяющее психопатам действовать в качестве диктатора, о биологической революции, что само по себе крайне спорно, но сам анализ придавленности человека и влияния этого фактора на поведение масс вряд ли может вызывать принципиальные возражения. Теоретические позиции Рассела, Лукача, Кассирера, Райха были весьма различными, но их критика не только фашизма, но и роли и поведения масс в практике фашизма, в самой возможности его прихода к власти весьма близка, все они связаны с признанием важнейшего значения иррациональных моментов в действиях масс.

Что касается большевизма и сталинизма, то тут необходимо принимать во внимание, что очень многими теоретиками, особенно левонастроенными интеллектуалами 30-40-х годов, он воспринимался как антипод фашизма, как единственная сила, могущая противостоять завоеванию мира коричневой чумой. Поэтому критика сталинизма, большевизма не была столь распространена, хотя, несомненно, имела место уже и в те годы. Она раздавалась прежде всего со стороны русских теоретиков, находившихся в эмиграции. Мы уже приводили рассуждения веховцев, связанных с их размышлениями о русской революции 1905 г. Здесь мы приведем рассуждения ряда русских теоретиков, находившихся в эмиграции, о большевизме и его взаимосвязи с народными массами уже после Октябрьской революции.

Прежде всего обращает на себя внимание, что критика большевизма неразрывно связана с определенным пониманием поведения масс. Особая сознательность пролетарских масс трактуется как легенда, подчеркивается, что «„передовой отряд“ трудящихся был связан традициями деревенской круговой поруки»[170]. Так Е. Трубецкой писал, что перспективы земного рая, которым большевики соблазняли народные массы, на деле был обольстительным миражом, манящим издалека. «Мнимый рай превращается в ад, ибо прежде всего — это царство всеобщей взаимной ненависти… Идеал всеобщей сытости рождает голод. Это не случайность, а необходимая принадлежность всякого большевистского общественного строения»[171]. П. Струве в своих «Размышлениях о русской революции» писал о том, что его бытовой основой является стремление работать как можно меньше, а получать как можно больше. Подобное стремление существовало всегда, оно вытекало из рабской жизни и психологии, но раньше оно приводило к пагубным последствиям для индивида. Большевизм же подкрепил это стремление диктатурой пролетариата, и в этом смысле большевизм несовместим с культурными традициями Запада. По Струве, народность большевизма несомненный факт, связанный с проявлением народной психологии. Он усматривает в нем стихийное увлечение, угар масс, влекомых своими элементарными инстинктами. Для нанесения сокрушительного удара по старому строю они должны были быть наэлектризованы демагогией. Но после разрушения старого идет насильственное построение нового, без участия воли масс, учета их настроения.

Об этом же можно прочитать у Г. Федотова, исходившего из того, что народ с легкостью принял удушающее рабство, считая его на первых порах свободой, ибо рабство было для него исторически привычно. В русской революции победил не Ленин и Бакунин, боровшиеся друг с другом, а Иван Грозный, осовремененный в лице Сталина. Он пишет о том, что в 1917 г. народ в массе своей срывается с исторической почвы, он в это время не только «максимально беспочвенен, но и максимально безыдеен. Отсюда разинский разгул его стихии». Уже в 1930 г. Федотов считает рабочий класс России наиболее несчастным. Ведь он, может быть, один боролся за социализм по-настоящему, страдал, голодал, жертвовал ради него в надежде установления земного Рая. Но он по-прежнему прикован как каторжник к тачке, к постылому труду. В 1937 г. он пишет о том, что вся русская революция вплоть до последних трансформаций Сталина несет на себе печать имморализма. «Это нечаевский корень, который принес свой достойный плод в русском варианте фашизма»[172]. Россия согласно его трактовке тех лет есть самая последовательная страна фашизма и социальное содержание московского фашизма ничем не отличается от германского.

