Овидий Горчаков - Вне закона

• Название: Вне закона
• Автор: Овидий Горчаков
• Жанр: О войне
• Год: 1990
• ISBN: 5-265-02152-3

Эта книга — единственная в своем роде, хотя написана в традиционной манере автобиографической хроники на материале партизанской войны в Белоруссии, известном читателю прежде всего по прозе Василя Быкова. «Вне закона» — произведение остросюжетное, многоплановое, при этом душевная, психологическая драматургия поступков оказывается нередко увлекательнее самых занимательных описаний происходящих событий. Народная война написана на обжигающем уровне правды, пронзительно достоверна в своей конкретике.

Книга опоздала к читателю на сорок лет, а читается как вещь остросовременная, так живы ее ситуации и проблематика.

---

— Правильно! — сказала Надя. — Что мы сюда, на ловлю счастья и чинов прилетели, что ли?..

Поднялся невообразимый галдеж. Одни поддерживали Щелкунова, другие упрекали его за горячность, а Кухарченко лез ко всем с расспросами: что случилось, почему все кричат?

— Довольно! — крикнул Самсонов, вставая и отряхивая шаровары — Щелкунов прав. Цыплят по осени считают.

Водворив порядок, командир достал двухкилометровку. Он подробно ознакомил нас с маршрутом и ткнул острием карандаша в то место на карте, где мы должны были заложить мины. И место это сразу перестало быть мертвой точкой на карте…

— Подогнать снаряжение и обмундирование для бесшумного продвижения! — приказал командир. — Через пятнадцать минут выступаем.

Такая тишина стояла в тот предзакатный час! Над зачарованным лесом замерло розовое облако. В ушах — неуловимый звон. Даже шепот звучал грубо и громко…

2

До шоссе оказалось не больше пяти километров.

Группу вел Барашков. Всех удивляла та легкость, с которой он находил в потемках дорогу. Впрочем, удивляться тут было нечему: наш следопыт до войны проходил практику в сибирской тайге. Я все еще хромал, нога ныла глухой болью.

Мы вышли на широкую росистую поляну. Залитая лунным светом с дымными наплывами тумана в лощинах, она казалась волшебным озером. Мы прошли по берегу этого «озера» и углубились в сосновый бор, устланный мягким хвойным ковром. Под ногами то мягко шуршали хвойные иглы, то поскрипывал песок. В торжественной тишине колоннадой фантастического храма стояли, подпирая звездный небосвод, огромные сосны. Косые снопы лунного света рассекали густой кафедральный мрак.

— До шоссе метров сто! — шепнул Барашков, и диверсанты согнувшись заскользили в тени сосен.

Сигнал: «Стой!»

Устрашительно крикнула в бору ночная птица.

Кухарченко отделился от группы, ушел к шоссе. Самсонов припал на колено, держа наготове взведенный автомат, и махнул рукой — сигнал «Делай, как я!». Все присели, слились с землей. Не слышно ни обычных ночных шорохов, ни шума сосен. Лес затаился, замер.

Впереди, в просветах между соснами, я разглядел прямую и четкую полоску шоссе, похожую на залитую луной реку.

— Слышь, Вить! — взволнованно зашептала вдруг Надя, пододвигаясь ближе. — Соловей! Ей-богу, соловей!

Действительно, щелкала какая-то пичужка за шоссе, но разве до соловьев сейчас!

— Тише ты! — зашипел я на Надьку, мысленно обозвав ее тургеневской барышней.

Кухарченко обошел чахлые березовые кустики, перескочил через кювет и, как-то особенно ступая, боком, мягко и неслышно, вышел на шоссе. Меня встревожило какое-то зловещее гудение, слабое и казавшееся далеким. Я успокоился, различив над головой провода телеграфной связи.

Кухарченко взмахнул автоматом.

— По местам! — шепнул Самсонов.

Боковые охранения заняли свои позиции: командир группы с двумя десантниками справа, Боков с двумя десантниками — слева. С группой минирования я вышел вслед за Барашковым на шоссе и мгновенно почувствовал себя слабым и беззащитным.

— Тут! — шепнул мне Барашков, указывая на свежий и четкий машинный след. — Нагибайся, черт! Землю собирай кучкой, поаккуратней. Только по-быстрому!

Он отошел, а я присел на корточки и стал рыть финкой лунку, часто поднимая глаза, чтобы с опаской взглянуть на убегавшую в ночь светлую ленту шоссейного полотна. В руках путался и мешал полуавтомат, и я положил его рядом, на пилотку, оберегая казенную часть от песка. Грунт оказался на редкость твердым и неподатливым. Пот уже градом струился по лицу, а мне удалось отбросить лишь две-три горсти камешков. В нескольких шагах я видел низко склонившихся над землей товарищей: дело у них тоже не клеилось. Моя финка затупилась и зазубрилась о камни, высекала искры и так скрежетала, что ко мне подошел, согнувшись, Барашков и прошипел:

— Тише! Тише и скорей!

Сначала правая, а потом левая рука налились свинцом, удары становились все слабей, а время шло. Я уже перестал думать о том, какой превосходной мишенью служу на этом шоссе. Только бы не отстать от товарищей! А вдруг они выроют свои лунки быстрее меня? Полчаса лихорадочной и почти бесплодной работы… Ко мне присоединился Кухарченко. Вдвоем мы наконец вырыли ямку. Барашков держал наготове открытый вещмешок с толовыми шашками.

