Дэйв Эггерс - Душераздирающее творение ошеломляющего гения

• Название: Душераздирающее творение ошеломляющего гения
• Автор: Дэйв Эггерс
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-21049-7

Книга современного американского писателя Дэйва Эггерса — душераздирающее творение ошеломляющего гения, история новейших времен и поколения X глазами двадцатилетнего человека, попавшего в крайне тяжелое положение. Одно из величайших произведений современной мировой литературы в 2001 году было номинировано на Пулитцеровскую премию. Ни одно произведение последних сорока лет после книг Дж. Д. Сэлинджера не вызывало такую бурю откликов во всем мире. Впервые на русском языке.

---

— Хотите ли вы еще что-нибудь сказать нашим читателям?

— Пожалуй, нет. Мне нечего сказать, кроме одного: найдите мне хоть какую-то преподавательскую работу! Если услышите, что в каком-нибудь колледже есть вакансия преподавателя актерского мастерства, свистните мне.

Потом нас осеняет. Есть в мире шоу-бизнеса человек, который сам мог бы придумать что-то подобное, человек с новехоньким средним именем «Хеллион», человек, который на гастролях показывает слайды с карликами и умственно-отсталыми.

Криспин Гловер.

Он идеально подходит. Идеально.

Марти Макфлай[152].

Мы звоним его агенту. Агент вообще не понимает, о чем это мы говорим. Мы отправляем по факсу письмо, в котором рассыпаемся в комплиментах обо всем, что Гловер сделал, включая выдуманный им псевдоним. Ждем.

На следующий день звонит телефон.

Я снимаю трубку и прикладываю ее к уху привычным жестом человека, постоянно отвечающего на звонки.

— Алло, — говорю я.

— Говорит Криспин Гловер.

Он звонит из Теннесси, где они снимают фильм с Милошем Форманом. Криспин Гловер на проводе!

Он прочел наше письмо, идея ему понравилась. Ему, сказать по правде, очень хотелось бы сделать что-нибудь подобное. Он готов участвовать, он хочет напустить побольше тумана, отыграть все по полной программе, с фотографиями и доказательствами, а самому лечь на дно, договорившись, чтобы никто из близких его не выдавал, он хочет, чтобы это продлилось несколько месяцев, чтобы были похороны, некрологи, реплики других актеров — все как полагается, ничего не забывая, — а потом он хочет торжественно вернуться в мир живых! Это будет гениально! Это и поможет нам влезть на вершину. Я разговариваю по телефону, созерцаю центр Сан-Франциско, парк, Музей современного искусства, напоминающий гигантский увлажнитель воздуха, серебро моста, холмы, и у меня подкашиваются ноги от восторга.

— Это будет гениально! — говорю я.

— О да, — соглашается он. — Когда это у вас запланировано?

Нет, у него не получится. Он не понимает, почему бы нам не сделать это чуть позже, перенести в следующий номер… ну не понимает он, не понимает, что шесть наших рекламодателей уже не могут ждать, да и сотни подписчиков — тоже. Мы созвонимся еще раз, если у кого-нибудь изменится расписание.

— Ты знаешь, кто, — говорю я.

— Нет, — говорит Муди.

— Это наша последняя надежда.

— Ни за что.

— У нас нет выбора.

— Перестань.

— Да все будет нормально.

— Блядь. Ладно.

Адам Рич.

Николас из «Восьми хватит»[153].

Мы с ним некоторым образом уже знакомы. Одна из наших авторов, Таня Пампалоун, училась с ним в младших классах, и они продолжают общаться. Мы уже дважды выходили на него через нее. В первый раз опубликовали маленькое интервью, где он рассказывал Тане о ботинках и зонтике, которые собирался покупать. Вот выдержка:

ТАНЯ: Сколько у тебя пар обуви?

АДАМ РИЧ: Десять. Кажется, десять. И один зонтик. Я его только что купил. Я покупал этот зонтик, когда закончились дожди, и подумал: если я его куплю, дождей больше не будет, и он останется у меня до следующего раза. Но потом снова начались дожди, и так и не прекращаются с тех пор, как я купил этот зонтик.

ТАНЯ: Думаешь, это потому, что ты умеешь предсказывать будущее?

АДАМ РИЧ: Нет. Думаю, это потому, что я купил зонтик.

Мы звоним в лос-анджелесскую квартиру Адама и объясняем ему суть проекта. Он выслушивает. Мы объясняем, что это будет тонкая мистификация с благородной целью — поиздеваться над страстью масс-медиа к покойным знаменитостям, мы собираемся пародировать некрологи, превратим это в новость общенационального масштаба, и он, приняв участие в этом воспитательном действе, столь необходимом несчастной Америке, получит не только чувство удовлетворения от того, что сделал доброе дело, но и репутацию выразителя общественных болевых точек.

Каждый шаг будет согласован с вами, говорим мы. Мы ничего не сделаем без вашей санкции.

— Это будет гениально, — говорю я, веря в то, что это действительно будет гениально. Я искренне и глубоко убежден, что если он отыграет свою роль как следует, это будет означать не только наш прорыв, но и возобновление карьеры самого Адама Рича, что, пожалуй, будет поважнее.

