Лея Любомирская - Живые и прочие

• Название: Живые и прочие
• Автор: Лея Любомирская
• Издательство: Амфора
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-367-01305-4

В сборник вошел сорок один рассказ. Все эти великолепные тексты были написаны (или, по крайней мере, попались на глаза составителю) в 2009 году и до сих пор не были опубликованы. Мы считаем, что это форменное безобразие, и исправляем ошибку.

---

Потом они пьют вино, курят крепкое, а потом травку — подруга с мстительным блеском в глазах извлекает пакетик из заначки, припас? Ну вот на тебе, это нам ты припас, а сам перетопчешься… а вот еще как он тогда меня из аэропорта, да? Ссскотина.

Потом, конечно, целуются, подругины губы изгибаются чуть грубее и яростней, чем взаправду. Бокал вдребезги, ванна, зеркало, Ангелика смеется и ведет ее за руку, видишь, видишь, какая ты? Смотри на себя, ты прекрасна, прекрасна.

Утром они просыпаются поздно, подруга еще ночью кинула шефу строгую эсэмэску про внезапное что-то там, а Ангелике никуда не надо. Они устраивают завтрак у Тиффани, такая у них игра. Красивая жизнь, остатки икры с Нового года, омлет и клубника, ну и что, что замороженная. Строят лицом непривычные гримаски, складывают губы трубочкой, говорят чуть громче, чем всегда, много смеются.

Когда случайно сталкиваются — кухня маленькая, суета деланно оживленная, не разойтись, — отпрыгивают по углам, как две ошпаренные кошки, и, перебивая друг друга, торопливо заговаривают о сцене из какого-то фильма, музыке, черте в ступе, а вот еще, помнишь? Ага. Отводят глаза.

Потом Ангелика долго едет домой. От подруги до нее не сорок, конечно, тысяч, но много, действительно много. И видятся они нечасто, да и какая она, в сущности, подруга, покачивается в голове у Ангелики в такт поезду. Встречаемся раз в полгода, да даже и не встречаемся — пересекаемся, пьяный щебет, пустота. У Ангелики похмелье, усталость, и хочется быть беспощадной.

Дома Ангелика первым делом идет к холодильнику, достает что придется, ест прямо так, не разогревая, из сковородки.

Она отдала так много сил, ей тяжело, она вычерпана до донышка, надо восстановиться. Ангелика медленно тянет внутри головы ленту мыслей: не зря, не зря, она правильно поступила, да, накормила собой, ну и что, зато помогла — не подруге, неважно, просто хорошей девушке — помогла разорвать круг. Помогла выбраться из этих отношений. Бес-перс-пек-тивных, слово крутится будто на замедленной перемотке. Ангелика засыпает.

И просыпается резко, рывком, от дребезжания телефона.

Сбивчиво, радостно, взволнованно плещется в трубке голос подруги — нет, просто хорошей девушки: знаешь, мы снова вместе, он пришел, и мы говорили так долго, так честно, вот как вчера с тобой, он понял, и я поняла, и спасибо тебе, если бы не ты… мы ждем тебя завтра на ужин, не можешь? Ну когда-нибудь в другой раз, обязательно пересечемся, спасибо, спасибо, тебе от него привет.

Ангелика сворачивается в тугой комок, становится меньше, меньше, вот-вот исчезнет

плачет навзрыд, стараясь не думать о том, какие у него пальцы, какие у него нежные губы

как хочется, чтобы он прикасался к ней, к ней, только к ней

Ангелика засыпает и наконец-то видит во сне все по-настоящему.

Улья Нова УВЛЕЧЕННАЯ

Они отдыхали в постели. Трещал телевизор, еще минуту назад заглушавший их басистые, хриплые стоны. Светлана гладила седеющие волосы мужа, прикрыв пледом белые текучие ляжки — рожавшей женщины под сорок, имеющей склонность к полноте.

— Она уже час там. Это что-то новенькое.

— Успокойся, все подростки через такое проходят.

— Мне плевать на всех, это моя дочь. Надо поговорить с ней.

— Только, пожалуйста, тактичнее. Скажи, что занимать надолго ванную неприлично. Вот когда будет жить одна, пусть запирается в ванной на целый день. Может, она парится? Или у нее проблемы с кишечником? Я говорил: не надо было курочить стену и совмещать туалет с ванной.

— Боюсь, у нее совсем другие проблемы. Плюс к тому — тройка по геометрии уже во второй четверти. Ты что, не понимаешь: наша дочь — кандидат вылететь после девятого класса. Что тогда — училище? Ты представляешь, кто там учится? А в платных колледжах знаешь сколько требуют за семестр? Потом, прежде чем туда поступать, надо решить, чего хочешь. А она чего хочет? Запираться в ванной по часу? В моей семье уже три поколения с высшим образованием, и вот дочь — в училище. Весь офис будет смеяться. Представляю, как моя секретарша удивленно выкатит глаза и спросит, что же я не могла договориться и сунуть учителям. А я, между прочим, училась сама. Мы и представить себе не могли — платить учителям. Тем более запираться в ванной по часу. Я уже не могу с ней справиться. Она молчит, хамит, хлопает дверью.

