Леонид Млечин - Фурцева

• Название: Фурцева
• Автор: Леонид Млечин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-235-03403-7

Ни одна из женщин в Советском Союзе не поднималась на такую вершину власти, как Екатерина Алексеевна Фурцева. Ее помнят как министра культуры, но прежде она была одним из высших руководителей Советского государства. Она стремительно сделала карьеру, когда женщинам не было хода в большую политику. И решительно всем она была обязана самой себе. Эта жизнерадостная женщина с бурным темпераментом и сильным характером не могла перенести одного — когда ее отвергают, и в личной жизни, и в политической. Казалось, у нее стальная воля, но она была внутренне уязвима и пыталась покончить с собой. В ее жизни немало загадок, и никто не знает, при каких обстоятельствах ушла из жизни министр культуры СССР. Новая книга Леонида Млечина — первая полная политическая биография Е. А. Фурцевой, одной из самых ярких личностей советской истории.

В оформлении переплета книги использованы фрагменты картин А. И. Волчкова «Москва. Большой театр. 1968» и Д. А. Налбандяна «Встреча Н. Хрущева и Е. Фурцевой с работниками культуры. 1962».

---

Министр Фурцева, по словам певицы Галины Вишневской, охотно принимала подношения от артистов: «Предпочитала брать валютой, что могу засвидетельствовать сама: в Париже, во время гастролей Большого театра в 1969 году, положила ей в руку четыреста долларов — весь мой гонорар за сорок дней гастролей, так как получала, как и все артисты театра, десять долларов в день.

Просто дала ей взятку, чтобы выпускали меня за границу по моим же контрактам (а то ведь бывало и так: контракт мой, а едет по нему другая певица). Я от волнения вся испариной покрылась, но она спокойно, привычно взяла и сказала:

— Спасибо…»

Впрочем, известны и другие истории.

Солист Киевского театра оперы и балеты народный артист СССР Дмитрий Михайлович Гнатюк рассказывал журналистам, что должен был лететь в Австралию и Новую Зеландию, а решения о поездке все не было. Он приехал в Москву и в большом волнении долго ждал. Уже пора мчаться в аэропорт «Шереметьево», а заграничного паспорта ему так и не выдали. В растерянности позвонил Фурцевой:

— У меня тридцать семь концертов, а визы все нет.

— Все у тебя есть, — успокоила певца Фурцева. — Сейчас за тобой приедет машина.

Дмитрий Гнатюк жил в гостинице «Москва». Ему тут же перезвонили:

— Вы едете.

Он еле успел на самолет. Возвращаясь из очередной поездки, Дмитрий Гнатюк купил министру французские духи — «Шанель № 5» за пятьдесят долларов. Фурцева духи взяла, но строго заметила:

— Дима, я этого не люблю.

Гнатюк улыбнулся:

— В следующий раз буду знать, но сейчас, пожалуйста, примите от всего сердца.

Фурцева поехала на Каннский кинофестиваль. Она со многими познакомилась во Франции. И подружилась с Надей Ходасевич-Леже, русской женщиной, вдовой близкого к коммунистам французского художника Фернана Леже.

«Мама влюбилась во Францию, — рассказывала Светлана Фурцева. — Смеялась, что просто не может отступить от русской традиции — поклоняться всему французскому. Надя подсказала ей, где одеваться. У мамы теперь появились вещи от Ланвена, да и духи „Арпеж“ очень ей подходили».

Проблема же была не в том, чтобы выяснить адреса модных магазинов и названия косметических фирм, а в том, чтобы все это купить! Денег у Фурцевой не было. Даже союзному министру полагались сравнительно небольшие командировочные. На помощь пришли щедрые подруги. Практичная Надя Л еже не приезжала в Москву с пустыми руками.

«Надиными стараниями, — вспоминала Галина Ерофеева, жена известного советского дипломата, — Фурцева стала появляться на приемах в вечерних туалетах от парижских кутюрье со всеми соответствующими туалетам аксессуарами и выглядела ослепительно, о чем могу свидетельствовать лично.

Кинорежиссер Сергей Иосифович Юткевич не без возмущения и со злой иронией рассказал нам, как Надя привезла ему на вокзал к отходу поезда огромный чемодан, а на его недоуменный вопрос о причине его неподъемной тяжести объяснила, что Екатерина Алексеевна обставляет новую квартиру и ей нужны занавеси на окна и соответствующая обивка».

Надя Леже получила квартиру в Москве и возможность построить дачу в писательском поселке Переделкино, которая стала достопримечательностью. Пока шла стройка, охранявшие дачу люди охотно разрешали желающим посмотреть, каким может быть загородный дом. Тогда это было в диковинку.

Благодаря умению Екатерины Алексеевны дружить Третьяковская галерея получила картины из коллекции покинувшего Россию в Гражданскую войну художника Савелия Абрамовича Сорина, ученика Ильи Репина. Савелий Сорин, известный живописец-портретист, рисовал знаменитых европейцев. Его вдова Анна Степановна сблизилась с министром культуры и привезла в Россию не только работы покойного мужа, но и рисунки Александра Николаевича Бенуа, который с 1926 года жил во Франции. Надя Леже тоже много дарила. Выходец из Витебска Марк Шагал передал Пушкинскому музею семьдесят пять своих литографий…

Заместитель министра иностранных дел Владимир Семенович Семенов записал в дневнике впечатления о завтраке у посла ГДР в Москве, на котором присутствовала Екатерина Алексеевна: «Фурцева была на этот раз и проще, и понятнее. Как видно, среди буржуазной публики она уплощается и становится полупустой. Правда, глубиной своих понятий она поражает столь же часто, как и прежде».

