Анна Матвеева - Звездная болезнь

• Название: Звездная болезнь
• Автор: Анна Матвеева
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006

---

После девятого класса я поступила в питерское медучилище, медулище, как все его звали, и пошла работать в родную больницу.

Стюардессы ищут прекрасных пассажиров, санитарки ждут больных принцев...

Миша приехал в Пушкин из Екатеринбурга, отслужив в армии и поучившись за пару лет в четырех вузах (разлет интересов - от биологии до архитектуры). Миша всегда умел начинать все сначала - и если человек оказывался рядом с ним на очередном старте, Миша с легкостью убеждал себя и окружающих: вот то самое, что ему было нужно с самого начала (бессчетного или очередного). Я и стала таким человеком, ассистируя врачу при осмотре гайморитного больного, худого блондина с воспаленной носоглоткой. Миша из города Скрипящих Статуй...

Когда смотришь человеку в горло, ноздри и уши, довольно трудно при этом в него влюбиться - но для меня, как выяснилось, не существует слова "трудно". Врач прописал Мише десять сеансов "кукушки" - издевательской, но очень целительной процедуры, когда больному приходится лежа на спине повторять "ку-ку" - в то время как в нос ему заливают лекарство.

- А можно я буду говорить что-нибудь другое? - осведомился Миша, укладываясь на кушетку.

- Можете, - сказала я. - Главное, не молчите, а то захлебнетесь.

- Я буду повторять ваше имя.

И, правда, повторял: "Ма-ри-на, Ма-ри-на..."

Девчонки в процедурной задразнили меня насмерть, но когда по окончании курса Миша снова появился в больнице, они меня возненавидели.

- Я всегда хотел жить в Пушкине, - говорил Миша. - В двух шагах от Питера, среди дворцов и парков - мечта! Ты хоть понимаешь, как тебе повезло?

Отсветы Мишиной любви к моему родному городу падали на меня, и я этим честно пользовалась. Я сама потом испытывала нечто похожее по отношению к жителям любимых городов - парижане долгое время казались мне существами избранными и голубокровными.

Вход в Екатерининский парк тогда еще не был платным, а я еще не была без вести пропавшей на полях битвы за большую любовь. Никогда не забуду глупой физиономии лебедя, подплывшего к берегу, пока Миша предлагал поехать с ним за границу. Сомневаюсь, чтобы моя физиономия была намного умнее.

Первые шаги на пути за границу Миша сделал в те годы, когда я беззаботно ходила в детский сад, - он еще до перестройки выкрал из важного учреждения бланк свидетельства о рождении и вписал в графу "национальность матери" волшебное слово "еврейка". Увы, старания тогда еще юного Миши закончились бесславно - бланк свидетельства был 1984 года выпуска, и бдительная паспортистка это заметила. К счастью для Миши, паспортистка оказалась теткой его тогдашней подруги, она всего лишь пожурила юного афериста по-матерински, прочитала краткую лекцию на тему "где родился, там и пригодился", и, что самое интересное, лекция пришлась ко двору. По крайней мере, до того как уйти в армию, Миша честно пытался полюбить свою жизнь такой, какой она ему досталась.

Но уже после дембеля Миша решил, что если он и останется жить в России, то уж точно, что происходить это будет не в Свердловске. Ему - как я потом уже поняла, и чего он сам до сих пор признать не желает - вообще очень трудно найти себе город по размеру, почему он и мечется по всей планете вот уже второе десятилетие. И каждый раз предвкушает, как новый город, новая работа и новая женщина принесут ему счастье и желанный покой.

...Покой и Миша - с трудом представляю себе этот союз. И мне больше всего это в нем нравилось - он никогда не успокаивался, и он выкладывался - в любви, в дружбе, в деле - на полную, так что я не могла остаться в тихом Пушкине, в прохладных стенах любимой больницы. У слова "любимый" была теперь только одна форма, и в том парке, глядя в глаза голодному лебедю, я согласилась поехать в Москву, Амстердам и далее по карте Европы.

В школе я учила французский и, при всей моей ненависти к школе и учителям вообще, могу сказать, что наше пушкинское образовательное заведение было, вероятно, не самым плохим в мире. Учитель французского, смачный загорелый брюнет по кличке "Бонжур" всегда говорил, что у меня хороший слух и прекрасное произношение - знал бы он правду о моем "хорошем слухе"! Миша сказал - вот и замечательно, от французского до голландского не так уж далеко.

Я жила перед отъездом, как дети накануне дня рождения, - я точно знала, что моя настоящая жизнь началась только после встречи с Мишей.

Из больницы отпускать меня не хотели, родители были в ярости - Миша не понравился отцу и напугал маму. "Пусть женится, - кричал отец, - как это ты поедешь с ним, в качестве кого?"

"Надеюсь, ты не собираешься выходить замуж в этой стране?" - спросил меня Миша, и я поверила его словам, как первые из коммунистов - обещаниям светлого будущего. Ведь это было обещание?..

