Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

• Название: Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
• Автор: Павел Рейфман
• Жанр: История

Курс «Из истории русской, советской и постсоветской цензуры», прочитан автором для магистрантов и докторантов, филологов Тартуского университета, в 2001–2003 годах.

---

4 сентября 1790 г. подписан именной указ Екатерины Сенату о наказании Радищева: «За издание книги, наполненной самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное к властям уважение, стремящимися к тому, чтобы произвести в народе негодование противу начальников и начальства и, наконец, оскорбительными и неистовыми выражениями против и сана и власти царской»; о том, что присужден к смертной казни палатой Уголовных дел СPб. губернии, а затем этот приговор утвержден Сенатом. Хотя по роду вины Радищев заслуживает такую казнь, но «мы, следуя нашим правилам, чтобы соединить правосудие с милосердием, для всеобщей радости, которую наши подданные разделяют с нами, по поводу мира со Швецией, освобождаем его от казни; повелеваем, вместо нее, отобрав у него чины (Коллежский советник — ПР) и знаки ордена Св. Владимира, дворянское достоинство, сослать в Сибирь, в Илимский острог на 10 лет»; имение, если оно есть, передать в пользу детей, которые находятся на попечении деда. В указе отмечается, что Радищев совершил «лживый поступок», прибавил после цензуры «много листов в ту книгу» (32). Радищев отправлен в Сибирь. Он вернулся из ссылки при Павле, который взял с него слово «не писать ничего противного духу правительства» (307). После воцарения Александра, по его повелению, Радищев работает в Комиссии по составлению законов. Согласно легенде, там он поднял вопрос об уничтожении крепостничества. Председатель комиссии, П. В. Завадовский, резко отчитал его за это, сделал выговор, напомнив о Сибири. Легенда вызывает сомнение. Во всяком случае в таком прямолинейном изложении. В последний год своей жизни Радищев пользуется усиленным вниманием императора. Он, единственный из членов комиссии по составлению нового Уложения, приглашен вместе с ее руководителем П. В. Завадовским на коронацию в Москву. Сам Александр в начале своего царствования придерживался антикрепостнических убеждений (о чем свидетельствует даже более поздняя его положительная реакция на стихотворение Пушкина «Деревня»). А. Р. Воронцов, один из приближенных к императору людей, вместе с Радищевым, во всяком случае не без его влияния, составил проект закона, запрещающего продажу крепостных без земли (297). Закон не прошел, но это было поражением правительства, а не антиправительственной партии. И одним из основных противников закона выступил Державин, в то время министр юстиции (см. главу «Автобиографизм и статья Пушкина „Александр Радищев“» в книге Немировского, упоминаемой в библиографии) В ночь на 12 сентября 1802 г. Радищев отравился «царской водкой» (смесь азотной и серной кислоты). Узнав об его тяжелом состоянии, царь присылает своего лейб-медика (такой чести удостоились еще только Карамзин и Пушкин). Так что со смертью Радищева дело обстоит не так уж просто.

Знаменательно, что в «Путешествие…» входит глава о цензуре, «Торжок» — одна из двух самых больших и значимых глав. В другой, «Спасской полести», изображается государь, неправедный правитель. «Екатерина, читая эту главу, с великим негодованием записала на полях: „страницы покрыты бранью и ругательством и злодейским толкованием“. Эта глава, по мнению императрицы, „довольно доказывает намерение, для чего вся книга написана“ (772). Г. П. Макогоненко, примечания которого к „Спасской полести“ я привел, почти не комментирует суть главы „Торжок“. Возможно, это случайность, но о цензуре в советское время, как я уже упоминал, вообще не любили много говорить. Радищев явно придавал главе существенное значение. По сути это первое в России развернутое рассуждение о цензуре (Радищев уже употребляет это слово). И, может быть, самое главное: в главе идет речь не только о цензуре вообще, а о конкретной цензурной политике Екатерины. Полемика с императрицей определяет всё содержание главы. Начинается она со ссылки на указ Екатерины о вольных типографиях. Собеседник путешественника отправляется в Петербург за дозволением завести вольное книгопечатанье. Тот говорит ему, „что на сие дозволения не нужно; ибо свобода на то дана всем“ (прямое упоминание Указа 15 января 1783 г.). Но собеседник хочет иного, „свободы в ценсуре“. И автор приводит мнение собеседника (на самом деле собственные размышления): „Теперь свободно иметь всякому орудия печатанья, но то, что печатать можно, состоит под опекою. Ценсура сделана нянькою рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного. Но где есть няньки, то следует, что есть ребята, ходят на помочах, отчего бывают кривые ноги; где есть опекуны, следует, что есть малолетние, незрелые разумы, которые собою править не могут“; если всегда будут няньки и опекуны, то ребенок долго будет ходить на помочах, останется калекой, у него будут кривые ноги; Недоросль всегда будет Митрофанушка, без дядьки не ступит, не сможет управлять своим имением; „Таковы бывают везде следствия обыкновенной цензуры, и чем она строже, тем следствия ее пагубнее“. Собеседник цитирует Гердера: наилучший способ поощрять доброе — неприпятствие, дозволение, свобода в помышлениях; книга, проходящая десять цензур, прежде, нежели достигнет света, не есть книга, но изделие святой инквизиции; часто изуродованный, сеченый батогом, с кляпом во рту узник, а раб всегда; „В областях истины, в царстве мысли и духа не может никакая земная власть давать решений и не должна; не может того правительство, менее еще его ценсор, в клобуке ли он или с темляком“. И вреда не будет, если книга в печать „Выйдет без клейма полицейского“. Чем государство основательнее в своих правилах, чем крепче, тем менее оно зависит от насмешки и клеветы, не может потрястись от них. Для авторитетности приводятся мнения известного немецкого поэта, фольклориста, философа Гердера, но очень уж они ориентированы на конкретные русские события. Речь идет и о том, что правительство поручило цензуру управе благочиния, полиции: «Один несмысленный урядник благочиния может величайший в просвещении сделать вред и на многие лета остановку в шествии разума».

