Радий Погодин - Рассказы о веселых людях и хорошей погоде (илл. Медведев)

• Название: Рассказы о веселых людях и хорошей погоде (илл. Медведев)
• Автор: Радий Погодин
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1971

Радий Погодин — известный писатель, автор книг для детей и повестей о войне, драматург, живописец, сценарист, поэт. В годы Великой Отечественной войны был разведчиком, награжден двумя орденами Славы.

В книгу избранных произведений автора вошли известные повести и рассказы: «Тишина», «Мы сказали клятву», «Дубравка», «Альфред» и др. Многие из них были экранизированы.

Иллюстрации Е. Медведева.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

— Потолкуем… Какое у тебя к начальству дело?

— Не хватай! — брыкался мальчишка. — Ворот оторвёшь… П-пусти, говорю!

Роман втолкнул мальчишку в сени, прижал его к батарее парового отопления.

— Пооттай немножко, потом дальше пойдём. Может, и доберёмся с тобой до начальства.

Сложением Роман был под стать своей машине — шестикубовому экскаватору. Под фланелевой курткой булыжниками громоздились мускулы.

— Ты не имеешь полного права меня задерживать, — сказал мальчишка.

— А ты не имеешь полного права разгуливать в погранзоне. Покажи документы!

Мальчишка выставил вперёд один бахил, постукал носком по полу.

— Ха, — сказал он. — Умный нашёлся. Перво ты мне свой документы представь.

Мальчишка отчаянно окал и заикался.

Роман шлёпнул его по косматой шапке. Чтобы рассеять взаимные подозрения, он взял мальчишку одной рукой за ватник, чуть пониже воротника, другой рукой за штаны, чуть пониже ватника, и понёс на второй этаж.

Мальчишка бил экскаваторщика кулаками по ногам, задевал бахилами железные стойки перил. Перила гудели. Мальчишка вопил:

— Пусти, тебе сказано!

Роман встряхивал его:

— Будет, ну будет уже. Ровно маленький.

На площадке второго этажа Роман ногой постучал в дверь и, когда она отворилась, втащил мальчишку в квартиру.

— Аня, смотри, чего я принёс, — сказал он маленькой перепуганной женщине. — Как тебя зовут-то хоть, скажи.

— Ну, Павлуха. Чего пристали?

Аня поморщилась.

— Ты его в комнату не тащи, пожалуйста. Грязь с него ручьями льёт. — Она подошла к Павлухе, бесцеремонно взяла его за подбородок и повернула к свету.

Павлуха нацелился было боднуть её головой в живот и тут же отлетел в угол, загремев пудовыми сапожищами.

— Ты Аню не тронь, — сказал Роман. — Мы сына ждём.

— Ну и идите ищите своего сопливого сына. А меня отпустите. Я не к вам шёл, понятно?

Роман подождал, пока Павлуха поднимется с пола, потом подтолкнул его к ванной.

— Сына нам искать незачем. Он просто не родился ещё. Поэтому ты с Аней воевать и не думай. Снимай свою робу, я её потом в сушилку отнесу.

Роман сам стащил шапку с Павлухиной головы и вдруг задал вопрос, который в наше время уже не часто услышишь:

— Волосы у тебя не шевелятся?

— С чего бы им шевелиться-то?

— Как — от чего? От бекасов. Насекомые такие маленькие, ножками шевелят… — Наверное, опять вспомнились Роману какие-то дальние, прошлые годы.

Павлуха покраснел, подтянул верхнюю губу к носу.

— Ты глупостей-то не говори. Я перед дорогой в баню ходил.

— А то смотри, можешь в ванне помыться.

Аня опять поморщилась, вопросительно глянула на мужа.

Роман снял лыжную куртку, засучил рукава ковбойки в красную клетку.

Павлуха покосился на его руки, вздохнул:

— Силу-то накопил…

— Накопил, — согласился Роман. — Аня, сходи, пожалуйста, позови Зину. Я его тут постерегу.

— Ты зачем его к нам привёл? — недовольно сказала Аня. — Грубит ещё. В милицию его нужно. Может, он жулик.

— Позови Зину, — негромко повторил Роман.

Аня накинула на плечи пуховый платок и вышла, недружелюбно глянув на Павлуху.

— Зря уходишь, — сказал ей вслед Павлуха. — Гляди, уворую у тебя тут всё…

— Ты не бухти. Ты ватник снимай, — скомандовал Роман. — Давай, давай, Павлуха, пошевеливайся… Наследили мы тут с тобой. — Роман принёс тряпку, подтёр пол и втолкнул мальчишку на кухню, к столу, покрытому голубой клеёнкой.

— А что ты мной командуешь?! — обозлился Павлуха. — Что я тебе, сродственник, что ли?

— Сродственник, — спокойно подтвердил Роман. — Садись вот на табуретку. Выкладывай — откуда удрал?

— Да не… Куда сейчас удерёшь — милиция-то зачем. Фигу сейчас удерёшь… Я тутошний. Трещаковский район знаешь? Оттудова я, из колхоза.

Павлуха уселся на табуретку, нахально выставил перед собой ноги в бахилах. Без ватника и шапки он казался похудее, повыше и помоложе — лет тринадцати. Только озабоченный взгляд да складочки возле рта накидывали ему ещё пару лет.

Роман спросил:

— Мать есть?

— Понятно, есть. Я не из сиротства сюда пришёл.

— Отец?

Павлуха забурлил носом. Заикался он сильно. Когда непослушные буквы налипали на его язык свинцовыми грузилами, он мотал головой, словно хотел вытряхнуть их изо рта.

