Дэйв Эггерс - Душераздирающее творение ошеломляющего гения

• Название: Душераздирающее творение ошеломляющего гения
• Автор: Дэйв Эггерс
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-21049-7

Книга современного американского писателя Дэйва Эггерса — душераздирающее творение ошеломляющего гения, история новейших времен и поколения X глазами двадцатилетнего человека, попавшего в крайне тяжелое положение. Одно из величайших произведений современной мировой литературы в 2001 году было номинировано на Пулитцеровскую премию. Ни одно произведение последних сорока лет после книг Дж. Д. Сэлинджера не вызывало такую бурю откликов во всем мире. Впервые на русском языке.

---

— Дома, — отвечаю я.

— Хм. А с кем?

Бритвы, пилы, морозильные камеры…

— Я сейчас вернусь.

Протискиваюсь к туалету.

О эти вопросы! Я надеялся, что они поймут. Неужели все мои друзья — дебилы?

В туалете кто-то писает в раковину. Когда я вижу кого-то писающего в раковину, то этот кто-то видит, что я его вижу, и, разумеется, думает, что я смотрю на его пенис, а это неправда, пенис, взгромоздившийся на край раковины, как новорожденный цыпленок — красный, сморщенный и тянется к воде.

Мне хочется выйти, но я тут же понимаю: так я буду смотреться еще подозрительнее, словно зашел в туалет специально, чтобы поглядеть на мужской пенис, лежащий на краю фаянсовой раковины, а когда увидел — угу, посмотрел, — значит, можно уходить. Я захожу в кабинку и закрываю за собой дверь. Там внутри, на высоте человеческого роста, приклеен один из наших стикеров:

НА ХЕР ЭТИХ ИДИОТОВ. ЖУРНАЛ «МОЩЧЬ».

Мы с Муди изготовили их месяц назад и раздали друзьям, велев расклеивать в туалетах, на стенках, на фонарных столбах, машинах. Это был первый этап рассчитанной на три месяца предварительной рекламной кампании, цель которой — сделать так, чтобы слово «Мощчь» оказалось на слуху у всех. Что такое Мощчь? — будут спрашивать все, заинтригованные. — Не знаю, но когда выясню, чем они занимаются, мне будет интересно, чем же таким они занимаются.

Было не так уж много споров насчет того, что должно быть на этих стикерах. Для нас это было очевидно; все уместилось в простом:

НА ХЕР ЭТИХ ИДИОТОВ.

Но сейчас, глядя на стикер, криво налепленный на бетонную стенку, я понимаю, что возникает неувязка. Неясно, кто именно идет на хер. Кто те идиоты, которых надо туда посылать? И это херово. Мы, конечно, хотели сохранить долю неопределенности, чтобы «идиотов» можно было толковать по-разному: другие журналы, начальство, родителей, хиппи, бакалейщика на углу. Но теперь поднимает голову страшный вопрос: не получается ли так, что читатель стикера должен послать на хер нас?

На самом деле именно так и получается. Сначала он убеждает читателя «На хер этих идиотов», а потом уточняет: «Журнал “Мощчь”». Это нас. Без вариантов!

Полный крах. Мы заполонили город стикерами, которые советуют посылать нас на хер. А ведь была сотня способов сформулировать по-другому. К примеру:

ЖУРНАЛ «МОЩЧЬ» РЕКОМЕНДУЕТ: НА ХЕР ЭТИХ ИДИОТОВ.

Или

«НА ХЕР ЭТИХ ИДИОТОВ», — СОВЕТУЕТ ЖУРНАЛ «МОЩЧЬ».

Или

НАХЕР ЭТИХ ИДИОТОВ (ПОД «ИДИОТАМИ» НЕ СЛЕДУЕТ ПОНИМАТЬ ТЕХ, КТО СТОИТ ЗА ЖУРНАЛОМ «МОЩЧЬ» И СОЗДАТЕЛЕЙ ЭТОГО СТИКЕРА: ОНИ ХОРОШИЕ, ИХ НЕ НАДО НА ХЕР).

Это ужасно, это какой-то армагеддон. Мы уже напечатали пятьсот штук. Я наклоняюсь над унитазом и пытаюсь отодрать его — я собственными руками сорву их все, — но отрываю лишь пару тоненьких лоскутков. Я отрываю и отрываю, но без особого успеха, мои ногти уже черны от сгустков стикера. Все голени мокры от влаги на бачке. А это все еще болтается через незастегнутую ширинку.

Когда я выхожу из кабинки, человек с пенисом, похожим на новорожденного цыпленка, уже ушел, а к тому моменту, как я возвращаюсь на наше место у перил, разошлась половина народа. Дженна стоит одна.

Несколько минут мы треплемся ни о чем, перед тем как…

— А как поживает твой младший брат?

— Отлично, спасибо.

Я уже нервничаю, но уж она-то…

— Еще раз — как его зовут?

— Тоф.

…ни за что и никогда…

— А где он? — спрашивает она.

Господи. Ну что за люди. Я смотрю на болванов, столпившихся внизу.

— Тоф? Знаешь, он уже несколько недель не показывался.

— Как это?

— Так что он сейчас, наверное, где-нибудь в Дакотах.

— Да ты что?

