Дэйв Эггерс - Душераздирающее творение ошеломляющего гения

• Название: Душераздирающее творение ошеломляющего гения
• Автор: Дэйв Эггерс
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-21049-7

Книга современного американского писателя Дэйва Эггерса — душераздирающее творение ошеломляющего гения, история новейших времен и поколения X глазами двадцатилетнего человека, попавшего в крайне тяжелое положение. Одно из величайших произведений современной мировой литературы в 2001 году было номинировано на Пулитцеровскую премию. Ни одно произведение последних сорока лет после книг Дж. Д. Сэлинджера не вызывало такую бурю откликов во всем мире. Впервые на русском языке.

---

Мы заходим один за другим, закрываем за собой дверь и оказываемся наедине с Ван Донгеном в его студии. Он делает знак, дескать, надо зайти в букву U белых экранов, и жестом показывает, что надо снять с себя одежду, кто что собирался снимать. Мы слушаемся, дрожащими руками стягиваем с себя одежду, размышляя, что он думает о наших телах. Мы не знаем, куда девать руки. Держим их по швам, затем прикрываем причинные места, потом закладываем за спину. Что надо делать с руками, если фотоаппарату интересны другие части тела? Нас снимают, вспышки за спиной и перед лицом одновременно фыркают, и мы застываем в белом. И снова становится темно. Каждого он снимает примерно раз по пять — пару раз спереди, пару сзади, на большее не хватит пленки — и всё, мы опять отворяем тяжелую дверь студии и ныряем в океан света, что в сотни раз мощнее фотовспышек, в сияние полуденного Сан-Франциско.

Мы от души благодарны всем, кто согласился раздеться. Мы меньше думаем о тех, кто отказался, о множестве наших друзей, которые сказали «нет», мы полагаем, что тут проблема не столько в стыдливости, сколько в скупости, мелочности, каком-то личностном изъяне, недостатке куража. Мы восхищаемся теми, кто вообще позирует, а еще больше — теми, кто, подобно Муди, Марни и мне (и Паку), согласился позировать совершенно голыми, хотя маловероятно, что эти снимки пригодятся. Совершенно голыми! Сняться совершенно голым — это кое-что значит, мы так считаем. Если ты это сделал, значит, ты наш человек, значит, живешь полноценной жизнью, а мы это уважаем, значит, ты не можешь сказать «нет» — со всем этим как мы — да и вообще кто бы то ни было — можем сказать «нет»?

В переулке Пака уже трясет от нетерпения. Туса блин скорее тетки блин ага мотокросс «Экс 9-45 Джи-Ви» нажраться трахнуть. Пока мы говорим (точнее, он говорит), к нам подбегает собачонка, которая в буквальном смысле что-то вынюхивает, и вскоре обнаруживается, что на ней, хотя она выглядит вполне ухоженной, нет ошейника. Вскоре после знакомства с собакой Пак решает, что возьмет ее себе. Когда Пак заканчивает сниматься, они с Джаддом уезжают, и, несмотря на наши с Джаддом протесты, Пак забирает с собой эту собаку, явно жившую в одном из ближайших домов, чтобы привести ее в «Реальный мир» и сделать частью команды.

Вскоре после того я сам оказываюсь в этом доме — это мой единственный визит туда, — я играю с Джаддом в бильярд, снова встречаюсь с этой собакой, и еще вижу остальных участников: они слоняются из угла в угол и маются от безделья — правила игры поставили их в идиотское положение: им нельзя работать (из-за этого скучно) и далеко уезжать (не положено), и вот они не могут делать ничего осмысленного, ни ездить, им остается лишь болтаться между диваном, кухней и кроватью, вести разговоры и ждать, пока их кто-нибудь обидит или они сами обидят кого-нибудь.

Когда фотографии готовы, мы с Муди зависаем над ними на несколько часов без перерыва. Мы изучаем их, пытаясь понять, кто где. Но головы на фотографиях обрезаны, поэтому с ходу мы никого не можем опознать, в том числе и самих себя. К моему глубокому смущению, мы не можем отличить Кирстен от Карлы: они обе стройные и с хорошей кожей. Самое неприятное — требуется время, чтобы понять, где я, а где Пак: у нас одинаковые трусы, мы одного сложения и стоим в одинаковой позе. Единственное отличие — татуировки: у меня их нет, а у него есть: кролик, шмель и птица. А вообще-то мы в шоке от того, какие все разные, от того, как странно могут выглядеть наши сверстники, от того, как высоко носит лифчик эта пышногрудая женщина, какая волосатая спина у этого парня, какой странной формы плечо на одном снимке и какая плоская задница на другом — мы и представить себе не могли, что это выглядит так дико. Столько дефектов, столько неожиданных недостатков, столько ранних складок, и еще татуировки, цветочки и змейки, и в паху так много волос, что трусы топорщатся, так что одна женщина с очевидным, убедительным бюстом больше похожа на мужчину…

Эти люди…

Все эти люди — уроды.

