Роберт Кормер - Я – Сыр

• Название: Я – Сыр
• Автор: Роберт Кормер
• Жанр: Современная проза

Введите сюда краткую аннотацию

---

   Я еду на велосипеде и говорю своим ногам: «Жмите, жмите». Словно я возвращаюсь. Для поддержки духа я напеваю:

                             Отец навеселе,
                             Отец навеселе…

   Но я пою тихо, даже не вслух. Я устал, и мне не стоит тратить силы на песню, пока не доберусь до Карвера.

---------------------------------------

ТАРЕ  ОZК005     1350     date deleted T-A.

Т:            Можем ли мы поговорить об Эмми Герц?

А:            Если вы хотите.

                          (пауза 5 секунд)

Т:            Ты можешь описать ее, как лучшего друга, или больше?

   Больше. Ему снилось этой ночью, что он и Эмми вдвоем на футбольных трибунах, поле было пустым, дул зимний ветер, и их губы соприкасались и открывались, языки искали друг друга, и в момент их соприкосновения он дрожал – не от холода, а от наслаждения. Он чувствовал ее дыхание, сам дышал быстро и глубоко, его сердце билось сильно. Он так ее любит…

А:            Больше чем друга.

Т:            Расскажи мне об этом.

   Эмми. Эмми Герц. Она любила пакости и всегда на них подстрекала других. Эмми говорила, что каждый относится к жизни слишком серьезно. Когда он первый раз встретился с ней, она сказала: «Знаешь, что характерно для тебя, Асс? Ты недостаточно смеешься. Твое лицо спрятано в большой книге. Но я надеюсь, Асс, что можно услышать смех в твоем детском блюзе».

   Она говорила примерно так. Но вместе с тем она могла быть и серьезной. Она могла надолго закрыться дома с книгой, пока не прочитает от корки до корки. И если так, то именно книги их и познакомили. Она заходила в Публичную Библиотеку Монумента, а он выходил оттуда, и они столкнулись в дверях. Книги, которые были у них обоих в руках, посыпались на пол и завалили весь проход.

   Когда они собирали их, Эмми сказала: «Знаешь, что мне это напоминает? Одну старую голливудскую комедию, ты ее видел по телевизору, где герой и героиня смешно встречаются. Я полагаю, ты можешь представить себе писателей, сидящих в студии и говорящих: «Подумать только – они сейчас встретятся?» И кто-нибудь говорит: «А что, если она входит в библиотеку со всеми своими книгами, а он в это же время выходит, и у него тоже книги…»»

  Они оба стояли на коленях в проеме входной двери библиотеки. Все, кто входил и выходил, перешагивали через них. Она говорила больше минуты, а он, забыв все на свете, слушал. Она была той чокнутой девчонкой, от которой он сошел с ума. Они собирали книги: «Не путай свое с моим», - говорила она. – «Это будет стоить тебе мятной жвачки, потому что я все это должна была вернуть еще месяц назад», - они тогда учились в разных школах. Он тут же по уши в нее влюбился. Она сказала, что ее зовут Эмми Герц («Пожалуйста, не путать с фирмой по прокату автомобилей»). Она была невысокого роста, крепкого сложения и вся в веснушках. Один из ее передних зубов был кривым, но у нее были очень красивые глаза – того же цвета, что и китайская ваза его матери, из фарфора, эмалированного небесной глазурью. У нее также были объемные груди. Позже она говорила ему, что сильно их стесняется, ведь они такие большие («Попытайся целый день таскать все это через весь город»). Но он был в нее влюблен и не смеялся, когда она это объявляла. Он любил ее еще и за то, что она не смеялась, когда он рассказал ей, что хочет когда-нибудь стать знаменитым писателем, таким как Томас Вольф, и за то, что она не спрашивала, кто такой Томас Вольф и не сравнивала его с этим писателем. Позже она призналась, что ей не легко понять его книги.

   - Похоже, ты самый подходящий кандидат для «Номера», - Эмми сказала это в первый же день их знакомства, рассмотрев его, щуря глаза. Она была близорукой, но ненавидела очки. - Застенчивый, может быть, но я думаю, что ты – тип, который никогда не теряет хладнокровия. А хладнокровие очень подходит для «Номера».

   - Что такое «Номер»? - спросил он, доверчиво и наслаждаясь. Он не встречал раньше никого, хоть чуть похожего на Эмми Герц.

   - Ты узнаешь потом, Асс. Завтра, после школы. А сейчас, жди меня у главной двери, и если будешь покладист, то зажжется свет.

   Он буквально плясал около библиотеки с книгами в руках, заглядывая в окна, чтобы не упустить момент, когда подойдет ее очередь к библиотекарю, и когда она вернет книги. Он ощущал внутри себя взлет энергии, переходящей в буйность. Ему хотелось петь, даже не петь, а кричать. Свойственная ему застенчивость исчезла. Ему нужно было говорить, чтобы больше не быть для нее посторонним и объявить, что день чудесный, как прекрасно светит солнце, и как оно заливает Майн-Стрит, в безветрии ослепляя все, вращаясь вокруг всего этого золотого мира.

