Игорь Михайлов - Аська

• Название: Аська
• Автор: Игорь Михайлов
• Жанр: Эротика, Секс

---

Михайлов Игорь Аська

Игорь Михайлов

Аська

(лагерная трагикомедия)

П О С В Я Щ Е Н И Е

Ивану Алексеевичу Лихачеву -1)

человеку феноменальной культуры

и удивительной судьбы.

Струятся дни. Полгода лишь осталось

из трех тюремных лет, сужденных мне,

и в этой неприветливой стране

мне прозябать теперь совсем уж малость.

Но я в обман себя не заведу,

свою судьбу спокойно караулю:

окончив срок, в штрафбат я попаду 2)

и встречу предназначенную пулю.

Случится то тринадцатым числом 3)

(я даже долгий скучный дождь предвижу),

и перед тем, как сдать себя на слом,

я ни родных, ни близких не увижу...

У повести моей судьба темна:

дойдет ли до читателя она?

Надежда слабая, что эти строчки, чудом

пройдя в века сквозь тысячи преград,

меня негаданно поставят в славный ряд

к давно умершим дорогим мне людям...

Ну что ж... Я тем уж счастлив должен быть,

что вместе провели сезон в аду мы4)

и замысел, что при тебе задумал,

я при тебе успел и завершить...

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ К ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Любителям остросюжетных книг

признаюсь сразу: в этой - первой - части

сюжета никакого нет, к несчастью:

в ней только крик души - протяжный крик.

Здесь вам еще не встретится герой,

лишь автор, всюду автор - боже мой!

Чтоб одолеть ее, нужна отвага,

и мой совет (дабы не дали тягу)

за чтенье взяться сразу со второй.

А здесь - не отступленье, но вступленье

лирическое, нужное лишь мне

да тем, кто склонен к грустным размышленьям

и автору сочувствует вполне.

Предупредил. Теперь не мучит совесть,

и я уверенно берусь за повесть.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ, ВСТУПИТЕЛЬНАЯ ,

где автор пытается нарисовать таежный пейзаж, вспоминает о своих поэмах, написанных на воле, и травит еще кое-какую баланду.

Тайга редеет. Каждый день с "горы",

где наша расположена колонна,

я наблюдаю рощу, где - пестры

в последнем блеске листья неуклонно

проходят гамму осени: с утра

желтея, золотея, багровея,

под вечер все бледнее, все мертвее,

все однотоннее они... Пора

ветрам свирепым стынуть, леденея...

И роща вновь теряет очертанья,

к привычному готовясь состоянью...

Есть в этой роще, говорят, ручей,

беглец с Уральских гор, здесь обреченный

от солнца прятаться, как от властей...

Но что он мне? Я только заключенный!

Живи я здесь хоть век - мне все равно

того ручья увидеть не дано.

Куда ни глянь - болото подо мною

(охрана, бодрствующая всегда).

Пусть наша зона числится "горою"

здесь тоже всюду хлюпает вода!

Ну, скажем, скрылся ты за вахту... Что ж?

В болотах сдохнешь - иль назад придешь.

Как незаметна здесь людей утрата!

Где всех упомнить, даже перечесть...

Все чаще первая моя палата

мне кажется "палатой номер шесть". 5)

И только медстатистик Лихачев

сказал бы вам, кто от чего загнулся

и кто какой болезни приглянулся ,

цинге ль, пеллагре ль больше всех почет...

...А уж на небе, зябком от морозов,

рассвет по-мартовски голубоват и розов...

Так где ж зима? Взаправду ль стужа стыла

иль бредил я и стих, повременя?

Засыпанная гарью от коптилок,

ночная жизнь замучила меня. 6)

И вот в медлительной тоске ночей

свои поэмы вздумал перебрать я

семью, где мало взрослых сыновей,

но первенцем в которой были "Братья". 7)

Я их писал еще не пробужденным

счастливцем, тщетно ищущим печаль,

то апатичным, то неугомонным

мальчишкою, чьей смерти мне так жаль.

Средь давних лиц я повстречал тогда

былых друзей, когда-то сердцу милых,

и девушку, что в юные года

мне много боли нежно подарила.

Я жил своим еще тогда, вначале,

свою лишь грусть писанием леча,

но чувства собственные щеголяли

в одежке с постороннего плеча.

Те плечи очень дороги нам были, 8)

и все ж, не тщась похитить с неба звезд,

мы собственный костюм себе пошили

добротный, хоть рассчитанный на рост!

Давно ли я, в армейские года,

из всех поэм предпочитал "Матвея"? 9)

И вспомнил я, жестоко сожалея,

как счастлив и как волен был тогда,

как безмятежно проходило лето,

неслышными заботами согрето,

в семье простой и милой, что без слова

меня в себя вобрала, как родного...