Мы улетели в Амстердам из Москвы, по туристической путевке, и больше не вернулись. Сейчас я понимаю, что Миша провел со мной куда больше времени, чем с какой-нибудь другой своей женщиной, пять лет - это был для него просто рекорд. Я стала чемпионом мира в самом тяжелом виде спорта - жизни с человеком, который больше всего любит свою собственную жизнь.

Амстердам, Париж, Ницца - нас мотало из города в город, как птиц по ветру, но Миша был рядом, и мне ничего и никого больше не было нужно. В Ницце я наконец нашла себе настоящую работу - после сиделок, нянек, уборщиц и прислуги всех сортов мне предложили работать в эскорт-агентстве Бенедикт Дюпон. Эскорт в нашем случае - совсем не то, о чем вы подумали. В нашем агентстве ублажали совсем другие инстинкты, и клиенты наши - туристы с разного рода придурью. Они не ищут стандартных переживаний, описанных в путеводителе, приезжая в Ниццу, они заказывают машину с толмачом-водителем, который будет возить их по всей Европе. Пройти по ночному Арскому ущелью, увидеть "Вуэльту", пожить в нормандской деревушке - все, что придет в голову туристу, любая его блажь будет исполнена в течение нескольких часов (или дней - в зависимости от того, куда надобно ехать). Удобная машина, вечная улыбка на лице толмача и волшебным образом открывающиеся двери любых гостиниц, ресторанов, монастырей, музеев и частных домов - даже если нашим клиентам захочется переночевать в аутентичной семье набожных бретонских крестьян, они там обязательно переночуют.

Я работаю с русскими, и я единственная женщина в фирме - прочих сотрудников Бенедикт предпочла видеть в мужском исполнении. Два японца, американец (на которого в агентстве записывают за несколько недель вперед) и недавно взятый с испытательным сроком китаец - вот вся наша бригада. Денег Бенедикт гребет с клиентов от души, но и зарплаты у нас - даже по кот-дазурским меркам - душевные.

В самые первые поездки, когда я еще только узнавала Францию, заучивала ее наизусть, у меня почти не было денег: Бенедикт тщательно блюла бюджет и требовала отчетности по каждому потраченному евро. Из Фонтенбло я привезла выпуклый каштан, из Версаля - бледный желудь, с Мон-Сен-Мишеля - кусок старой черепицы, из Руана - птичье перо, а из Антиба - обточенный морем камушек, в общем, все, что обычно собирают жадные до впечатлений люди, а потом забывают в сумках и карманах и не могут вспомнить, что это, собственно говоря, было и зачем оно осталось.

Я хранила свои реликвии бережно, как будто заплатила за них серьезные деньги, а Бенедикт довольно быстро стала моей подругой.

Миша тоже устроился неплохо - люди с разносторонними интересами могут найти себе работу даже в Ницце. Мы сняли комнату в старом квартале, мы начали превращаться в настоящую семью, мы нашли биотуалет на свалке и почти перестали считать деньги перед походом в ресторан, как вдруг в нашу жизнь вошла Доминик - вошла на тонких кривых ножках. Богатая француженка, Гаргулья двадцати пяти лет от роду, наслышанная о прекрасных русских мужчинах и сразу просекшая все Мишины слабости.

И все кончилось. Для меня.

...Я совсем не могла глотать твердую пищу. Сам вид сыра, хлеба, какой-нибудь вполне любимой прежде ветчины вгонял меня в панику, мне казалось, что сырный полумесяц сам бросится мне в глотку - будто в страшной сказке. Ветчину надо было разжевывать и глотать, и так же - багет, сыр, другую снедь, назойливо красующуюся на тарелке. Спазмы сжигали горло, я не могла даже думать о том, чтобы разомкнуть влажные и цепкие скобки - тем более, силам взяться было неоткуда, я не ела и не спала уже очень долго.

И все же бессонница переживалась куда легче, чем борьба с пищей - я просила убрать от меня тарелку, но Бене сказала, пока я не съем хотя бы кусочек хлебца, хоть маленький бутербродик, она не уйдет. Я поднесла к губам сыр, и скобки снова смыкались с мелкой, противной судорогой.

Говорить я тоже могла с трудом и зачем-то вспоминала, как месяцем раньше мне удалось перенять у одной клиентки примечательную интонацию - она натягивала каждую фразу, как тетиву, а потом голос внезапно тяжелел, падал ключом на дно, и уже в конце, когда стрела должна была выпорхнуть, получалось, что эта стрела - смысл сказанного - тоже падала ключом на дно, в пользу голоса, так что женщина могла говорить что угодно - ее все равно бы стали слушать. Теперь я, не мудрствуя, достала из себя несколько слов - серых и затертых, как старые билеты в карманах пальто, я очень хотела, чтобы Бене ушла.