Тамара Сверчкова - Скальпель и автомат

• Название: Скальпель и автомат
• Автор: Тамара Сверчкова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995

Книга, которую вы держите в руках, родилась из фронтовых дневников через много лет после войны. Их автор Тамара Владимировна Сверчкова (в девичестве Корсакова), фельдшер, в составе нескольких госпиталей прошла по военным дорогам от Ногинска до Берлина. Ее правдивый рассказ о том, как женщинам и мужчинам, людям самой гуманной профессии, приходилось участвовать в битве за жизнь человека и в битве с врагом.

---

Приказ. Оставшихся раненых сдали приехавшему госпиталю. А наша группа приняла раненых в Грибовой Рудне. Они лежали в домиках, тяжелые и послеоперационные. Меня и Иру Скопецкую поселили в крайней хате у хозяйки Буленок. При первом же разговоре оказалось, что раненые тяжелые, избалованы снотворным. Спать они отказались, требуя лекарств. Доктор приказала раздать люминал и веронал, некоторым назначила морфий. На три дня хватило наших медикаментов, а аптека все не ехала. Вечер. Ира Скопецкая принесла последние три порошка люминала. Это все. По назначению: 26 — люминала, 18 — веронала, 7 — морфия, 12 — понтапона. Послала Иру по домикам сказать, что я поехала за медикаментами, приеду не раньше 12 часов ночи. Села за стол, нарезала бумагу, высыпала всю соду, добавила люминал, размешала, разделила и завернула порошки. В графин налила воды с валерьянкой. И все прислушиваюсь: не приехала ли аптека? В 12 часов ночи пошла по домикам. Я надеялась всей душой, что они все спят. Но спала только половина раненых, остальные действительно нуждались в порошках. Разнесла порошки, по мензурке воды с валерьянкой и ушла с надеждой, что аптека приедет. Но и днем аптека не приехала. Наступил вечер. Ира печальна и не спрашивает порошки. Даже соды нет. И питание… одна каша-концентрат. На улице мороз. Хорошо, дрова есть, в палатах раненые топят все время. В 23 часа пошла в домики. Раненые встретили бурей. Вернулась в перевязочную, взяла нож и со стены, густо беленной мелом, наскребла в листок побелки, добавила соли и, разделив на порошки, дала раненым. Даю москвичу Палкину Борису. У него ампутирована рука, температура высокая, бессонница. «Сестра! А почему вкус какой-то не такой, как у люминала?» Я молча подаю воду с валерьянкой. «Борис! Не мудри, пожалуйста!» Это говорит Анатолий Лысак, у него нет правой руки, но он хорошо развивает левую и обещает писать так же красиво, как писал левой. Жалеет, что не сможет воевать. Он тоже пьет люминал и смотрит на меня! Да, вкус не тот! Я с мольбой смотрю ему в глаза, даже слеза навернулась. «А впрочем, — говорит он, — что назначил врач, то и пьем!» Утомленные ожиданием, они укладываются и засыпают. Утром на обходе говорят доктору спасибо за то, что сестра съездила за лекарством — сразу уснули. Доктор смотрит с вопросом на меня, я краснею, даже пот выступил на лбу. Стараюсь не смотреть на доктора. Раненый в грудь Алексей Николаевич Царевский обо всем догадался, ухмыльнулся, но ничего не сказал. Ему очень тяжело дышать. И только раненый без обеих ног зло ругает меня: «Да не люминал… Всю ночь не спал!» Температура повышенная, нервничает, кричит: «Мне надоело жить! Вы даже умереть не даете спокойно! Пистолет отобрали!» Действительно, раненые рассказали, что пистолет он прятал, хотел застрелиться. «Куда я годен? Кому нужен? Кто кормить будет? Не ты ли?» — мается, кричит. Доктор приказала достать морфий. Пришлось бросить раненых и ехать в мороз и стужу искать какой-нибудь госпиталь, чтобы хоть немного достать необходимых лекарств. В госпиталях сами нуждались, дали очень немного. Пешком еле к вечеру нашла свой госпиталь. Пришлось опять для некоторых скрести со стены мел. За этим занятием и застал меня раненый, я не слышала, как он открыл дверь: «Стараешься?! Мне больше не давай!» И ушел. К вечеру приехала аптека, с радостью запаслась порошками, но некоторые раненые не берут. «Товарищи! Люминал настоящий! — радостно сияю я. Один попробовал и подтвердил: «Настоящий!!!» Но большинство все же не взяло: не нужно, сон хороший! Вот и чудесно, значит выздоравливают. Окрепших раненых отправили в тыл, работы стало мало.

Наша хозяйка, Анна Ивановна Буленок, к обеду ставит на стол большую миску отварных сушеных белых грибов. Ох, и вкуснотища! С Ирой наперегонки едим эту замечательную еду и похваливаем, а свой паек каши отдаем Анне Ивановне. Приехала Катя Кутова.