Радищев умело выделяет те основы, которые акцентируются (и будут многократно акцентироваться в дальнейшем) в многочисленных цензурных уставах, и разбирает каждую из них: «Обыкновенные правила ценсуры суть: почеркивать, марать, не дозволять, драть, жечь всё то, что противно естественной религии и откровению, всё то, что противно правлению, всякая личность, противное благонравию, устройству и тишине общей». Запрещаются критики в адрес властей. Но крепкая власть не боится никакой критики. «Прочному и твердому зданию довольно его собственного основания; в опорах и контрфорсах ему нужды нет. Если позыблется оно от ветхости, тогда только побочные тверди ему нужны.

Об оскорблении личности. Такие оскорбления вредны, только если они ложны. Но не дело правительства вмешиваться в подобные обстоятельства. О произведениях любострастных. Они могут быть вредны для юношества, „но не они разврату корень“. В России таких сочинений в печати еще нет, а на каждой улице в обеих столицах полно накрашенных продажных женщин, заражающих язвою (венерической болезнью — ПР) тысячи людей, их потомство, но книга не давала еще болезни (курсив везде мой — ПР). Даже высказывания, направленные против религии, по мнению Радищева, не могут оправдать цензуры. Об этом писатель говорит прежде всего: Богу богохульства какого-либо безумца не повредят. Он всегда в сердцах людей и ему не опасны безумные оскорбления. Но даже если думать, что „хулением всевышний оскорбится“, „урядник ли благочиния может быть за него истец?“ В итоге делается вывод: цензура печатаемого принадлежит обществу, которое дает сочинителю венец или употребление на обертки. А в театре это делает публика.

Все приведенные рассуждения собеседника — развернутая полемика с Указом о вольных типографий, которому противопоставлено подлинно свободное книгопечатанье. Прощаясь с путешественником, собеседник дает ему небольшую тетрадку, „Краткое повествование о происхождении ценсуры“. В ней обзор цензуры по всем странам. Везде дело идет к ее уничтожению. Резко о цензуре в революционной Франции, где все твердят о вольности, хотя необузданность и безначалие „дошли до края возможного“. О том, что „ценсура во Франции не уничтожена“. О народном собрании, которое отдало под суд сочинителя, за то, что дерзнул против него писать: „Лафает был исполнителем сего приговора. О Франция! ты еще хождаешь близь Бастильских пропастей“. Видимо, строки о Франции относятся к добавкам, сделанным после утверждения цензурой „Путешествия…“, с учетом революционных событий и как раз в них ничего крамольного нет. И концовка: „В России… Что в России с ценсурою происходило, узнаете в другое время“.

Во время следствия на главу „Торжок“ обратили большое внимание. Радищеву задавали о ней ряд вопросов. Он, как и в других случаях, кается. На вопрос, почему хочет уничтожить цензуру? отвечает: «Признаю свое заблуждение. Я так думал, что без нее можно обойтись, но теперь вижу из собственного моего опыта, что она полезна потому более, что если она будет существовать, так как законодательница (Екатерина — ПР) учредить изволила, то подлинно она спасет многих подобно мне заблужденно мыслящих людей от таковой погибели, в которую я себя ввергнул истинно от слабого своего рассудка» (59). Т. е. цензура, запрещая, предохраняет от правительственной расправы. Не очень-то сильный довод в ее пользу.