Когда в Москву приехал шах Ирана вместе с шахиней, ему устроили пышный прием. «Был момент, — записал в дневнике Владимир Семенов, — когда шах уселся за главный стол, наши заняли боковые столики, а шахиня осталась одна с Фирюбиным, пока наши протоколисты не сообразили пригласить императрицу за отдельный женский стол. Вышло вроде хорошо, получилось интимней. Потом Фурцева, Зыкина (певица) и другие устроили пение песен, пляску, плясал и Полянский. Все собрались вокруг…»

Екатерина Алексеевна всю жизнь провела на руководящих должностях, но не обрела вальяжно-начальнических манер.

«Ничего в ней не было служебного — ни в одежде, ни в походке, ни в манере разговора, — рассказывал драматург Виктор Розов. — Она умела быть и удивительно домашней, и деловой до сухости, и яростной до безудержности, но при всем этом оставаться нормальным человеком. Была у нее и одна слабость: она не любила мужчин, которые видели в ней только чиновника. Бабьим чутьем она ощущала, для кого она только руководящая единица, а для кого сверх того и женщина. Лично мне эта черта в ней нравилась. В самом деле, нельзя же разговаривать даже с министром, не учитывая того, что министр — женщина. По-моему, для любой женщины это оскорбительно…»

Фурцева была главным гостем на юбилейном вечере президента Академии художеств Николая Васильевича Томского. Произнесла тост:

— Дорогой Николай Васильевич! Правда ли, что мы тут празднуем твое семидесятилетие? Что-то мне не верится. Помнишь, как обнял меня однажды по случаю, — не то что ребра, все косточки затрещали. Ну-ка, обними Фурцеву еще разок и покрепче, и я скажу, семьдесят тебе или обманываешь.

Томский крепко обнял Екатерину Алексеевну, и она громко сказала:

— Есть еще порох в пороховницах.

Зал весело смеялся.

Однажды, по словам писателя Андрея Яхонтова, Екатерина Алексеевна вызвала к себе солиста Большого театра Зураба Анджапаридзе:

— У тебя любовь с Галиной? Заканчивай. Потому что ее муж в неистовстве. Хочет разводиться. Может совершить бог знает какие поступки. А мы хотим его сохранить. Если совсем не можешь без служебных романов, ищи Галине замену.

— Ей нет равных, — ответил известный серцеед. И, подумав, добавил: — Если только вы…

Фурцева дала ему пощечину. Он встал и пошел к двери. Когда он уже взялся за ручку двери, Екатерина Алексеевна его окликнула:

— Зураб!

Он оглянулся.

— Я подумаю, — сказала Фурцева.

Анджапаридзе оценил способность министра и женщины снять неловкость дурацкой сцены.

Женщины в министерстве не без зависти шептались, что Фурцева сделала пластическую операцию (что было тогда редкостью) и сразу улетела в Сочи. Когда вернулась загоревшая и отдохнувшая, никто и не заметил, что она преобразилась с помощью медицины. Уже не в юном возрасте Екатерина Алексеевна продолжала волновать мужское воображение. Ее указания помощники исполняли с воодушевлением.

Фурцевой всегда хотелось доказать, что ей под силу всё, на что способны мужчины. Она умудрялась выглядеть одновременно женственной и сильной. Ей, возможно, нравилось унижать мужчин и утверждать естественное превосходство женщин. Общество восхищалось ее силой, но жаждало увидеть следы тщательно скрываемой женской слабости.

«Однажды с подачи ее помощника, — рассказывал член редколлегии газеты „Советская культура“ Владимир Разумный, — подготовил каркас выступления Е. А. Фурцевой перед театральной общественностью столицы. Поздно вечером по ее просьбе, переданной одной из ее верных, более — откровенно влюбленных в нее помощниц, приехал в Министерство культуры, где огнями светился лишь ее кабинет. Она быстро вошла, явно усталая после какой-то отнюдь не приятной беседы в соседнем помещении ЦК КПСС, и сразу же приступила к импровизационному проговариванию тезисов будущего доклада, демонстрируя и обширную эрудицию, и афористичность мышления. А я же в это время смотрел на нее с чисто мужским восхищением, ибо все в ней было ладно, изящно, захватывающе-женственно. Вот здесь-то и понял, что мутный поток нелюбви к неординарным, талантливым индивидуальностям у нас в подсознании усиливается столь же исконным, глубинным, мещанским неприятием женщины-лидера…»

Наиль Биккенин, который заведовал в отделе пропаганды ЦК сектором журналов, вспоминал, как ему позвонила министр культуры:

«Екатерина Алексеевна просила за журнал „Советский балет“, но аккуратно. Я оценил ее аппаратную воспитанность. Она производила на меня впечатление как женщина. Однажды я увидел ее в Кремле. Она обратила внимание, что я смотрю на ее красивые ноги, и изменила ракурс, чтобы они предстали в более выгодном свете».