7 декабря свободный день. С серого неба медленно падают пушистые снежинки. Тихо, морозно. Мы с Ирой пошли в лес охотиться. Заячьих следов множество, но живого зайца мы не видали. Зато обнаружили под кустами красную сладкую бруснику. Сами наелись и раненым припасли. Смеемся: ну и стрелки! Бежим от дерева к дереву, снег с еловых лап друг на друга стряхиваем и убегаем. Все в снегу явились на квартиру. Довольные, краснощекие, с хорошим аппетитом.

26 декабря 1943 года в Переволоках (граница Эстонии) помогаем как группа отдельной роты медицинского усиления в госпитале 3573 75-й гвардейской стрелковой дивизии. Наши войска, форсировав Днепр, реку Сож, реку Березину, освободили Лоев, Шацилки, Паричи, перешли границу Эстонии. Целый месяц работы было мало и только 8 января 44-го года заняли под госпиталь деревню Хомичи, всю центральную улицу. Стены домов черны от копоти, окна слепые, с давно немытыми рамами, стекол многих нет, заделано фанерой или просто заткнуто тряпьем. Развертывая отделения, мы терли и мыли и вставляли стекла. Особенно надо отметить санитара Никулина: строит нары, когда досок нет. Разбирает заборы, ворота (спальня на двоих), калитки. Этого мало, все сожжено за зиму раньше нас. Пришлось призадуматься. Санитары, между прочим, заметили чуть дальше, за домами, стоит ветряк (мельница), обшитый богатым тесом. Если бы достать такого теса, хватило бы на все нары. «Если мы возьмем доски, ветряк будет работать?» — спрашиваю у санитаров. «Работать будет! Мы возьмем только обшивку снизу, нам и этого хватит! А когда пшеница поспеет, заново зашьют». Выхода у меня нет. Холод, раненых на пол не положишь, сразу воспаление легких к ранам добавят, тогда не спасти. А у меня самые тяжелые раненые, госпитальное отделение. Раненые начали поступать в операционную (это мне сказал Андрей Кофтун, который опять попал к нам в госпиталь). «Берите с ветряка!» Через час принесли вместе с досками санитара, который сорвался с обшивки и сломал ногу. Он не стонал, сжав губы, смотрел на меня. Когда понесли его в операционную, он с горечью сказал: «Не бывать мне в родной части». И отвернулся. «Дорогой ты мой, это судьба твоя…» Нары строили все. Отделение без задержки принимало раненых. Вечером меня вызвал начальник госпиталя. В кабинете сидели представители деревни.

— Вы мельницу трогали? Кто дал вам право расхищать государственную собственность? Вы не знаете, что за это бывает? Ну, я вам после работы напомню!

Меня ругали, не давая вымолвить слова. Мне хотелось сказать: лес за 20 километров, нет лошадей, нет людей, у меня 4 легкораненых санитара, которые что-то могут делать, и они, не щадя себя, работают. Тяжелораненые в мое отделение поступают все время, день и ночь. Не могу положить их на пол — осложнения. Не было бы войны, не тронули бы ветряк.

— Кругом марш!

Молча откозыряв, понесла горечь обиды, но в домиках не загрустишь. Каждому свое. Ведь это жизнь и смерть солдата! А нары и вправду хороши. Вскоре пришел проверять майор Шафран. У меня душа сжалась. Санитары стали смирно. «Хороши нары?! — сказал майор, потрогав руками. — Ах ты, Петр I!» Засмеялся, нагнулся и поцеловал меня в лоб, испугав до смерти. Повернулся и ушел. Мне стало легче. Это была похвала, а там — разнос. Санитары все еще стояли смирно и улыбались. Мы ждали встряски, а теперь успокоились. Раненые же ничего не поняли.

Наступление. Раненые все поступают. Вся левая сторона улицы запружена ими. В конце, в большом светлом доме — раненые в череп. Правая сторона — для раненых в грудь и конечности. Часто забегаю в дом с черепными ранениями, смотрю на каждого и вспоминаю доклады о ранении в череп. Профессор Гондовский совсем недавно объяснял, госпиталь специализированный, с тщательным уходом. Доктор с крыльца заглянула в окно и вошла. Санитар доложил: «В углу еще один плох!» Доктор смотрит внимательно. Он тяжело вздохнет и тихо долго выдыхает. Так продолжается три дня. Кормить не удается, он не глотает. Без сознания. Доктор невольно спрашивает: «Вы что, Саша?» «Сестрица, посмотри, пожалуйста, что у меня мозги, что ли, шевелятся. Сил моих нет…» «Саша! Повязку снимать нельзя!» «Он без повязки спит, снимает!» — говорит санитар. «Погляди, что там делается». Надо смотреть. Саша привычным движением, как шапку, снял повязку. Я откачнулась: часть кости черепа слетела еще на передовой, а извилины мозга живут, в них бьются кровяные жилки, а по ним быстро уползают от света черви. Много приходится видеть червей в развороченных ранах, но в мозгах… Это ужасно! Вытащив пинцет, протерев его спиртом, сажусь на нары. Положила голову Саши к себе на колени. Сам он стоит на коленях на полу, санитар держит стеклянную банку, куда собираем червей. Так я сидела с полчаса. Пришла доктор. Отчитав, как следует, назначила срочно на эвакуацию, в перевязочную их не принимают. А где развернулся черепной госпиталь, еще неизвестно.