А хуже всего — Тоф считает себя одним из нас. Он всегда проводил много времени с моими друзьями — еще совсем маленьким он общался с Флэггом, Муди, Марни и остальными, считал их своими друзьями, — но в последнее время эта аберрация достигла пугающих масштабов. Конечно, он нормально общается с одноклассниками, но при этом цепенеет при мысли, что с кем-то из ровесников можно подружиться. У него не укладывается в голове, какую чушь они несут. Совсем беда с девочками, но и мальчишки недалеко от них ушли. Он без стеснения участвует в тусовках, где собираются люди моего возраста, особенно если они пока чужие и готовы к салонным играм. Нет ничего необычного в том, чтобы на каких-нибудь шашлыках у Марии вдруг видеть, как Тоф стоит в центре группы из пятнадцати-двадцати человек, рассевшихся на двух диванах буквой V, и растолковывает им принципы и нюансы шарад, — я не учил его этой игре, но он прекрасно ее знает и готов организовать всех вокруг. Все воспринимают его присутствие как должное, а если в офисе…

Пол: Эй, Тоф!

Муди: Эй, малыш!

…кто-нибудь замечает, кто он такой, нам всем приходится отступить на секунду, всмотреться и понять, кто же он такой, по крайней мере — в первом приближении: а он — просто семиклассник. Разумеется, сам он с трудом понимает разницу. Недавно, когда мы с ним и Марни возвращались с моря, это стало очевидным. Мы с ней говорили про одного из наших новых волонтеров, которому двадцать два, а значит, он намного моложе, чем нам казалось…

— Правда? — спросил Тоф. — А я думал, он нашего возраста.

Тоф сидел сзади и просунулся вперед, крутя головой между мной и Марни.

— Ой. Господи, — сказала Марни и прыснула.

Тофу понадобилось еще несколько секунд, чтобы осознать, что он ляпнул.

— Тоф, тебе одиннадцать лет.

Он покраснел и откинулся на спинку. Марни продолжала хохотать.

Но хотя мне отчаянно хочется, чтобы он влился в свою возрастную группу, я боюсь, что, если он вольется в нее слишком хорошо, то окажется недосягаем для моих собственных нужд. А как жить, если рядом нет никакого Тофа, который всегда под рукой, здесь, в этой комнате, всегда готов сбегать по какому-нибудь поручению, готов к тому, чтобы его пихнули в стенку, надавали по почкам или везли, как сейчас, например, в Берклийскую гавань, чтобы там перекидываться разными штуками? Без Тофа нет жизни. Мы ездим к этой гавани, если нам хочется покидаться чем-нибудь на берегу, а на поездку к океану нет времени. То, что называется «Берклийская гавань», на самом деле — отвал, продолжение Юниверсити-авеню, вытягивающийся, как палец, прямо к Заливу. Если проехать мимо лодок на приколе, клубов и ресторанов, оказываешься в парке, вытянутом вдоль залива, огромном, где очень мало деревьев и очень много травы. Это рай для воздушных змеев, особенно — самая дальняя часть, та, что дальше всего выдается в Залив. Там всегда толпы — бывают и дети с родителями, но в основном полупрофессионалы, у кого-то — обычные змеи, у кого-то пилотируемые в виде истребителей «Ф-16 Томкэт», с пультами дистанционного управления, детально проработанные, с окнами и кабинами пилота, с искусно сделанными свободнонесущими крыльями и тридцатифутовыми хвостами, они мотаются взад и вперед, потом резко по диагонали летят вниз, почти касаются травы, а потом снова взмывают вверх, а их хозяева суровы, сосредоточены, прямо капитаны у штурвалов.

Их трейлеры и фургончики припаркованы рядом, на площадке в дальнем конце, который почти соприкасается с Заливом, и они сидят на раскладных стульях и обсуждают новые модели тросов, перспективы объединения всех любителей воздушных змеев или как сделать так, чтобы нам напакостить, как сделать так чтобы им, блядь, нагадить, чтобы они позлились; они — это мы, те, кто пытается чем-нибудь перебрасываться. Подъезжая к гаванн, мы молимся, чтобы их там не было, но всякий раз, и сейчас тоже, они тут как тут. Мы паркуемся, оставляем в машине обувь, достаем вещи, а у Тофа…

— Слушай, сними свою бейсболку.

— Чего-чего? — спрашивает он.

— Они у нас одинаковые. Сними свою.

— Сам снимай.

— Нет, ты сними. У меня волосы хуже выглядят.

— Ничего подобного.

— Хуже-хуже. У тебя они еще прямые. А мои сам знаешь, на что похожи, если я похожу в бейсболке.

— Ах какая жалость.

— Ладно, ладно.

— Спасибо.

— Придурок.

Мы хорошо экипированы: у нас масса штук, которыми можно бросаться. Сначала — футбольный мяч, но надолго его никогда не хватает, потому что у Тофа еще слишком маленькие руки, чтобы его схватить. Потом — бейсбольный мяч, он серьезно нужен нам для тренировки, ведь Тоф сейчас в команде получше, ребята в ней постарше, повыше и покрепче, и его уже начинают обходить, задвигать на второй план — его оставляют на внешнем поле, иногда на правом, и после стольких лет тренировок это унижение для нас обоих. Поэтому мы кидаем в небо мяч, пытаясь, хотя и не особенно старательно, не задеть змеи, и все-таки сбиваем их, пока они болтаются и пляшут над нашими головами, а тросы пролетают между нами.