Весьма образно описывает состояние масс послереволюционной России С. Португейс в работе «Пять лет большевизма». «…Это были массы безумно истощенные — материально, физически и нравственно истощенные эпохой военно-промышленной гонки. В рыхлую, нестойкую среду ворвалась бешенная индустриальная горячка с ее военно-террористической хваткой… а главное с вовлечением в индустриальное пекло огромных толп мещанства, деревенщины, толкаемой разорением и боязнью мобилизации прямо в пасть индустриального Молоха, который потряс этих людей до самых основ их душевного и умственного строя… Взбаламученное море социальных отбросов, классовая окрошка и мешанина, больное в сущности поколение, страдающее припадками психических эпидемий… В этом сказался гений большевизма, что он сумел подчинить себе это военно-социальное месиво, сделав его больную, исковерканную душу, его жадную нищету и нищенскую жадность исходным пунктом „социалистической революции“»[173].

Говоря о форме власти, установившейся при большевизме, все эти авторы показывают, что произошло не уничтожение классов, а возникновение крайнего антагонизма между аппаратом и массами, между властвующими и подвластными. В 1952 г. Вышеславцев в работе «Философская нищета марксизма» пишет: «Та форма властвования, которую изобрел коммунизм, а за ним и нацизм, форма вождизма и тоталитаризма есть огромный шаг назад. Ее существование есть позор для современного человечества и ее уничтожение есть категорический императив»[174]. Он, как и Ортега, говорит, что «вождизм» и обезличенные народные массы есть архаическая форма власти, огромный регресс, реакция в своем закрепощении труда, в своем терроре и инквизиции.

Очень часто это сопоставление фашизма и большевизма вызывает резкие возражения. При этом упоминаются достижения Советского Союза в 3040-е годы, говорится о модернизации страны, об изменениях в культуре и быте советских людей, о достижениях в науке и технике, об энтузиазме масс. Все это действительно имело место. Но при этом встает, как минимум, два вопроса: во-первых, какую цену заплатили массы за эти изменения, во-вторых, надо иметь в виду, что и фашистская Германия также провела модернизацию, достигла еще больших успехов в своем развитии, в подъеме благосостояния масс, которые также были проникнуты энтузиазмом. Правильнее было бы говорить о чисто поверхностном противостоянии идеологий. Если фашизм предлагал бесчеловечную идеологию варварства, национализма, расизма, то большевизм говорил о гуманизме, интернационализме, братстве и взаимопомощи. И в этом была притягательная сила идей, провозглашаемых Советским режимом. А то, что эти идеи на практике не только не подтверждались, а часто становились своей противоположностью, что сама эта практика оказалась весьма схожей с фашистской, выявилось далеко не сразу и не всем. Победа же над фашистской чумой, грозившей всему миру своим распространением, вызвала огромное уважение к Советскому Союзу и его народу и тем самым отодвинули на некоторое время вопрос о характере этого режима на задний план. Победа в войне сопровождалась усилением сталинского режима, большевизацией Восточной Европы. Понадобилась практика послевоенных лет, страдания и терпение советского народа, смерть Сталина, хрущевские разоблачения, чтобы вопрос о сущности тоталитаризма стал предметом внимательного исследования, а экономический крах режима привел к его падению.

Глава пятая. Массовое общество. Трактовка масс в социальной философии второй половины XX века

Говоря об исследовании масс во второй половине XX века, мы исходим из того, что многие из этих проблем обсуждались так или иначе и раньше, но, начиная с 40-х годов XX в., они приобретают не только особую значимость, но и определенный новый аспект. При изложении современных трактовок масс и их роли в жизни общества мы выделяем две основные проблемы, определившие исследование роли масс в обществе. Это проблема «массового общества» и проблема тоталитаризма.

Массофикация социальных процессов

Истолкование «массового общества» имело место и до второй половины XX века. Фактически уже Ницше поднимает многие проблемы, связанные с этой темой, как и вся социально-психологическая и философская литература, о которой мы вели речь, а книга Ортеги «Восстание масс» дает многостороннюю трактовку такого общества. И тем не менее «массовое общество» стало предметом специального исследования именно в 50-60-е годы. Связано это с тем, что наряду с массовым производством возникло в невиданных ранее масштабах и массовое потребление. Массовое потребление является и источником, и продуктом массовых форм их удовлетворения, ибо массовый спрос неразрывен с массовым предложением.