   На следующий день, он ждал ее, когда она возвращалась из школы. «Я рада тебя видеть, Асс», - сказала она. И он жадно слушал ее. Она рассказывала своей школе и классе, и об ужасной контрольной по алгебре, которую, в чем она была уверена, запустила.

   Она внезапно остановилась и повернулась к нему: «Ты стесняешься? Ведь ты почти ничего не говоришь. Или это потому, что мой рот не закрывается?» Ее глаза были, словно синие цветы.

  «Я стесняюсь…» - сказал он, удивляясь тому, что на самом деле в ее присутствии стеснения он не чувствовал. Обычно он стеснялся посторонних. Его отметки в школе часто страдали потому, что он был ужасен и косноязык в устных ответах, речах и где-либо еще, где всеобщее внимание фокусировалось именно на нем, хотя он и блистал в письменных тестах, контрольных и сочинениях.

   - Почему я раньше не видела тебя здесь вокруг? - спросила она, когда они медленно прохаживались.

   - Не знаю, - отрезал он. Он и не знал. Он был просто «здесь и вокруг». Обычно, после школы он сразу же возвращался домой. Мать была дома, ждала его, сидя в своей комнате; она расстраивалась, если он приходил на пять минут позже; говорила напряженно и нервозно, если не знала о его местонахождении. Ему иногда хотелось знать, что с ней должно было произойти, и что превратило его мать из веселой и нежной женщины, чей аромат сирени заполнял все вокруг, в бледную, подавленную и ворчливую старуху, которая просто уходила из дому или затаивалась у оконной занавески. Но он не хотел рассказывать Эмми Герц о своей матери. С его стороны это было бы предательством Эмми и ее потерей. Во всяком случае, его ужасная застенчивость или неспособность воспринимать взгляды людей со стороны были ничем по сравнению с эмоциями и поведением его матери. Он чувствовал, что его застенчивость лежит в основе его характера. Он предпочитал читать книги или слушать старый джаз в своей комнате походам на танцы и тусовкам со сверстниками в центре города, или играм в «классики», когда он был помладше. Во всяком случае, он всегда без сожаления уходил от всех прочь – это был его выбор. Быть очевидцем, наблюдать, присутствовать в очаге развития событий, записывать внутри себя на какую-то собственную пленку в спрятанном от всех «черном ящике» то, что вокруг не замечал никто, кроме него. Все это пришло к нему позже, в одиннадцатом классе, когда он твердо и бесповоротно решил, что хочет стать писателем: все его наблюдения, а, тогда же, все его эмоции и ощущения стали служить этим целям. Он осторожно, как мог, преподносил все это Эмми Герц – словно переполненные ладони орехов, которые нельзя было рассыпать.

   Они пришли в дом Эмми, и он ждал, пока она сменит джинсы. Ее мать – рослая, стройная женщина, еще ни разу не видя его, все о нем уже знала от дочери, после того, как днем ранее он позвонил ей домой по телефону. Она собиралась уйти по каким-то своим делам. Адам все-таки позвонил своей матери. Он сообщил ей, что в этот вечер он будет поздно, задержится на встрече в Литературном Клубе – он был страшным вруном, и чувство вины за собственную ложь стало брать его за горло. Он, было, подумал, что делает ошибку, встречаясь с Эмми Герц после школы, как сегодня. Что делать ей с таким как он? Она была молнией, а он был тучей – серой тучей. Но он услышал поэму, затаившуюся в мире, и захотел ее записать.

  «Я была права!» - закричала Эмми из ванной. Адам побрел туда, услышав ее голос. Из-за запертой двери доносились шум душа, спуск воды в унитазе и то, как канализация давилась экскрементами и всем, что в нее поступало. В смущении он старался всего этого не слышать. Эмми вышла наружу, и кровь прилила к его щекам. Забавляясь, она сказала: «Смотри, Асс, не стоит так сильно пердеть за все, что так тебя беспокоит. Все это – лишь часть природы и бытия». Позже она сказала ему, что выбрала слова преднамеренно – «Кусочек шоковой терапии», - как она это объяснила.

   Они направлялись в магазин сети «А&Р», проделывать тот самый «Номер». Основная идея «Номера» была проста: наполнить тележку, а еще лучше несколько тележек до отказа каким-либо товаром, зарегистрировать все это у кассира, под каким-либо предлогом вернуться с этими тележками обратно в торговый зал, не заплатив ни цента, скопить все тележки где-то не на самом приметном месте и улизнуть, оставшись незамеченными, сохранив чеки кассового аппарата и карточку покупателя. Эмми как бы и не удалялась из торгового зала. Она предугадывала все возможные варианты. Прежде всего, в разные дни недели были разные возможности. Например, полдень вторника был полон риска из-за того, что в магазине было мало покупателей, и сложно было остаться необнаруженными при участии в каких-либо подозрительных акциях. На вечер пятницы и в субботу покупатели заполняли магазин до отказа, но Эмми так же осознавала риск. В один день она утверждала, что в тележку могут быть загружены только консервы, или в другой – только банки, и в тот день она провела целую корзину банок, объемом в галлон каждая. В другой раз она загрузила полную тележку детского питания; надо было перебрать пятьсот банок. И ей пришлось оставить все это перед кассой.