У меня перед глазами картина: он сидит в своей маленькой тусклой голливудской квартирке в окружении детских «Эмми»[154] или чего-то в этом роде, держит в руках «Нинтендо», его холодильник забит йогуртами и мороженым, а сам он целыми днями то копается в саду, то смотрит спутниковое телевидение.

Он соглашается.

— Это будет просто гениально, — говорю я Тофу. Мы в ванной. Он сидит на унитазе, а я подстригаю ему волосы.

— Согласился?

— Абсолютно. Подними подбородок.

— А расскажи еще раз, что вы придумали.

— Я сказал: подними подбородок.

— Ага, так что там…

— Идея в том, чтобы поиздеваться над панегириками знаменитостям, которыми набиты журналы и где…

— А что такое панегирик?

— Что-то вроде хвалебной речи. Когда умирает знаменитый человек, ему пишут панегирики, оказывается вдруг, что все только о нем и думали, ему устраивают пышные похороны, люди плачут и рыдают, хотя они видели этого человека только в телевизоре, где он кого-то изображал, читал чужой текст…

— Ясно. А люди поверят?

— Конечно. Люди глупые.

Я поворачиваю голову Тофа к зеркалу, приглаживаю волосы, сравниваю левую и правую стороны. Я снова сотворил шедевр. У него все еще вид херувимчика: курносый нос, спереди — длинная челка, хотя волосы уже темнеют, становятся жестче и начинают виться и чудить, как мои. Я не люблю смотреть на наше отражение вдвоем. Рядом с ним я кажусь чудовищем. Растительность на лице, которую я старательно взращиваю, получается идиотской, уродливой. Бакенбарды не дорастают до волос и растут такими редкими, что больше напоминают волосы не на лице, а на ногах. Хуже всего то, что эспаньолка, над которой я тружусь, позорно не удается: я не могу даже отрастить волосы по краям рта, и это придает мне вид подростка, четырнадцатилетнего. У меня морщины, я обрюзг, по углам рта складки, глаза слишком близко посажены, и они маленькие, раскосые, гаденькие. У меня огромный нос картофелиной. Рядом с его личиком двенадцатилетнего ребенка, у которого гладкая кожа, черты лица нежные и все пропорции соблюдены, мое лицо выглядит деформированным, будто со мной что-то сделали — вытянули кожу в разные стороны и ради смеха где-то растянули, а где-то ужали..

— Люди обидятся, когда узнают, — говорит он.

— Так и было задумано. Именно таких людей мы и хотим позлить. Если человек интересуется им больше, чем другими, если кто-то вообще станет переживать из-за смерти персоны, которую видел только по телевизору, такой человек заслужил, чтобы его обманули. И вообще, с какой стати кто-то должен обращать внимание? Почему недоумка, играющего в ситкомах, должны оплакивать миллионы, а других людей — нет. К обычному человеку, который прожил прекрасную и, может, даже в каком-то смысле героическую жизнь, на похороны придет всего человек двадцать-триддать, а… Это нечестно, так не должно быть, согласен?

— Хм. Если честно, я думаю, что это идиотизм.

— Мы тоже так считаем.

— Да нет, я хотел сказать, что идиотизм — то, что вы делаете. Вы хотите использовать Адама Рича, чтобы что-то доказать…

— Конечно.

— А доказать вам надо, что вы лучше него. Вы считаете его тупицей и посредственностью, а первой и основной причиной его глупости — то, что он знаменитость, а вы, парни, — нет. То, что после девяти вечера он тусуется с Брук Шилдз[155], что сто миллионов человек знают его имя, а еще сто миллионов смогут узнать его в лицо. А вас не знает никто.

— Ты снова выбиваешься из образа.

— По-моему, вы не в состоянии пережить, что этот недалекий человек по имени Адам Рич, который, как вам кажется, глупее вас в сто раз, который не учился в колледже, не придумывал подписей к школьным фотоальбомам, не заведовал школьной галереей, не прочел тех книг, что прочли вы, — что этот человек имеет наглость быть знаменитым (по крайней мере, еще недавно имел эту наглость), знаменитым во всем мире из-за того, что снимался в ситкомах, а вы считаете, что этого недостаточно. И вы начинаете издеваться — сначала в том интервью про зонтик, а теперь с этой так называемой «мистификацией с добрыми намерениями», хотя трудно представить себе что-нибудь более мрачное и откровенно символичное — убийство своего сверстника, который ребенком играл в кино в ту эпоху, когда вы, тоже дети, смотрели телевизор, выбираете жертвой своих плотоядных инстинктов человека, который, как вы утверждаете, является полноправным участником проекта, хотя вряд ли понимает, куда может завести ваша затея, и уж точно не догадывается о том, что вами движет, не подозревает, что в вас кипит плохо скрытая обида и жажда смешать его с грязью, принизить, опустить до своего уровня или даже еще ниже. Неужели он догадывается о шуточках, которые вы отпускаете в его адрес у себя в редакции? Разве он представляет себе всю степень вашей ненависти? Это отвратительно. Что это вообще такое? Что это значит? Откуда столько агрессии?