— Вообще, я пока ничего подозрительного не замечал. Из школы приходит вовремя, никто ей не звонит, в комнате всегда чисто, пока не курит.

— Оставь меня, — отрезала Светлана и углубилась в журнал.

* * *

Лязгнула задвижка. Из ванной выскользнула бледная фигурка и исчезла за дверью другой комнаты. Через некоторое время, когда Светлана заглянула — позвать ужинать, она застала дочь в кровати читающей какую-то книгу, которую та быстро спрятала при появлении матери.

— Иди ужинать. Что это там у тебя, Мопассан?

— О чем ты, — пожала худенькими плечами Яна и молча прошла на кухню.

Ела, опустив глаза в тарелку. Молча ушла в свою комнату.

— Ты посмотри: у нашей дочери переходный возраст.

— Что же она не скажет? Мы бы ей как-нибудь помогли.

Они сидели за столом у кухонной стенки со встроенной в нее всякой всячиной, призванной создавать домашний уют, — тостером, кофемашиной, посудомоечной машиной, микроволновкой. Серо-голубая стенка подсвечивалась тремя маленькими лампочками, что придавало кухне сходство с баром и космическим кораблем.

— Неужели ты так прямо сказала родителям — привет, у меня переходный возраст…

— А что ты считаешь его началом?

— Ну это как раз… ну как бы сказать… когда… Сама знаешь.

— Ты тоже запирался в ванной? — Усмехнувшись, Светлана пригладила свои густые вихрастые волосы, выгнула спину, ее пышная грудь стала еще ощутимее, и муж — человек уже немолодой, все же инстинктивно потянулся через стол.

— Да, но я решал это быстро, под душем, это занимало не более пяти минут. Думаю, родители и предположить не могли, чем я там занимаюсь.

— А меня научила подружка. Мы устроились на лето подрабатывать вожатыми под Сочи. Было так скучно: ни одного мальчика нашего возраста или постарше. И как-то, слово за слово, подружка спросила, трогаю ли я себя во сне. Я удивилась — как это. Она намеками, стерва, по-детски объяснила. Я в ту же ночь испробовала все это под одеялом. Мне понравилось. И нравилось до встречи с первым мужем.

— И сколько тебе тогда было?

— Шестнадцать. В восемнадцать я зачем-то выскочила замуж. А в двадцать, встретив тебя, поняла, что поспешила. Тем более у нас с тобой получилась Яна.

— Четырнадцать — не рановато ли?

— А они сейчас взрослеют быстрее. Я в четырнадцать в куклы играла, а она вон уже книжки под одеяло прячет. И потом, они как-то сейчас сами до всего доходят. Из журналов, из газет, из интернета. И в ванну на три часа. А родителям — бойкот.

— Кстати, знаешь, одним из ярчайших воспоминаний моей юности было, как мы с другом лет в пятнадцать наблюдали в бинокль: пьяный на даче делал это. Он в соседнем доме жил — на втором этаже. Прямо из чердачного оконца удобрял сирень…

— Маньяк какой-то!

— Не, парень старше нас года на два. Такой худой, высоченный, задумчивый. Помню, кажется, в армии погиб, сам себя нечаянно подорвал гранатой.

* * *

Раковина, унитаз и ванна были искристо белыми, невыносимо чистыми. Яна крутанула кран. Полная тугая струя веером рассыпалась об ее руки, которые почувствовали щекочущую прохладу тяжелой воды.

Яна сидела на холодном краешке ванны, широко раздвинув ноги. Перед ней на раковине, возле мыльницы, лежал целый арсенал пластиковых флакончиков мал мала меньше. Один из них был голубой, потом следовали розовый, лимонный, салатовый. Их было приятно держать в руках — из-за тонкой шероховатой резины, натянутой на пластмассу.

Она взяла самый большой, потрясла, открутила мягкую крышечку. Сосредоточенно, нахмурив брови и сузив глаза, приблизила губы к пластмассовому колечку и осторожно подула в него. Невидимая пленка — тончайшее стеклышко монокля — задрожала, негодуя выгнулась и, переливаясь, начала растягиваться.

Яна подула сильнее. Таинственно и важно пузырь задрожал, замкнулся, оторвался, на некоторое время невесомо замер в воздухе и вот уже начал плавно опускаться ниже, ниже, отражая искаженные ромбики белого кафеля, кокетничая со светом. Он плыл, медленно и напыщенно кружась вокруг своей оси, то мягко светясь оранжевым, то мерцая зеленым, то облачаясь в радужные разводы бензинового пятна. Вслед за ним уже летели второй, третий, четвертый — такие же большие, а потом целая компания пузырей поменьше, пущенных один за другим, маленьких, не успевших вырасти и окрепнуть пузыренышей, которые, сталкиваясь друг с другом, лопались, брызгая в Янины смеющиеся глаза мелкими капельками шампуня.