Лиз Дженсен - Дитя Ковчега

• Название: Дитя Ковчега
• Автор: Лиз Дженсен
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-20006-1

Год 1844-й. В лондонском работном доме появляется Мороженая Женщина, которая тут же производит на свет странного младенца.

Год 1845-й. На севере Англии, в деревушке Тандер-Спит, появляется мохнатое дитя, подкидыш со ступнями, похожими на ладошки. Его усыновляет местный Пастор. Ребенку суждено стать богобоязненным изгоем.

Год 1845-й. В Лондоне у королевского таксидермиста и его жены-медиума рождается толстая девочка. Ребенку суждено стать известной кулинаркой.

Год 2010-й. В Великобритании – Кризис Рождаемости: все женщины стали бесплодными. Те, кто покрепче нервами, вместо детей заводят себе обезьян. Ветеринар Бобби Салливан процветает, но одна ошибка рушит налаженную жизнь, и он вынужден бежать в захолустный Тандер-Спит. Ветеринару суждено стать главой нового племени Homo Britannicus.

«Дитя Ковчега» Лиз Дженсен – достойная Диккенса здравая, остроумная и сумасбродная сага о причудах эволюции и чудесах бытия – впервые на русском языке.

---

Я из вежливости посмеялся вместе с ней, но смех прозвучал фальшиво. Если только мужской орган и нужен, то я тоже человек.

– А что делает человека человеком и мужчиной, мадам? – неожиданно спросил я.

– По мне, хватит, если он воспитанный джентльмен, – отозвалась она; на лице ее вдруг проступила усталость. – Говорит «пожалуйста» и «спасибо» и, если понадобится, пожертвует жизнью ради спасения другого.

Некоторое время я, погрузившись в раздумья, чесал блошиные укусы.

Когда я рассказал свою историю Киннонудве ночи назад, он поставил мне диагноз «помешательство» и прописал сперва горькую соль,[126] затем касторовое масло, затем опий. И теперь, пока паровоз пыхтел по равнинам Нортумберленда, направляясь на юг, я чувствовал, как действие трех лекарств заканчивается, и сердце сжимается от предательского беспокойства.

Нортонз-Криг, Уипперби, Бриль. Чем дальше мы продвигались на юг, тем выше становились деревья и пышнее растительность. На полчаса мы остановились в Нобб-он-Хамбер, где показалось солнце, озарив вагон лучами нежданного чуда, и женщина с вязанием предложила мне кусок цыплячьего бедра. Я вежливо отказался. Я ослаб от голода, пояснил я, но должен сегодня поголодать из-за моего червя. И тут она заметила на мне под шарфом неподобающий воротничок священника и принялась извиняться за необдуманное упоминание «штуковины» сына.

– Ничего страшного, мадам, – пасторским голосом ответствовал я. – Материнская гордость – благая вещь.

– Он танцует «Лебединое озеро» в Королевском Балете, – С облегчением добавила она, радуясь, что я не огорчился. Прямая и обратная петля. – Не лебедя, одну из прочих птиц.

Коростеля? Баклана? Серебристую чайку? – задумался я, вспоминая морских птиц, круживших в небесах Тандер-Спита, и Иареда,[127] моего почтового голубя, который сейчас дремал в клетке, прикрытой тряпицей. Я больше склонен доверять робкой птице, чем дешевой почте.

Фибз-Уош, Краутерли, Аксельхонч. Я спал урывками и прогнулся обезумевший, вспоминая о своей ужасной цели.

– Все порядке, мой дорогой? – вдруг спросила женщина возле Глэдмаута, толкнув меня локтем под ребра, когда дергана клубок. – Вы дрожите.

Я промолчал и лишь укутался плотнее в сюртук, словно в раковину.

Наконец, Лондон: станция Святого Панкраса; поезд изверг меня, и я оказался на платформе, вертя на шнурке ракушку. Это успокаивает, подумал я, когда все время на шее носишь океан. Наверное, Томми знал, когда дарил мне раковину, как я буду скучать по шуму прибоя. Теперь я никуда не пойду без моей драгоценной ракушки.

Я приложил ее к уху. Шшш, Шшш.

Но, простояв минуту, я сдался и сунул ракушку обратно в тепло моего сюртука, рядом с флягой в форме распятия.

На платформе царило столпотворение. Сердце мое разрывалось.

– Забудь об этой чепухе, – настаивал Киннон, наливая мне снова касторки. После того как разбилась склянка, он отвел меня к себе в комнаты, и я предъявил ему доказательство – мои ступни.

Никогда еще, подумал я, когда мы вдвоем их рассматривали, не выглядели они волосатее и уродливее.

– Тебе нужен отдых. И сон, – постановил Киннон.

Он заблуждался. Я усвоил урок. Мне нужна была правда.

Не могу, запротестовал я.

Но сделаю, отозвался кто-то внутри.

Иареда я оставил в почтовой голубятне на станции, сказав, что вернусь через неделю – отправить письмо на север.

В Паддингтоне я отыскал пансион; женщина, которая им заправляла, явно шестым чувством улавливала финансы жильцов – она меня сразу предупредила, что всегда требует деньги вперед. Комната оказалась грязной и унылой – не чета моему уютному холостяцкому жилищу в Ханчберге, где кухню наполняло материнское тепло миссис Фуни и запах мака и пекущегося хлеба.

Я уснул, засунув вату в одно ухо и приложив ракушку к другому. А на следующий день обнаружил на голени клеща. Клеща я сжег, но его головка осталась в коже.