— Спасибо, сестрица! Полегчало! — заикаясь, шепчет Саша, благодарно кивает головой.

Мне грустно смотреть на черепников, некоторые лежат и не приходят в сознание. Некоторые лежат и мучаются: то все понимают, то в неведении. Санитар сказал: «Из нашего мира ушел, а в другой не приняли, вот он и мается». Крестит их рукой и читает молитвы, он из какой-то деревни. Скорее бы их в спецгоспиталь. Умирают они как-то неожиданно: поел, поговорил, лег отдыхать и умер. Уход за ними нужен особый. Мы с Ирой еле успеваем за день сделать только самое необходимое. Доктор, выходя на улицу, дала приказ на первые 4 машины погрузить черепников. Идем из домика в домик. Вот здесь лежачие раненые, почти все офицеры. Дом для офицеров, раненых и больных, стоит в середине села, от войны чуть покосившись к югу. Дом меньше всего пострадал. Стекла все выбиты и только окно с западной стороны со стеклом. Открываю дверь — с теплым паром вырывается стекло. На нарах справа лежат раненые, которые сами могут встать. Юра Сухорукое ранен в плечо, шоковое состояние. Большая русская печка занимает всю середину. Окна заколочены. Напротив печки на нарах лежат тяжелораненые офицеры. Их немного. Фашистский снайпер первыми отстреливает офицерский состав. У Юры Сухорукова пуля прошла в плечо, повредила нерв и вышла. Нагноения нет, но общее состояние тяжелое, шок. Увидя меня, он приподнялся: «Меня назначили в операционную, не хочется что-то… Наверное, скоро придут, а мы тут перессорились. Я маме письмо написал в Елец, вот оно! Отправь, не забудь… А если меня вынесут в сарай, то прядь волос отрежь и отошли на память домой. Там у меня сестренка Оля и мама Пелагея Васильевна, самые любимые… Как мне грустно…» «Юра! Так нельзя!» Красивое лицо, волнистые волосы, грустные глаза и весь он ладный, стройный, красивый. «Юра! Перестань! — крикнул тяжелораненый старший лейтенант. — Нельзя так распускаться, ты офицер! А что же нам делать? Я должен кричать, что ноги нет?!» «Юра! Все будет хорошо!» — глажу его кудрявую голову. — Успокойся! Вот и хорошо, после операции зайду и посижу!» Душа всех раненых и персонала майор Кузнецов, с переломом бедра, старается поддерживать спокойствие в домике. Он уговаривает Юру и других нуждающихся, веселит рассказами про охоту, смеется, требует газеты и журналы, читает вслух. Как-то организовал обмен надоевшей всем каши (пшенный концентрат на картофель) у старухи, вернувшейся из леса. Обойдя всех раненых по правой стороне деревушки, через несколько часов опять вернулась в дом офицеров. Вхожу, и самой стало страшно. В доме жуткая тишина. Меня не встретили шуткой или милым комплиментом, как всегда. Ира сидит и держит Юру за здоровую руку. Он как бы спит. «Как дела, Ира?» Подхожу, тру руки от мороза. У Юры глаза полузакрыты, но дыхание… Такое странное. Проверяю пульс. Да что это такое? Частый нитевидный. «Ира! Скорее доктора!» «Не надо! Она сейчас здесь была». Сердце сжимается от горя. Через несколько часов не станет еще одного человека. Дверь хлопнула за мной. Сухой мороз щиплет щеки, слезы катятся и замерзают белыми шариками на шинели. Непонятно! Почему смерть? Видимо, шок? Ветер хлещет колючим снегом и песчинками в лицо, в глаза. И вдруг тарахтенье машины. Скорее грузить черепников! Одеваем тщательно. Мороз. Как они доедут? Саша! Милый мальчик Саша! Несколько раз подходит и прощается, шапка не налезла на повязку. Привязываю на голову стеганку, как капор. Проверила всех. «Выздоравливайте, дорогие! До свиданья!» Дом опустел, остался только санитар да в углу умирающий раненый, без фамилии, неизвестный. Повязка у него с головы съезжает, санитар поправляет. Подошла. Смотрю, кусок мозгов выскочил из-под повязки прямо мне на руку. Приподняла повязку, а там месиво. Подбинтовала, положила голову на подушку. Отдыхайте.