— А ну сыпь отсюда во все лопатки! — приказал Кухарченко, когда Барашков стал закладывать тол, но сам не тронулся с места. Я остался с ними, и мы вместе уложили в ямку четырехсотграммовые желтые шашки, сверху Барашков установил небольшой, похожий на школьный пенал, деревянный ящичек — противопехотную мину нажимного действия.

Кухарченко хотел было осветить лунку электрофонариком, прикрывая свет полами венгерки. Но Николай зашипел:

Не смей! Ты забыл — свет от него виден за пять километров! Николай на ощупь, задержав дыхание, уверенным, хирургически точным движением удалил чеку и стал осторожно засыпать мину гравием. «Маскируй!» — сказал он мне, а сам неслышно ушел к другой, уже готовой ямке. Лишнюю землю я сгребал пятерней в пилотку и ссыпал ее на дно кювета. «Да, — думал я, приглаживая землю над миной, — это, пожалуй, не менее опасно, чем гладить морду тигра…» Я наломал за кюветом пучок березовых веток и пошел обратно, не сгибаясь и не торопясь — надо же было наконец, показать друзьям свою геройскую выдержку и хладнокровие! Но все были заняты своим делом, и геройство мое, увы, осталось незамеченным. Я тщательно подмел взрыхленное место ветками и рукояткой финки воспроизвел широкий ромбический отпечаток протекторов немецких грузовиков. Потом, пятясь, ушел с шоссе, заметая следы. Совсем как на учебных занятиях в Измайловском парке, никакой разницы!

Постепенно все собрались на лесной опушке. В сырой прохладе остывали разгоряченные лица. На закладку трех мин ушла большая часть ночи, а рассчитывали мы закончить работу за полчаса.

Кухарченко, развалясь под кустиком и мурлыча «Андрюшу» себе под нос, чиркнул спичкой и закурил, прикрывая огонь ладонями. Сразу же около него вырос командир. Срывающимся от ярости голосом он прохрипел:

— Кто? Кто тут курит?! — Он замахнулся автоматом.

— Чего окрысился? — с угрозой ответил Кухарченко. — Полегче! А то як блысну! Тут тебе, твою мать, не Москва…

Он затянулся так, что лицо его с недоброй усмешкой осветилось багровым светом, и выпустил дым в лицо Самсонову. Командир медленно опустил автомат.

— Ты с ума сошел… — еле слышно выдавил он, сдерживаясь. — Демаскируешь…

— Свет от горящей папиросы, — назидательно, с ноткой укора произнес Боков, — виден ночью за пятьсот метров. А свет спички — за километр!

Кухарченко выпустил несколько колечек дыма и, продолжая покуривать в рукав, вновь замурлыкал: «Дымок от папиросы…»

Я отвернулся: не понравилась мне эта сцена.

— Договаривались же, — укоризненно проговорил Самсонов, — один за всех, все за одного…

Через минуту командир сорвал злость на Бокове.

— Ну, что ты все носом шмыгаешь?! — накинулся он на своего заместителя.

— Не нервничай, Иваныч. Шмыганье носом слышно метров за пятьдесят, не больше…

Это заявление Бокова немного разрядило обстановку.

На побледневшем небе уже тускнели звезды, когда мы остановились в бору в трехстах шагах от шоссе и прилегли отдохнуть. Заснул, как обычно, один только Боков.

— Под утро пошлю кого-нибудь в разведку на шоссе, — сказал Самсонов.

На рассвете стало свежо, и Кухарченко вскочил, потирая озябшие руки. Он подошел к Самсонову и вызвался проследить за действием заложенных мин. Командир косо поглядел на него, подумал и велел Кухарченко взять с собой Гущина, вчерашнего приймака из Рябиновки. Я пристал к Лешке-атаману, умоляя pro взять с собой и меня.

— Что ж, — сказал Самсонов. — Пусть идет, может быть, пороху понюхает, это ему полезно.

3

Мы лежали в мокрой от росы траве у самого шоссе в кювете. Гущин — слева от Лешки-атамана, я — справа. Шагах в пятнадцати от себя я видел свежевыкрашенный черно-желтый столб, такой чужой километровый столб, возле которого была заложена одна из мин. Ребята, кажется, перестарались — слишком хорошо подмели заминированный участок.

— Вот так, бывало, и лежим в засаде, как рыбаки, — рассказывал Лешка Гущину. — Кого бог пошлет, кто клюнет — щука? А может, акула, от которой ноги не унесешь?

В утреннем холодке медленно таяла туманная дымка. Солнце уже зажгло макушки сосен, но шоссе еще было затоплено тенью. В голове гудело от беспокойной, бессонной ночи. Знобило. Так знобило, что зубы стучали. А может, это от страха?..

Кухарченко вскинул вдруг чуб, прислушался. Гущин застыл посреди зевка с раскрытым ртом. Я тоже повернул голову в ту сторону, откуда послышался шум моторов. Нас учили: звук автомашин в тихую погоду можно услышать за шестьсот — тысячу метров…