Мне вспомнилось, как море свирепело

от ветра резкого; как все вокруг темнело,

а в небе, позабывшем о лазури,

метались чайки, схожие немножко

с чаинками, когда в стакане ложкой

разбудите вы крохотную бурю...

И что же? Пошло покорясь натуре,

глупец, я, видите ли, "жаждал бури",

и были мне тогда почти несносны

дни мирные - безбедны и бесслезны...

И как же быстро им пришел конец!

Теперь, приняв жестокий курс леченья,

всем детищам своим без исключенья

я справедливо-любящий отец...

Могу ли я "Тетнульд" обидеть свой,

край вечных льдов и год тридцать восьмой? 10)

Мой милый спутник, где твоя рука?

Ведь было бы бесстыдно, низко, нагло

забыть, как резвая в камнях бежала Накра,

как клокотала Местия-река...

Болезнь ребенка, горы неурядиц

меня отбрасывали от тетради,

но - строчки редкие в рассветной тишине

вы тем дороже стали нынче мне!

Ты ж, "Кочмас", все казался мне пятном

на добросовестной моей работе!11)

Прошли года, и вот - в конечном счете

я мягче стал в суждении своем...

Биографы - придирчивый народ,

но здесь смолчат, почтительны и немы:

ведь скучноватая сия поэма

кормила и поила целый взвод!

Друзья мои, я вспоминаю вас,

как - голодом и жаждою томимы

в издательство калининское шли мы,

чтоб получить очередной аванс.

В мою звезду неумолимо веря,

вы караулили меня у двери,

и я обманывал в тот незабвенный час

желудки ваши, право, редкий раз!

Уж в этот день мы наедались всласть!

И не было вкусней, даю вам слово,

беспутного, шального, холостого,

чутьпенистого пива молодого,

которое пивали мы в столовой,

что "Волгой-Волгой" издавна звалась! 12)

Что ж под конец мне о тебе сказать,

заветная погибшая тетрадь,

неконченная милая поэма? 13)

Я в ней, грустя по дому, рассказал

про все, чем в детстве жил я и дышал,

про городок, где мирно вырастал,

до кровной до своей добравшись темы,

с тоской, пред коей даже вопли немы!

Последних дней моих армейских верный

всегдашний спутник, друг мой, мой близнец

в корзинке следователя, наверно,

нашла она безвременный конец!

Могу ль простить одно лишь это дело

небрежности Особого отдела?

Мой следователь, гражданин Шиловский!

Вы помните, спросил я как-то вас,

как быть мне с этой темою хреновской,

внезапно для моих раскрытой глаз?

Ведь не смогу ж я не писать о том,

что видел, угодив в их желтый дом?

Ведь выберусь же я в конечном счете!

Вы усмехнулись глупости моей:

- "Кто побывал у нас - как на работе

секретной служит до скончанья дней!"

Тогда вам дикой показалась эта

наивность желторотого юнца,

однако психологию поэта

вы вряд ли раскусили до конца...

Так вот: "в медлительной тоске ночей"

поэму лагерную я задумал.

Но пусть рассказ мой не звучит угрюмо

и насмерть не сразит души ничьей,

напротив - неуверенной и зыбкой

пускай он озарит тайгу улыбкой

взамен нещедрых солнечных лучей.

Вот если он сквозь лагерную зону

на волю вырвется когда-нибудь,

эстет скривится, может быть, резонно,

нос норовя надменно отвернуть.

Еще и в том покаюсь всенародно,

что ты груба, поэма, и резка,

и вовсе "в завиточках волоска

ушку девическому" непригодна. 14)

Но автор этим не смущен ничуть:

он не берет, пускаясь в дальний путь,

в расчет ни ангелочков, ни эстетов:

сюда б их на денек, в болото это,

как щеников, носишком чистым ткнуть!

Да, "c'est la vie" - мадмуазель, месье...

Пусть вас сюжет вульгарный не смущает,

поскольку, как известно, битие

сознание людей определяет...

И вот что дико: в жизни сей беспутной

я - вне закона, я - без прав, без сил

сияние свободы абсолютной

внутри себя впервые ощутил.

Чего бояться мне? Зачем лукавить,

черт знает что строкой бесславной славить

и всяческую нечисть воспевать?

Мне наплевать на лживую печать !

Мне не к чему быть лучших строк убийцей,

смотря предусмотрительно вперед:

редактор ничего не убоится

и цензор ничего не зачеркнет,

поскольку их не будет, как не должно

быть вообще: поскольку автор сам

ответчик пред читателем дотошным

и не подвластен никаким властям.

Уравнен я отныне с графоманом

хоть разразись поэмой, хоть романом...

Слова уже теснятся, рвутся с губ...