— Ну да, он же на всю голову ебнутый. Взял и смылся. Поехал автостопом. Катается по стране с приятелями.

— Ты шутишь.

— Если бы.

— Ох, сочувствую.

— Да не стоит. Наверно, я сам отчасти виноват. Кажется, он на меня немного разозлился. Классические подростковые штуки.

— А что случилось-то?

Я смотрю вниз и вижу мужчину средних лет в берете и черной кожаной куртке, он болтает с двумя девушками, судя по возрасту — студентками, и не понимает, бедолага, что для него все кончено, несмотря на берет и все остальное. Я бросаю взгляд на Муди — убедиться, что он нас не слышит. Он меня убьет. Но он не обращает внимания, и я смотрю на Дженну — для пущего драматического эффекта и проверить, со мной ли она еще.

Она со мной, и я продолжаю. Я и сам не понимаю, зачем продолжаю. Мне задают вопросы, и прежде чем мне удается сформулировать правдивый ответ, я вру. Вру о том, как умерли мои родители («Помнишь, было нападение на посольство в Тунисе?»); о том, сколько мне лет, — я всегда говорю «Сорок один»; сколько лет Тофу, какого он роста; когда собеседники спрашивают про него, они получают вранье максимально творческое: ему недавно ампутировали руку; у него мозги, как у младенца, он недоразвитый, дятел (это я произношу только в его присутствии); он плавает на торговом корабле, он в тюрьме, в детской колонии, он вышел из колонии и теперь торгует крэком («Вот дайте ему чуть-чуть крэка, и увидите: он прямо засияет»); он играет в Калифорнийской баскетбольной ассоциации…

— Вляпался в дурацкую историю в школе, — рассказываю я Дженне.

— Что за история?

— Ну ты ведь знаешь, приносить в школу оружие не рекомендуется.

— Ну да.

— И я говорил ему: не бери пушку в школу. Казалось бы, легко понять, да? Что тут сложного? Я ему объяснял: если хочешь, играйся дома, во дворе — где угодно, но только не в школе; закон есть закон.

— Постой. У него есть оружие?

— Ну да, еще бы.

— А сколько ему лет?

— Девять. Скоро будет десять.

— Ого. И его словили с пушкой?

— Да нет, вышло намного хуже. Понимаешь, у Тофа еще тот характер, и тут один парень, Джейсон как-то там, весь день его доставал — напевал какую-то песню, а Тоф ее терпеть не может, — и он сорвался, просто слетел с катушек: вытащил из шкафчика пушку и разрядил в него.

— О господи.

— Такие дела.

Не волнуйся, объясняю я, маленький Джейсон жив, с ним все в порядке, он уже неделю как вышел из комы. А я, естественно, запретил Тофу держать оружие и, конечно же, избил его до полусмерти — старался как мог, и у него что-то хрустнуло в ноге, наверное сухожилие, во всяком случае он завизжал, как поросенок, повалился на пол, не смог встать, пришлось вызывать «скорую». Мы приехали в больницу, а один из докторов, кажется, что-то пронюхал, потому что вдруг откуда-то возникла женщина в полицейской форме и…

— Как ты объяснил про ногу? — интересуется Дженна.

— Да без проблем. Сказал, что они с приятелем хлестали друг друга мокрыми полотенцами.

— Она поверила?

— Ну да. Чего тут? Даже не представляешь, во что люди только не верят, когда узнают нашу историю. В общем, они уже готовы ко всему: их сбили с толку, и они не знают, где правда, где что. А еще они боятся нас обидеть.

— Да-да, — говорит она, так ничего и не понимая. Я решаю, что пора закругляться.

— В общем, три недели он ползал на костылях, не разговаривал со мной, наверно, зуб точил, потому что вдруг — хлоп! — только отбросил костыли, как тут же смылся.

— И поехал автостопом?

— Именно так.

— Господи, как я тебе сочувствую. Слушай, если я могу что-нибудь для тебя сделать…

— Можешь.

— Что?

— Не рассказывай об этом Муди.

— Ладно.

— А то он будет волноваться.

Он меня просто убьет. Мне лучше испариться. Она ему расскажет, и он меня убьет. Он сильно мне врежет. Врежет, как врезал тогда, в старших классах, когда после выпускного на озере я напился и свалился на него с дерева. Он вмажет мне, как вмазал тогда. Один короткий удар в солнечное сплетение, содержащий краткое и внятное сообщение: «ты ублюдок», — и я ощущал его еще несколько месяцев, всякий раз, когда делал вдох.

Я отыскиваю машину и еду через весь город; встречные фары сияют, дразнят — кажется, я нехорошо поступил с Дженной; психоаналитик наверняка подтвердил бы, что нехорошо, — вверх по Девятой, через Маркет, по Франклин вверх и вниз к «Коровьей низине», где живет Тереза. Вниз по склону, потом еще несколько кварталов — и в поле зрения появляется ее квартира на третьем этаже с башенками. Тереза живет на самом верху огромного светло-голубого здания на Гау, в нескольких кварталах от Юнион-сквер, в квартире, которую обставили они с матерью; там очень много подставок для цветов, занавесочек и сто с лишним пузатых подушек. У меня есть план — закончить сегодняшний день в ее постели. У нее огромная кровать со столбиками.