– И больше никаких криков во сне! – заявила хозяйка наутро, пропуская мимо ушей мое замечание про паразита. В отличие от пышногрудой миссис Фуни, ее торс, затянутый корсажем, был плоским и твердым, словно панцирь жука, а глаза – зелеными бусинками недоверия. – Здесь вам не Бедлам.

Да, здесь располагался другой маленький Ад. Я заплатил женщине за следующую ночь, и она занесла пометку в гроссбух. Впрочем, я знал, что не один кричу по ночам. Пастор Фелпс всегда повторял, что Лондон – город, где молодые провинциалы быстро сходят с ума.

– Или куда бегут, уже лишившись рассудка, – мрачно добавлял он.

Я нашел маленькую кофейню в бельведере в Регентс-парке и уселся там, впитывая все это: заключаемые сделки, филантропию, публичные дома, имперское хвастовство. В конце концов, затосковав по океану, я побрел к докам – но там плескалась незнакомая мне вода. Я видел много кораблей в море, с надутыми ветром парусами, но здесь узрел выброшенные на берег создания – их огромные корпуса трескались от солнца, их души были скованы сходнями, тачками и канатами.

Когда я на следующее утро вышел из пансиона, ко мне присоединился еще один жилец; он представился Хайксом. Вместе мы прогулялись до Регентс-парка и моей кофейни в бельведере, и там он выслушал мой путевой рассказ.

– Вы чем-то взволнованы, – заметил он, разглядывая меня.

– Ничего особенного, – ответил я.

– Вот. – И он предложил мне бренди из своей фляги, не догадываясь, что я ношу в пустом распятии. – Выпейте, – посоветовал он. – А потом сделайте то, зачем сюда приехали.

– А вы? – переспросил я.

– Сниму на час толстую шлюху, а остальное спущу в карты. Мы отпили кофе.

– Я найду человека, – наконец выпалил я, стукнув чашкой о блюдце и в волнении расплескав половину содержимого. Мой собеседник поднял бровь. – И заставлю его сказать мне правду.

– Держите. – Хайкс сунул мне флягу под нос. – Глотните этого.

– Вообще-то я непьющий, – солгал я, но флягу взял и сделал большой глоток, и бренди растеклось теплом по туловищу, словно вера.

– Правду о чем? – крикнул Хайкс мне в спину, когда я уходил.

На Портобелло-роуд я задержался и кое-что приобрел: жилет, пару ножниц, иголку с ниткой и маленький револьвер. Подшил жилет и сунул оружие в карман. А затем направился в центр города.

В плане парковок район Лондона возле музея всегда был сущим адом. Я об этом забыл. С неба мочился дождик; наконец я отыскал место в многоэтажной парковке за девять евро в день, затем купил газету и заглянул в маленькую темную придорожную кофейню «Бельведер».

Официант принес мне капуччино, разлил его на блюдце и даже не извинился – он слушал плейер. В газете сообщалось, что ложные вызовы «скорой» участились на пятьдесят процентов: надуманные беременности подходили к бесплодному и закономерному концу. В большинстве случаев, по данным статьи, беременность оказывалась скоплением газов, и женщины чувствовали себя намного лучше, от них избавившись. Бедный озоновый слой, подумал я. Вдалеке раздавался вой сирен.

– Вскоре последует неизбежная депрессия, – цитировали доктора Кита Ивза, теперь непререкаемого терапевта покачнувшейся психики нации, – и все мы вступим в период траура по тому, чего никогда не было. – В печати убирали его заикание. – В «Лебедином озере» лебедь бьет крыльями, прежде чем умереть. И то, что мы сейчас наблюдаем, – финальный акт тоски, разочарования и смирения, прощальный танец Homo Britannicus.

Этого у него не отнимешь – слова он подбирать умел.

В статье также отмечалось, что закономерный спад величайшего в истории приступа массовой истерии порождал хаос практического характера, и по-настоящему нуждавшимся в скорой помощи приходилось ждать на сорок семь процентов дольше, чем предписано по нормам здравоохранения. Некоторые бедняги в результате умирали, прочитал я. Теперь решили ввести штраф в сотню евро за каждый ложный звонок. Появилась целая небольшая индустрия в виде лже-повитух, предлагавших непрофессиональные услуги псевдороженицам. Я подумал о Роз и Бланш с их какао, модными соломинками и жалким трудолюбием, вздохнул и отодвинул чашку и блюдце в сторону. Не кофе, а пойло какое-то.

Я ушел.

В подземном переходе я с боем пробрался сквозь толпы субботних покупателей, уличных торговцев, бездомных и туристов. Словно послушный экскурсант, прошел по указателям, поднялся по каменной лестнице, вонявшей мочой, и выбрался на воздух рядом с охранявшим Музей трицератопсом из стеклопластика в натуральную величину.

Молись Богу, чтобы ты гнался за химерой, пробормотал я, подходя к огромному зданию. Войдя под арку главного входа и ступив в полумрак, я вспомнил об Ионе.[128] Чрево Музея полнилось шагами, эхом и перешептываниями. Я посмотрел наверх. Карнизы покрыты изразцами с орнаментами; витражные окна преломляли свет, разбиваясь на тысячи цветов, рисуя на глянцевых стенах случайные узоры. Это не кит, вдруг понял я, а пещера Аладдина, чудовищная в своей грандиозности – ни кусочка без украшений. Я знал, что бы сказал Пастор Фелпс. Он всегда испытывал отвращение к декору. Что-нибудь про Сатану, нашедшего работу для праздных рук. И о поклонении высеченным кумирам. И осенил бы себя крестом.