— Про б-батьку спрашиваешь?.. Сейчас б-батьки нету…

Павлуха замолчал. Он смотрел на стены, на занавески, на новые чистенькие кастрюли. Глаза его заволакивались дрёмой. Павлуха вздрагивал, поворачивал голову к окну и напряжённо сплющивал губы. Роман поставил чайник на керогаз, достал из буфета две кружки, хлеб, колбасу и сахар.

— Садись подзаправься. Сейчас Зина придёт. Она комсомольский секретарь. Ты ведь только с начальством желаешь разговаривать?

Павлуха покосился на еду. Шея у него дрогнула, губы сплющились ещё сильнее.

— Ешь, — сказал Роман. — Небось в желудке у тебя, как в стратосфере.

Павлуха опять покосился на еду. Спросил шёпотом:

— А ты кто?

— Экскаваторщик.

— Это не твой экскаватор в карьере стоит?

— Мой.

— Я так и подумал. Громадная штука. Танк она, пожалуй, переборет, а? Если не стрелявши… — Павлуха задержал свой взгляд на колбасе, подтянул ноги поближе к табурету. — В Трещакове теперь тоже колбасу продают. А раньше не привозили. Только рыбные консервы. А зачем нам рыбные консервы, если мы рыбацкий колхоз? У нас и свежей рыбы хватает…

Роман отрезал ломоть хлеба, накрыл его толстым пластом холодного масла, придавил сверху сочными колбасными кругляшами.

— Рубай.

Павлуха взял бутерброд деликатно, втянул носом острый чесноковый дух. Жилы на шее у него натянулись в том самом месте, где у взрослого мужчины утюгом выпирает кадык.

— Слушай, — сказал он, — давай я тебе лучше всё расскажу, а ты уж этой, секретарше. Не люблю я, когда мне мораль объясняют. Я, слушай, злой.

— Ты ешь… — Роман налил в кружку чай крепкой заварки, опустил в него четыре куска сахару и пододвинул мальчишке.

Павлуха жевал и рассказывал:

— Живём мы в Трещаковском районе. Отсюдова километров сто, а может, и поболе. Я-то полдороги на машине ехал. Если б ногами, я бы тебе точно сказал. Колхоз рыбой занимается: промышляет селёдку, треску, кету, зубатку, палтуса. Едал палтуса? Ровно колбаса, правда? Матерь моя в колхозе состоит. Сети починяет, поплавки ладит. Раньше, когда у нас рыбозавода не было, она засольщицей работала. Сейчас — по мелочи. На промысел в колхозе, известно, мужики ходят — дело мужчинское. На сейнерах[1], на карбасах[2]. А женщины, те, известно, в дому. Иногда кое-что помогают, когда рыба большая идёт. А у нашей матери нас трое. Нас одеть нужно… — Павлуха проглотил кусок колбасы и прибавил со вздохом: — А мы, младшему седьмой пошёл, мы, понимаешь, поесть очень способные. Известно, как сядем за стол, крошки после нас не найдёшь. У нас в дому даже мухи не водятся. Говорят, у нас аппетит от климата. Воздух тут редкий. Не замечал?

Павлуха взял другой бутерброд. Говорить он стал медленнее, часто останавливался, наверно, подошёл к самому главному.

— Сейчас у матери от ревматизма руки больные. Перевёл её председатель на техническую должность — правление убирать, пакеты разносить. Матерь-то ночью плакала. В старухи, говорит, меня зачислили… Я тогда пошёл к председателю, потребовал: «Ставь меня в бригаду на промысел. Я член колхоза или не член колхоза?!» Он говорит: «Павлуха, нету такого закона, чтобы тебя на промысел посылать. Годов тебе мало. Это, говорит, не картошку копать. В судовую роль, мол, тебя не запишут».

Я осердился, закричал: «Зачисляй, козлиная борода, а то матерь моя совсем заболеет!..» Известно, турнул меня из конторы… Потом сам к нам домой пришёл. Он, председатель, ещё с материным отцом рыбачил. Раскричался: «Ты, говорит, ещё икра несолёная, салага косопузая. Матерь мы по путёвке в санаторию послать можем. А насчёт промысла у тебя, говорит, ещё сопли жидкие…»

Роман слушал Павлуху, хмурил лоб и подёргивал тяжёлым плечом, потом спохватился, сделал Павлухе ещё бутербродов.

— Рубай, рубай. Не торопись только.

Павлуха позабыл приличие, забрал бутерброд в кулак и впился в него зубами.

— Я тогда в Трещаково пошёл, к председателю райисполкома. Анной Трофимовной её зовут. Зубарёва она. Говорю ей: «Чуркин бюрократ проклятый, повлияйте на него в письменном виде. Напишите ему насчёт меня бумагу». А она походила по кабинету… Ейные сыновья в войну на Рыбачьем погибли, вроде должна мне посодействовать. А она села за стол и говорит: «Могу, говорит, я тебя, Павлуха, в Мурманск в школу-интернат определить, а насчёт работы — стоп, машина. Интернат, говорит, новая форма социал… л… …листического воспитания. Будешь ты, говорит, Павлуха, человеком. А мамке твоей по общественной линии поможем». Я её, знаешь, очень уважаю, Анну Трофимовну. Но я ей категорически сказал, что я и без ейного интерната человек… Мамка, известно, заплакала, когда про всё узнала. Говорит: «Зачем ты придумал меня позорить. Еда есть, одежонка есть — перебьёмся. А на работу через два года пойдёшь. Подумают, что я тебя силком гоню…»